Дешифровка текстов линейного письма Б позволила понять, что в Микенской Греции главным божеством был не Зевс, а Посейдон, в греческой мифологии брат Зевса и владыка морей. Очевидно, Гомер в создании своего Олимпа использовал не микенскую, а восточную модель. Только у восточных народов земной правитель пользовался такой властью, какой Гомер наделил владыку Олимпа. Исследование хеттских документов показало необычайную близость некоторых гомеровских и хеттских представлений о богах. Разумеется, поэт не пользовался хеттскими текстами, но ему могла быть известной религия лидийцев, соседей ионийцев, занявших в Анатолии место хеттов и, возможно, близких к ним по религии.
Особенно важны восточные источники для изучения того, что А. Бартонек назвал «Закатом Микен». Не отрицая наличия ряда факторов, ослабивших микенские государства (к их числу должно быть отнесено рассмотренное на примере войн Аргоса с Фивами ослабление ахейцев в междоусобных войнах), все же решающую роль в этом сыграло вторжение в Элладу народов, обитавших за пределами Микенской Греции. Античная мифологическая традиция приписывает разрушение микенских центров воинственным греческим племенам дорийцев, обитавших в Северной Греции. Сведения древнеегипетских источников о «народах моря» рисуют сложную картину перемещений многих народов, которая не может быть объяснена давлением одних дорийцев.
Среди народов, вторгшихся в дельту Нила, египетские источники называют акаиваша, дануна, пелешет, шекелша, турша, лукки, текра. Большинство из них уверенно идентифицируется с народами, известными по античной и библейской традиции, что само по себе свидетельствует о надежности этнографической карты «Илиады». Так, известные Гомеру пеласги — это пелешет, акаиваша — ахейцы, дануна — данайцы, лукки — лелеги, шекелша — сикулы, текра — тевкры. Что касается турша, то это тирсены (тиррены, этруски), о переселении которых в Италию сообщает античная традиция.
Сдвинуть все эти народы с первоначальных мест их обитания и заставить искать себе новую родину могло лишь вторжение, по своим масштабам и конечным результатам подобное тому, которое пережила Римская империя в конце IV — первой половине V в. н. э. Эта мощная миграция оставила следы в виде разрушенных микенских центров (захвата и разрушения избежали одни Афины) и народов, оказавшихся далеко от прежних мест своего обитания.
Крушение Микенского мира было катастрофой едва ли не во всех сферах политической и культурной жизни древнейшего населения эгейско-анатолийского региона; оно привело к гибели множества городов, прекращению функционирования дворцовой государственной системы, исчезновению письма, упадку живописи и прикладного искусства, обезлюдению и всеобщему огрублению. Понадобилось три столетия, чтобы выйти из кризиса и начать движение по пути социально-экономического и культурного прогресса. Но то, что выросло на развалинах микенской цивилизации, разительно от нее отличалось: города-государства (полисы) вместо централизованных монархий; развитые рабовладельческие отношения вместо многообразных форм эксплуатации свободного населения; алфавитная письменность финикийского происхождения вместо громоздкой слоговой системы письма; торговля, обогащавшая не царей и дворцовую бюрократию, а предприимчивое население городов; светская наука, подорвавшая авторитет жречества. Но при этом оставалось понимание величия деяний предков. И в этом главная заслуга Гомера, воспевшего старый и прекрасный мир древних царей и грозных воителей, искусных мастеров и лекарей, храбрых мореплавателей, жизнь которых была поднята им до уровня величайшей человеческой трагедии. Благодаря колдовству поэзии герои микенской эпохи продолжали жить такими, как их создало воображение Гомера. Античному человеку, знавшему о микенском времени неизмеримо меньше нас, казалось кощунством сомневаться в осведомленности величайшего из поэтов. Мелочная критика Гомера была заклеймена в древнегреческой традиции в образе Зоила.
