Другие исследователи, в свою очередь, считают, что некоторые предметы из шахтовых гробниц обнаруживают определенные черты, указывающие на Египет, и пытаются увязать древнегреческую легенду о прибытии Даная в Арго-лиду из Северной Африки с тем установленным фактом, что именно в XVII в. до н. э. Египет переживал серьезные потрясения политического характера. В конце XVIII в. до н. э. с Кавказа и гор Армении двигалась разрушительная волна воинственных семитских народов, которые прошли по всему Ближнему Востоку, используя неизвестную до того времени военную технику — боевые колесницы, запряженные лошадьми. Одна часть их сокрушила военную мощь Вавилона, а другая — так называемые гиксосы — проникла на рубеже XVIII и XVII вв. до н. э. в Нильскую дельту и овладела более чем на столетний период большей частью Египта. Сходство дат здесь поистине поразительно: конец владычества гиксосов в Египте приходится на время около 1560 г. до н. э., прибытие Даная в Арголиду «Паросский мрамор» относит к 1510 г. до н. э., а самые богатые гробницы могильного круга А в Микенах датируются 1550—1500 гг. до н. э. Все это привело к появлению гипотезы о том, что отряд микенских воинов принимал в Египте участие в последних боях с гиксосами, был щедро награжден за свою службу и возвратился домой вместе с группой египетских соратников.
Эта гипотеза весьма привлекательна и довольно остроумна, однако не имеет при этом надежного подтверждения данными материальной культуры. Наоборот, в результате детального анализа египетских особенностей предметов из шахтовых гробниц установлено, что речь, несомненно, идет о вещах, явно обладающих также чертами, присущими ми-нойским изделиям, так что ни одна из них не предполагает необходимости существования непосредственных египет-ско-микенских контактов. Решающее значение для появления и дальнейшей судьбы этих предметов на материке сыграла скорее посредническая роль Крита. То же можно сказать и о целом ряде прочих находок, сделанных в шахтовых гробницах. Поэтому в настоящее время большинство исследователей склоняется к мысли, что появление сокровищ шахтовых гробниц явилось результатом успешной хозяйственной политики местных микенских властителей.
Однако все это вовсе не исключает возможности существования прямых связей с Египтом и вообще со всем Ближним Востоком, поскольку именно ко времени около середины II тысячелетия до н. э. устная традиция приурочивает появление и ряда других центральных фигур раннего пласта греческой мифологии, связанных по своему происхождению с Востоком. Кроме Даная таковыми являлись, в частности, Кадм и Пелоп. И это вовсе не простая случайность, а реальное отображение древнейших связей, существовавших между Эгеидой и Ближним Востоком в XVII— XVI вв. до н. э. Представляется также, что эти легендарные личности могли быть связаны с появлением в Эгеиде некоторых материальных ценностей. По всей вероятности, они явились носителями различных знаний и опыта организационного, экономического и технического характера, а когда со временем действительно стали играть ту видную роль в политической жизни, которую приписывает им греческая мифология, то, несомненно, добились значительно более быстрого и, главное, более стабильного накопления материальных ценностей в ранних центрах микенской культуры, чем того можно было достичь путем лишь одного военного похода.
Тенденции к взаимодействию элладской и минойской культур, прослеживающиеся уже в находках из шахтовых гробниц Микен, особенно усиливаются во второй позднеэлладский период (ПЭ II), охватывающий почти весь XV век до н. э. Это был исторический этап, характеризующийся, к сожалению, отсутствием более подробных сведений о строительстве дворцов и поселений того времени, поскольку археологические слои этого периода по большей части бесследно исчезли под более поздними слоями. Возможно, что уже к этому времени относится начало существования некоторых важных с хозяйственной точки зрения сооружений, каковыми, в частности, являются ирригационные системы Беотии и Арголиды. Довольно хорошо мы информированы опять-таки о способах захоронений. Купольные гробницы, в предыдущем столетии встречающиеся главным образом на западе Пелопоннеса, начинают появляться также и в районе Микен, и, хотя большинство их разграблено, своим архитектурным великолепием они указывают на богатство и знатное происхождение властителей и других представителей господствующего класса того времени.
