На рабочем столе лежал подаренный мною два года назад миниатюрный томик сонетов Шекспира.
— Рынок все отрегулирует. Вы этого не захотели понять, — убеждал меня Синицын, заводясь все больше и больше. — Придут капиталы, инвесторам понадобятся нормальные законы, нормальная политическая система. Ведь без этого деньги не придут в страну никогда!
— А он это понимает?
— Александр Григорьич-то?! Он ведь прагматик! Он все лучше всех понимает. Когда хочет…
Речь Синицына становилась все менее убедительной. Он это и сам, вероятно, чувствовал, а потому горячился все сильнее. В какой-то момент он даже вскочил и стал расхаживать по комнате, размахивая руками.
— Ну какая тут диктатура? И потом… Пиночет что — не диктатор? А смотри как экономику поднял…
Еще минут двадцать я слушал рассуждения именинника о неизбежности процветания Беларуси под руководством ее первого президента.
Первый президент спокойно смотрел на нас с портрета и мудро молчал в усы.
Воспользовавшись паузой, я высказал свою просьбу. Один российский бизнесмен готов сделать инвестиции в какой-нибудь из машиностроительных заводов и просил о встрече с Синицыным, курировавшим машиностроение.
— Пусть приходит… в среду пусть приходит, — после паузы сказал Синицын. — Завтра Совет безопасности, мне не до вас будет. А послезавтра пусть приходит. И ты приходи.
На следующий день, во вторник, ко мне, попыхивая трубкой, подошел издатель «БДГ» Марцев и сказал, выпустив очередное кольцо дыма:
— А чего это Синицына сняли?
— Как это — «сняли»?
— Сняли — и все. Только что «Рейтер» объявил. Ты бы позвонил своему бывшему начальнику, вдруг он согласится дать нам комментарий.
А произошло вот что.
На следующий день после дня рождения Синицына состоялось заседание Совета безопасности, на котором в присутствии членов правительства, директоров крупнейших промышленных предприятий, губернаторов и главных редакторов газет секретарь Совбеза Виктор Шейман устроил разнос правительству, и в первую очередь вице-премьеру Сергею Лингу.
Линг работал вице-премьером с незапамятных кебичевских времен, без нужды на рожон не лез и, как и положено опытному чиновнику, умел молчать. Молчал он и сейчас, зная, что речь идет вовсе не о нем: он — только повод.
Слово взял Лукашенко и поддержал Шеймана жесткой критикой в адрес всего правительства.
Члены правительства понуро молчали. Впереди референдум по новой Конституции, и лезть на рожон никак не стоило. При той неограниченной власти, которой президент будет наделен…
Синицын порывался взять слово, но Линг его останавливал:
— Леонид Георгиевич, не горячись… Подожди…
Ждать оставалось недолго. Александр Лукашенко наконец остановился взглядом на самом Синицыне и спокойно заметил:
— А вам, Леонид Георгиевич, я доверяю все меньше…
Синицын поднялся:
— Если доверия нет, Александр Григорьевич, я работать не могу, — Синицын говорил глуховато и быстро, как всегда, когда говорил что-то очень важное. — Я готов подать заявление об отставке.
Повисла тягостная тишина.
— Отставка принимается, — сказал Лукашенко, выдержав паузу.
Со вздохом поднялся с места вице-премьер Василий Долгалев:
— Александр Григорьевич, мы вместе с Синицыным пришли в правительство, вместе с ним и уйдем.
— Василий Борисович, не горячись! Ты еще поработаешь.