Появление новых источников о Микенском мире, все более и более роняя авторитет Гомера как историка, нисколько не принижает его величия как поэта. Отныне надежды на углубление знаний о Микенском мире связаны с открытием новых письменных памятников и их надежной интерпретацией.
Популяризацией науки часто занимаются люди, далекие от нее по характеру своей деятельности и узкой профессии. Нередко им удается увлечь читателя новизной предмета, образно раскрыть его содержание. Но популярные работы специалистов обладают неизмеримо большей ценностью, поскольку они, может быть и написанные менее бойким слогом, дают гораздо более достоверную картину науки и выделяют в ней самое главное. К последнему типу популяризации принадлежит и книга Антонина Бартонека. Занявшись микенологией после дешифровки М. Вентрисом и Дж. Чедуиком табличек линейного письма Б, Бартонек превратил старинный город Брно, где он возглавляет кафедру истории античной культуры, в одну из столиц молодой науки. Еще 24 года назад, в 1966 г., в Брно собрался первый в странах Восточной Европы микенологический симпозиум, ставший важной вехой в развитии микенологии.
Следует иметь в виду, что микенология, как и другие научные дисциплины, изучающие далекие, доклассические эпохи, развивается с такой быстротой, что любая научная книга, вышедшая десятилетие назад, если не устаревает, то нуждается в некоторых дополнениях и уточнениях. Это относится и к работе А. Бартонека, отражающей состояние знаний начала 80-х годов.
Более всего нового принесло науке дальнейшее исследование памятников о. Фера С. Маринатосом и X. Думасом между 1967 и 1980 гг. Дальнейшие раскопки X. Думаса (1980—1982 гг.) и исследования других ученых, основанные на этом материале, далеко продвинули изучение «эгейских Помпеи» и изменили взгляды по ряду вопросов, освещенных в книге чешского микенолога.
Это касается прежде всего масштабов и даты той катастрофы, которую породило извержение вулкана на Фере. С. Маринатос еще в начале 30-х годов нашего столетия высказал мысль о гибели минойской цивилизации времени гигантских извержений. Раскопав город Акротири на о. Фера в начале 60-х годов, он утвердился в правильности своей гипотезы, однако ныне она встречает серьезные возражения и прежде всего хронологического порядка. Стало ясно, что Акротири был покинут жителями и подвергся разрушению в 1500 г. до н. э., разрушение же Крита, главного центра ми-нойской цивилизации, произошло пятьюдесятью годами позднее, в 1450 г. Если гигантская волна действительно дошла до Крита, то она не могла быть причиной гибели критской культуры, а нанесла ей скорее моральный, чем материальный ущерб.
Открытие комплекса зданий на Фере поставило вопрос об их характере и назначении. Жилые ли это помещения богатых торговцев и мореплавателей, как можно было судить по покрывающим их стены фрескам с изображением кораблей и людей, их встречающих, или святилища? Критерием для идентификации послужили не только сами фрески, имеющие, как это ныне установлено, религиозный характер, но и различные находки в помещениях, украшенных фресками: сосуды для возлияний (ритоны), столы для жертвоприношений и другие предметы религиозно-культового назначения. Вся совокупность этих данных позволила исследователям высказать предположение, что дома Акроти-ри, стены которых украшены фресками, являются святилищами. К числу наиболее красноречивых доказательств этого суждения, наряду с изображениями так называемых «рогов приношений», известных по дворцу-святилищу в Кноссе (Крит), относится открытие в так называемом «Западном доме» ниши, которая, судя по системе глиняных вертикальных труб, заполнялась водой. Еще раньше на Крите и в Пи-лосе находили глиняные ванны, которым приписывалось гигиеническое назначение; однако некоторые исследователи еще до открытий на Фере высказывали мнение, что часть таких ванн предназначалась для обряда очищения, удостоверенного многими литературными описаниями древних храмов.