Период ПЭ II принято подразделять на два этапа. В начале столетия важным хозяйственным и культурным фактором в Эгеиде продолжает оставаться Крит, откуда еще и в это время на материк вывозится множество художественных изделий. Равным образом материковая керамика продолжает и далее испытывать сильное влияние натуралистического стиля Крита периода ПМ II Б, для которого характерно обращение к морской тематике.
Однако это влияние принадлежит уже к числу последних в длинном ряду явлений, свидетельствующих о выдающемся вкладе критской цивилизации в сокровищницу Элладской культуры. Уже несколько десятилетий спустя но всей южной части Эгеиды прокатилась волна сильных землетрясений. Вызванные ими разрушения достигли своей высшей точки в катастрофическом извержении на острове Фера около 1470 г. до н. э., в результате которого остров раскололся, а его остатки оказались покрытыми многометровым слоем лавы. Это извержение было настолько мощным, что, нанеся смертельную рану существовавшей на Крите еще с конца неолита многовековой минойской цивилизации и подвергнув оставшееся население острова неожиданным лишениям, его последствия поставили в конце концов Крит в политическую и экономическую зависимость от микенских ахейцев.
При этом Крит был не единственным островом, пострадавшим от извержения Ферского вулкана. В частности, разрушение недавно открытого города близ Айя-Ирини на Кеосе датируется тем же хронологическим периодом. Осталось неизвестным, на каком языке разговаривало здешнее население — на минойском (древнекритском) или микенском (греческом).
Само собой разумеется, что ферско-критская катастрофа явилась причиной исчезновения критского влияния на материке. Однако, к счастью, эти разрушения произошли в то время, когда микенская культура материковых ахейцев была уже способна к самостоятельной жизни, и поэтому последующие десятилетия XV в. до н. э. явились тем периодом, когда в Эгеиде происходит окончательное слияние миной-ских и элладских элементов в итоговом микенском синтезе. Это относится не только к керамике, но и к прочим изделиям прикладного искусства.
Установление факта гибельного воздействия извержения ферского вулкана на критскую цивилизацию позволяет нам сегодня составить также определенное представление о том, каким образом ахейцы овладели тогда Кноссом. Вопреки существовавшей ранее точке зрения, ахейцы, вероятно, появились здесь и не в качестве завоевателей, покоривших критские города, и не как дружина, сопровождающая ахейского царевича к наследнице Кносского престола, а как морская разведывательная экспедиция — с целью выяснения возможности поселения на Крите, подвергшемся тяжелым последствиям ферского извержения. А поскольку Кносс в значительной степени избежал разрушения в прямом смысле слова и был лишь засыпан пеплом, ахейцы довольно быстро превратили его в политический центр своей власти, но при этом они, безусловно, опирались на поддержку пережившего бедствие местного населения. Для Кносса этого времени характерно близкое следование более древним критским традициям и в то же время воздействие самых разнообразных влияний, идущих с материка.
Представляется, что наряду с Кноссом ферско-критскую катастрофу пережили и некоторые другие критские центры, продолжавшие оставаться зависимыми от центральной власти Кносса и во время владычества ахейцев. Этот вывод следует прежде всего из анализа топонимических данных, содержащихся в текстах на кносских табличках, где фигурируют такие названия, как Амнис, Туллис (позднее Тилисс) в центральной части северного Крита, Фест на юге острова, Лукт (позднее Литт) в восточной части, Лато далее к востоку, два места на крайнем востоке ^аЛо = более позднее Палеокастро?, о-Ли-го^е = Закрос?) и Кудония на западе острова (позднее Кидония, совр. Хания). А то отмечавшееся выше обстоятельство, что сельскохозяйственная продукция в этих и других районах Крита около 1380 г. до н. э. снова достигла значительного подъема, выразительно свидетельствует о преодолении экономического застоя, вызванного происшедшим чуть менее столетия до того извержением вулкана на Фере. Таким образом, вероятно, что некоторые административные центры Крита вновь поднялись из руин, но находились уже под владычеством ахейских пришельцев утвердивших к тому времени свое господство на острове.