Так, в частности, в Ветхом Завете упоминается «медное море» в притворе храма Яхве времени Соломона в Иеруса -лиме: «И сделал литое море, совсем круглое, высотою в пять локтей... Оно стояло на двенадцати быках, три были обращены лицом к северу, три — к западу, три — к югу и три — к востоку» (1 Царств, 7.23-24). Совершенно ясно, что «медное море» не было ванною для царя, а емкостью для люстраций (очищений). Что касается сооружения в Акротири, то оно ничем не напоминало ванну и, очевидно, имело чисто религиозное назначение.
Против толкования домов Акротири как святилищ свидетельствует лишь одно обстоятельство: комнаты, украшенные фресками, невелики и рассчитаны максимум на 10-12 человек. Однако хорошо известно, что наряду с обширными храмами, вмещающими множество людей, в классическую эпоху местами культа служили и жилища, рассчитанные на семью. Не являются ли здания с фресками в Акротири такими же домашними или родовыми святилищами эгейской эпохи? А если это так, каким богам или богиням здесь приносились жертвы? Какие священные церемонии совершались в четырех стенах, расписанных художниками середины II тысячелетия до н. э.?
Ответить на эти вопросы помогли сами фрески. Уже их открыватель С. Маринатос обратил внимание на то, что фрески одного из домов изображают только женщин, поэтому он назвал его «гинекеем». Богатство живописного декора другого из раскопанных Маринатосом зданий было таково, что ему трудно было подыскать название по характеру изображений и его стали именовать по месту положения «Западным домом».
Наибольшее внимание С. Маринатоса привлекла фреска-миниатюра с изображением кораблей, встречаемых высыпавшими на берег обитателями города, дома которого круто поднимаются вверх по холму. Поскольку на другой части этой фрески изображена река среди тропической растительности, археолог сначала усмотрел в морской сцене возвращение ферцев (в более поздней своей работе он говорит о микенцах вместе с их союзниками ферцами) после удачной экспедиции в Ливию (Африку). С этой трактовкой согласились и многие другие исследователи, дополнившие соображения С. Маринатоса новыми доводами. Вариант этой гипотезы у нас представил Ю. В. Андреев (см. Приложение 2), считающий мореходов на фреске пиратами Феры.
С иных позиций подошли к фреске с кораблями ученые, исходящие из гипотезы о религиозном назначении открытых на Фере зданий, и среди них дочь открывателя Акротири Н. Маринатос. Они обратили внимание на то, что корабли фрески «Западного дома» обильно украшены цветами: отдельные крупные цветы на носах кораблей, гирлянды, соединяющие мачту с носом и кормой (см. цветную иллюстрацию). По своему типу эти корабли — скорее барки, отнюдь не предназначенные для дальних походов или рейдов флибустьеров бронзового века. На их палубах две группы персонажей, отличающихся по своей одежде, а значит и социальному положению. Одни из них — в коротких передниках — гребцы, другие — в длинных одеждах, непринужденно сидящие на скамьях под тентом, — пассажиры. А кто их встречает? Такие же юноши в передниках, бегущие навстречу кораблю. Двое из них тащат жертвенное животное. Из огромных окон и с балконов домов за происходящим наблюдают женщины, судя по позам, пышным одеждам и «рогам приношения» — жрицы. Все вместе взятое указывает на религиозный праздник, в котором участвует население всего острова, ибо на фреске изображены два города, разделенные небольшим пространством: один из них, очевидно, раскапываемый Акротири, второй — еще не открытый город на другом берегу острова.