Таков был облик Крита в периоды ПМ II (около 1470— 1400 гг. до н. э.) и ПМ III А (около 1400—1380 гг. до н. э.). В это время тронный зал Кносского дворца получает свой известный в настоящее время облик, вблизи Кносса появляются гробницы воинов с микенским вооружением, в самом Кноссе изготовляется керамика дворцового стиля, обнаруживающая значительное сходство с керамикой материковой Греции.
Но вскоре — около 1380 г. до н. э. происходит окончательная гибель и этого вновь отстроенного Кносского двор -ца. Относительно того, каким образом это случилось, исследователи никогда не придерживались единого мнения. Явилось ли это следствием землетрясения, восстания критян против ахейцев или нападения материковых ахейцев на своих кносских соплеменников, обосновавшихся на Крите на два-три поколения ранее? Как ни странно, часть ученых сегодня вновь возвратилась к ставшему уже традиционным объяснению происходивших на Крите катастроф землетрясением. Теория же внутренних столкновений в настоящее время отвергнута большинством исследователей, поскольку представляется невероятным, чтобы их последствия могли сказаться на Крите в такой степени, что победившая сторона была не в состоянии заново отстроить хотя бы некоторые из разрушенных центров. К тому же предметы материальной культуры малых форм изготовлялись на Крите и позднее, причем приблизительно на том же уровне, что и до разрушения дворцов.
В последнее время ученые вновь начинают возвращаться к мысли о вторжении материковых ахейцев, но лишь в качестве дополнительной причины окончательного упадка Кнос-са. На первый взгляд эта мысль довольно абсурдна. Если Крит находился под властью ахейцев уже в течение нескольких десятилетий, то зачем самим же ахейцам вдруг понадобилось разрушать его? Однако не следует забывать, что во второй половине XV в. до н. э. Крит был не территорией, зависимой в политическом отношении от материковых ахейцев, а самостоятельным государством, в той или иной степени прямым продолжателем древних минойских традиций. Несмотря на существенное сокращение вывоза своих товаров, Крит и в это время продолжал оставаться серьезным торговым конкурентом континентальной Греции на средиземноморских рынках, а это не могло устраивать материковых ахейцев. Учитывая эти обстоятельства, внезапное вторжение последних в Кносс являлось вполне логичным. Но доказать это пока что не представляется возможным.
Поэтому единственный вроде бы приемлемый выход — связать изложенные выше события с гипотезой о землетрясении. Если около 1380 г. до н. э. на Крите действительно произошла стихийная катастрофа и до Микен дошло известие, что Кносс (а возможно, и другие критские поселения) обращен в развалины, вряд ли материковые ахейцы были заинтересованы в их восстановлении. Скорее всего ахейцы сделали бы все возможное, чтобы воспрепятствовать этому и устранить из экономической жизни столь опасного соперника, каковым являлся Крит, даже если его правящий класс и говорил уже по-гречески.135
Однако и после этого Крит продолжал оставаться частью Эгейского мира; он и далее, хотя уже в меньшей степени, принимал участие в экономической и культурной жизни Эгеиды. Безусловно, на Крите оставалась и часть ахейского населения, говорящего по-гречески и. поддерживающего связи с родным материком. Выше мы уже отмечали, что и после падения Кносса на Крите еще в течение довольно долгого времени продолжало использоваться линейное письмо Б, как явствует из целого ряда критских текстов, относящихся хронологически ко времени от разрушения Кносса до конца XIII в. до н. э. Об этом свидетельствуют прежде всего надписи на фрагментах сосудов из Хании на западе Крита и расположенного недалеко селения Мамелю-ко, а также один документ из Кносса. Сюда же относятся и упоминавшиеся выше надписи на фрагментах сосудов, найденных в слоях конца XIII в. до н. э. в Фивах, относительно которых принято считать, что они изготовлены на востоке Крита.
В настоящее время становится все более очевидным, что XIV—XIII вв. до н. э. были временем не полной политической изоляции Крита от прочих районов Эгеиды, а историческим периодом, во время которого ахейский элемент и далее продолжал играть определенную роль. Когда же несколько позднее — в конце II тысячелетия до н. э. — на Крите появились греческие дорийцы, сумевшие в течение нескольких веков существенно «доризировать» Крит, их диалект все же сохранил некоторые черты древнеахейского наречия. Да и древнейший, догреческий элемент довольно долго еще не был полностью ассимилирован на Крите. Еще в середине I тысячелетия до н. э. надписи из восточнокритского Прессоса фиксируют совершенно непонятный местный язык, не имеющий ничего общего с греческим и производящий весьма необычное впечатление прежде всего избытком звука «г».
Но оставим Крит и возвратимся снова в материковую Грецию времени около 1400 г. до н. э. Господство в Кноссе многому научило ахейцев. Прежде всего они научились организации системы дворцового управления, основанной на письменной регистрации отдельных хозяйственных процессов. Весьма возможно, что использовавшееся в Микенской Греции линейное письмо Б возникло еще где-то в XVI в. до н. э. и что на материке оно получило распространение уже в то время; однако несомненно, что совершенному владению микенцами письменностью способствовала более чем пятидесятилетняя практика ведения администраторской документации непосредственно в Кноссе.
Столь же сильное влияние испытала во время господства ахейцев в Кноссе и их материальная культура. Кносс — город, на который вся Эгеида взирала как на центр эгейского просвещения, — попал в руки ахейцев, а вместе с ним и весь опыт критян, веками накапливавшийся здесь благодаря существованию богатых восточных и местных традиций.
Вполне закономерно, что в материковой Греции в начале второй половины XV в. до н. э. сложилась следующая ситуация. Изготовлявшиеся здесь предметы достигают теперь столь высокого уровня, что, в сущности, не уступают критским образцам. В декоративном искусстве ахейцы и далее явились скорее способными эпигонами, чем оригинальными мастерами, но и здесь благодаря сочетанию материковых традиций с различными минойскими влияниями они сумели достичь заслуживающего восхищения высокого уровня художественного мастерства. При этом критское влияние было воспринято не без творческого переосмысления, а ахейские мастера не отказываются от собственных унаследованных от предков традиций как в практическом, так и в эстетическом плане. Так, в архитектуре жилищ основным элементом и далее продолжает оставаться мегарон, а среди форм погребальных сооружений ведущее место продолжают сохранять купольная гробница и ее упрощенная разновидность — камерная гробница.
Что касается торговых контактов, то в XV в. до н. э. продолжают развиваться и углубляться связи, установленные в более ранние времена, а к концу столетия ахейские поселенцы обосновываются в ряде местностей Эгеиды, бывших дотоле сферой критского влияния (Милет на побережье Малой Азии, остров Родос и др.).
К XV в. или самое позднее к началу XIV в. до н. э. относятся, вероятно, и события, нашедшие отражение в целом ряде преданий древнейшего слоя греческой мифологии, т.е. более раннего, чем «троянский» слой, но в то же время несколько более позднего, чем тот, к которому относились весьма древние мифы о Данае, Кадме и Пелопе. К их числу принадлежат мифы о Персеидах — предшественниках Ат-ридов на троне Микен, о Беллерофонте — предке аргосского царя Диомеда, о Нелее — отце Нестора и о некоторых великих совместных свершениях героев греческой мифологии, также более древних, чем Троянская война, каковыми были поход аргонавтов за золотым руном или охота на Калидон-ского вепря. Указанное в этих преданиях временное соотношение между отцами и сыновьями в целом ряде случаев следует понимать не дословно, а как соотношение предков и потомков, между которыми стоит еще ряд малозначительных поколений, не оставивших после себя следа в мифологии. Таким образом, старшие поколения «отцов», вероятно, представлялись героям Троянской войны столь же полумифическими, какими ахейские воители под Троей казались современникам Гомера.