Все говорит о том, что это морской праздник. Согласно греческим мифам, главное место в пантеоне древнейших обитателей Эгеиды занимал не классический Зевс, а его брат Посейдон, первоначально бог влажной стихии вообще, впоследствии сохранивший за собой только власть над морем. Почитание Посейдона в микенскую эпоху подтверждается надписями линейного письма Б, в которых он — первый из богов. О том, что фреска воспроизводит праздник Посейдона, можно судить по жертвенному животному: бык первоначально в микенской мифологии — животное Посейдона (вспомним быка, похитившего Европу и превращенного впоследствии в быка-Зевса; его собрата, ставшего супругом критской царицы Пасифаи; быка, переданного Посейдоном Миносу для жертвоприношения и затем оседланного Гераклом, переплывшего вместе со своим седоком на Пелопоннес, а может быть, и быков о. Фринакия, переосмысленных впоследствии как стадо Гелиоса).
Воспоминанием об угасшем эгейско-анатолийском культе Посейдона служат также праздники, отмечавшиеся в классическую эпоху не только в Малой Азии, но и в Италии. Так, главный праздник Посейдона в малоазийском Эфесе назывался «таурии». Греческий автор Афиней, давший его описание, сообщает, что участники праздничного пира назывались «быками». Праздник точно с таким же названием отмечался в Этрурии, куда его принесли выходцы из Малой Азии тиррены, а вслед за ними его отмечали и римляне. Этруски и римляне приносили в жертву быков и поедали их мясо. Судя по фреске из Феры, быка не убивали, а сталкивали в море. Не отсюда ли миф о плавающем быке Европы и Геракла?
Давно уже периодические издания и популярные книги обошла фреска из того же «Западного дома» Акротири с изображением двух мальчуганов, ведущих бой на кулачках (см. цветную иллюстрацию). Этот удивительно красочный и точный по передаче детской натуры рисунок заслуженно вытеснил даже знаменитую фреску «Парижанка» и кнос-скую же «Жрицу со змеями». В научной литературе фреска получила название «Боксирующие дети». Детские руки, обмотанные в кисти (наподобие современной боксерской перчатки), вытянуты для удара. На шее и руках одного из изображенных — ожерелье и браслет из голубых камней; его можно было бы принять за девочку, если бы не одинаково смуглый цвет кожи обоих участников боя. Если вслед за С. Маринатосом рассматривать эту фреску изолированно, можно было бы увидеть в ней воспроизведение ребячьей игры в богатом доме. Но то обстоятельство, что все фрески «Западного дома» носят религиозный характер, заставляет задуматься над смыслом поединка эгейских мальчиков. Ключ к его пониманию дают фрески на трех остальных стенах той же комнаты с изображением пар антилоп с виднеющейся за ними на некотором расстоянии фигурой одинокого животного той же породы. Для человека, чуждого знания звериных повадок, такое размещение антилоп покажется случайным, но служащий заповедника без труда определит, что пара животных, присматривающихся друг к другу, — самцы, вот-вот готовые вступить в бой за самку, терпеливо ожидающую победителя.
Параллелизм двух изображений раскрывает скрытую от поверхностного взгляда идею агона (состязательности), пронизывающую, как это хорошо известно, жизнь и искусство древних греков. Фрески Феры говорят о том, что агон характерен и для жизни догреческих обитателей Эгеиды; при этом ее художники сумели передать идею состязательности с той тонкостью и изяществом, на которые были неспособны греческие живописцы и ваятели.
Агон является составной частью обряда инициации, ритуала перехода из одной возрастной группы в другую. Наиболее очевидно этот обряд представлен в фресках, изображающих обнаженных юношей со связкой рыб в руках. Представление о греховности наготы, выработанное иудаизмом и позднее воспринятое христианством и мусульманством, было чуждо другим религиям Переднего Востока и Восточного Средиземноморья, где нагота богов, жрецов и жриц и т. п. воспринималась как элемент культа плодородия. Нагота заставляет нас видеть в обнаженных с рыбами не рыбаков или поваров, а участников состязания в нырянии, т.е. погружении в стихию Посейдона. Возможно, что это специфика праздника верховного бога в условиях небольшого скалистого островка, где нелегко найти площадку для бега, тем более для конных состязаний.