Упадок Кносса около 1380 г. до н. э. имел ряд других последствий. Хотя приблизительно за 70 лет до этой даты Кносс уже стал ахейским, древние критские традиции сохранялись здесь и позднее и при этом даже продолжали в значительной степени оказывать влияние на материковую Грецию. После разрушения Кносса критское влияние почти не ощутимо, а элладская культура начинает развиваться по своему собственному пути, на котором традиционные элементы минойской цивилизации выступают уже в совершенно преображенном виде.
Тенденция к схематизации, прослеживающаяся в микенском искусстве уже в предыдущий период, еще более усиливается в XIV—XIII вв. (ПЭ III А-Б). Изображения, обязанные своим происхождением существовавшему некогда на Крите натурализму, становятся как был лишенными жизни. Так, осьминоги, представленные на критских вазах морского стиля периода ПМ I Б, приобретают в микенской керамике столь схематическую форму, что разглядеть здесь осьминогов можно только при наличии богатой фантазии. Но, с другой стороны, около середины XIV в. до н. э. мы неожиданно встречаем на микенских сосудах изображения человека и животных. Эго, безусловно, свидетельствует о влиянии фресковых росписей микенских дворцов, на которых одними из наиболее излюбленных декоративных мотивов того времени были охотничьи и военные сцены. Необходимо, однако, сразу же отметить, что некоторые фрески, особенно последнего периода существования микенских дворцов, отличаются весьма низким уровнем технического исполнения (крайняя схематизация или же, наоборот, чрезмерная педантичность в изображении деталей, а также использование неестественных красок). И напротив, некоторые специфические мотивы фресковых росписей, как, например, сплошной фриз военных сцен в Микенах или же картина пирующих за столами мужчин и изображение певца в Пилосе, вводят нас в атмосферу, удивительно близкую миру гомеровских поэм. Это уже не просто игра художника традиционными критскими мотивами, имеющая место, например, в изображении культовых женских процессий, а попытка реального отображения жизни господствующего класса микенского общества. Глядя на эти фрески, нетрудно представить себе, как сын Одиссея Телемах входит в мега-рон Пилосского дворца и садится за пиршественный стол вместе с Нестором и его окружением («Одиссея», III. 386396).
В отличие от предыдущего периода, XIV и XIII века до н. э. предоставляют нам ряд весьма обстоятельных сведений о микенской архитектуре. Речь идет об историческом периоде, в конце которого микенские поселения большей частью уже лежали в развалинах и восстанавливались только в редких случаях, да и то в ограниченной степени. Впрочем, довольно сложно определить, когда именно была построена та или иная из сохранившихся до нашего времени частей дворцов и резиденций, поскольку в дворцовых комплексах, как правило, довольно трудно различить неоднократно осуществлявшиеся различные перестройки. Так, в течение XIV—XIII вв. до н. э. в Микенах были проведены по крайней мере три перестройки. В XIV в. до н. э. дворец в Микенах, до того времени фактически неукрепленный, обносится мощными стенами, которые доходили вплоть до могильного круга А, остававшегося, впрочем, вне укреплений. В середине XIII в. до н. э. система укреплений была расширена в направлении на юго-запад; в территорию крепости был включен и могильный круг А, который после перестройки приобрел свой известный в настоящее время вид; тогда же были сооружены и Львиные ворота. В конце XIII в. до н. э. территория крепости увеличивается за счет строительства северо-восточного выступа стен, охранявшего доступ к водяной цистерне. В Тиринфе киклопические стены сооружаются только к XIV—XIII вв. до н. э. (также проводившиеся в три этапа). Мощные стены возводятся в это же время и в других микенских поселениях (Аргос, Дендра, Афины, Гла и др.). Во второй половине XIII в. до н. э. строится даже защитная стена на Коринфском перешейке, которая должна была прикрывать внутреннюю часть Пелопоннеса от нападения с моря. Относительно погребальных сооружений отметим только, что в XIII в. до н. э. они достигают своей вершины в появлении купольных гробниц изысканной архитектуры типа «сокровищницы Атрея» в Микенах.
О том, кто владел этими мощными крепостями и кто обрел последнее свое успокоение в находящихся неподалеку великолепных гробницах, мы можем лишь строить догадки, основываясь на греческой мифологии. Если мифологические предания о владыках микенского трона понимать буквально, то где-то в течение этого периода в Микенах имела место смена династий: власть Персеидов унаследовали кровожадные Пелопиды. В Мессении же около 1300 г. до н. э. на месте более древнего поселения возникает дворец, власть в котором принадлежала роду Нелеидов из Фессалии.
Греческая мифология сообщает также, что рассматриваемая нами эпоха уже сама по себе требовала существования мощных крепостей с укрепленными подступами. В течение нескольких предыдущих веков экономического подъема их владельцы сумели накопить множество сокровищ: им было что прятать за мощными стенами своих дворцов. Но с другой стороны, призрак такого же богатства, находящегося во дворце соседа, толкал их на путь военного соперничества. Очевидно, именно так и возник внутриахейский междоусобный конфликт, ставший причиной уничтожения могущественного города Средней Греции — семивратных Фив. Как мы уже упоминали, в основе этих событий лежал спор о власти над Фивами между сыновьями Эдипа Этеоклом и Полиником. Поскольку братья не сумели соблюсти первоначального договора о поочередной смене власти, Фивы стали целью двух военных походов. Сначала против них выступили войска семерых вождей, собранные аргосским царем Адрастом. Однако Фивы отразили это нападение, и все семеро вражеских предводителей нашли смерть в бою.136Город был захвачен и уничтожен только поколение спустя, когда против него выступили сыновья погибших вождей под предводительством внука Адраста Диомеда, который приобрел впоследствии славу как один из героев Троянской войны. Все это говорит о том, что разрушение Фив явилось делом рук уже того поколения ахейских героев, которое жило во время Троянской войны. Если эта война происходила около 1220—1210 гг. до н. э., о чем мы будем говорить ниже, то падение Фив приходится приблизительно на третью четверть XIII в. до н. э., а неудачный поход семерых вождей — на вторую четверть того же столетия.
Вывод, что разрушение Фив приходится на время около 1230 г. до н. э., вплоть до недавнего времени подтверждали и результаты исследований археологов. Однако сегодня большинство их считает, что Фиванский дворец бронзового века, так называемая Кадмея, был уничтожен в самом конце XIII в. до н. э.137 Эту временную несогласованность можно устранить либо путем переноса даты Троянской войны на 1190—1180 гг. до н. э. (античная датировка Эратосфена), либо путем пересмотра хронологии Фив (соответствующим образом выделив здесь несколько этапов разрушений). Но как бы ни была решена проблема хронологии, несомненно, что за разрушением Фив кроются политические причины. Если четверо из семерых вождей первой антифиванской коалиции были родом из Арголиды — а Арголида являлась центром элладской культуры начиная уже с эпохи ранней бронзы, — то речь, бесспорно, шла о том, чтобы сровнять с землей Фивы, представлявшие собой опасного конкурента. Странно только, что в сказании отсутствуют упоминания о Микенах, а вдохновителем похода назван Аргос. Но это противоречие объясняется упомянутыми выше условиями послемикенского времени, когда Микены уже лежали в развалинах, а Аргос представлял собой мощный центр, с которым вынуждена была считаться уже не только Арголида, но и весь Пелопоннес.
Но что наиболее заслуживает внимания и вместе с тем особенно характерно для периода ПМ III А-Б, так это чрезвычайно интенсивная торговая экспансия микенцев, идущая из материковой Греции в различные внеэлладские области. Территориально микенский мир уже не ограничивается одной лишь материковой Грецией, а включает в себя практически всю Эгеиду и ряд других районов Средиземноморья. Для всего микенского мира в широком смысле этого слова характерен высокий уровень стандартизации материальной культуры, что отразилось, в частности, в значительной степени унификации микенской керамики, которую находят во многих областях Средиземноморья — от Италии до Сирии и Египта. Определенное исключение из этой унификации представляет собой только продукция двух окраинных районов — Родоса и Кипра, а также Южной Италии, где образовались самостоятельные торговые и производственные центры с гончарными мастерскими, а в ряде случаев и с постоянным ахейским населением. В течение XIV—XIII вв. до н. э. Родос полностью становится ахейским островом и вместе с еще более отдаленным Кипром (где, очевидно, еще в XIV в. до н. э. возникают микенские торговые фактории, а вскоре после этого и центры производства керамики) играет видную роль в распространении высоко ценимой элладсколевантийской керамики на восточном побережье Средиземного моря. В это же время на западе особого расцвета достигает микенское поселение в Скольо-дель-Тонно в окрестностях античного Тарента, где изготовляется микенская керамика родосского типа.
В XIV—XIII вв. до н. э. непрерывный поток высококачественной керамической продукции из материковой Греции и прочих центров производства микенской керамики направляется во все районы Восточного и Центрального Средиземноморья. К этому же периоду относится и интенсивное развитие микенских связей с областями, расположенными на западе малоазийского побережья, и установление контактов с могущественной Хеттской державой в центре Малой Азии.
Как уже упоминалось выше, Э. Форрер установил в хеттских текстах из Богазкёя целый ряд параллелей между хеттскими именами собственными и аналогичными именами собственными греческими. Первое место в этом ряду занимает название Аххиява (или Ахихия), сопоставимое с греческим Ахайвия и позднее Ахайя — «Земля ахейцев».138 Согласно текстам, первым хеттским царем, вступившим в контакт с Аххиявой, был Супиллулиума I (около 1370-1330 гг. до н. э.). Этот властитель отправлял в Аххияву какое-то лицо (возможно, даже собственную супругу), что истолковывается как свидетельство связей, уже существовавших к тому времени между двумя государствами. Так же следует расценивать и то обстоятельство, что в трудный для него момент хеттский властелин Мурсили II (около 1329—1300 гг. до н. э.) взывает к помощи «бога Аххиявы и бога страны Лазпаш» и особенно то, что при хеттском дворе вместе с его наследником Муваталли (около 1300—1280 гг. до н. э.) воспитывались двое знатных аххиявских юношей, один из которых даже происходил из царского рода Аххиявы, а вторым был некий Тавагалава.
[135] Об окончательной гибели Кносса см.:Hooker J. Т, 1976, с. 70
[136] После первого похода в живых остался лишь Адраст, которому удалось спастись на коне, подаренном ему Гераклом. Хотя второй поход (так называемых эпигонов) будто бы возглавлял внук Адраста Диомед, его главным героем был Алкмеон, сын прорицателя Амфиарая. (Примеч. пер.)
[137] Spyropoulos Th. — Chadwick J., 1975, с. 69.
[138] Литературу об Аххияве см. в примеч. 15. Соответствующие хеттские тексты см.: Sommer F., 1933; Güterbock H. G., 1936; Huxley G. L., 1960. (См. также: Борухович В. Г. Ахейцы в Малой Азии. — ВДИ. 1964, № 3, с. 91-106; Гордезиани Р. В., 1978, с. 176-185; Гиндин Л. А. Гом. KHTEIOI в конкретно-исторической интерпретации. — Славянское и балканское языкознание. Проблемы языковых контактов. М., 1983, с. 32-36; Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Античная версия исторического события, отраженного в KUB XXIII, 13. — ВДИ. 1986, № 1, с. 81-87. — Примеч. пер.)