Не менее интересны как религиозный памятник и фрески «гинекея». Его стены покрыты изображениями девушек в пышных одеяниях. Одна из них перевязывает пораненную камнем ступню, другая пляшет. Остальные, с изящными корзинками в руках, заняты сбором цветов. Среди них выделяется женщина зрелых лет, восседающая на высоком троне. Ее прическа — образец искусства древних парикмахеров. На глубоко декольтированной груди — два оригинальных ожерелья: одно в виде плывущих друг за другом уточек (подобное ожерелье известно лишь в этрусском ювелирном искусстве), другое — из наколотых стрекоз с распростертыми крыльями. Одежда столь же необычна: рукава украшены накладными или вышитыми цветами шафрана — растения, широко представленного в критском искусстве того времени. Не вызывает сомнения, что это богиня плодородия, широко почитавшаяся на Крите и других островах Эгеиды. Перед богиней на возвышении — обезьяна, протягивающая владычице природы цветок шафрана. Цветы шафрана, уточки, стрекозы — все это признаки весеннего обновления природы; девушки, изображенные на фресках, участвуют в празднестве весны перед их переходом в новую возрастную категорию.
Подобный праздник весны — Фесмофории — тысячелетие спустя отмечался в Афинах и других центрах классической Греции. Его участницами были молодые женщины, совершавшие обряд жертвоприношения, целью которого древний комментатор считает «содействие произрастанию плодов и людей». В этот обряд входили и «розга жизни», удар которой повышал плодовитость, поедание плодов граната, приносившее, как верили, тот же эффект, сидение на земле, как бы передающей через это свою материнскую силу, бросание в яму поросят (свинья — символ плодовитости). О древности празднества сообщает Геродот, уверенный в том, что его принесли беглянки из Египта Данаиды и передали пеласгийским женщинам. Богиню, в честь которой совершалось это празднество, отец истории и другие древние авторы называют Деметрой. Таким образом, богиня в двойном ожерелье, изображенная на фреске Акротири, скорее всего и есть владычица природы Деметра.
Посейдон и Деметра, бог-бык и его супруга, носящая на Крите имя Пасифая, — главные боги островного мира Эгеи-ды. Их священный брак — залог плодородия на земле и в водах, от которого зависела жизнь островитян.
Наряду с ними в микенскую эпоху, как это видно из табличек линейного письма Б, почитался и юный бог природы Дионис. В верхней части той же самой фрески-миниатюры, которая представляет морской праздник Посейдона, мы видим бегущих людей в вывороченных шкурах, в научной литературе их принимают за сельских жителей. На наш взгляд, это не что иное, как изображение праздника Диониса, проводимого в классическое время обычно за городской чертой, на лесистых холмах и горах. Помимо горного рельефа и шкур, накинутых на плечи участников, указанием на дионисийское действо на фреске Акротири служит также преследование оленя пантерой, изображенное на той же фреске, но над вторым городом. Пантера — еще одно животное Диониса, а олень — обычная жертва во время Дионисий, описание которых нам известно по произведениям античных авторов классической эпохи.
Можно также предложить гипотезу о связи Диониса с почитавшимися на Фере Посейдоном и Деметрой. Классический Дионис был, как известно, сыном Зевса и Семелы (Земли). Однако, как и во многих других случаях, Зевс вытеснил главу эгейского пантеона, вобрав также и его родственные связи. Что касается Семелы — это богиня того же круга богинь-матерей, что и Деметра.
Таким образом, фрески Акротири свидетельствуют о почитании на Фере Посейдона, Деметры и Диониса. О связи последнего с островным миром говорят также многочисленные предания о странствиях Диониса по морям, посещении островов Икарии, Наксоса и Лемноса и похищении его тирренскими пиратами.
Фрески Феры пролили свет и на социальные отношения, показав наличие по крайней мере трех групп населения, которые условно можно было бы назвать «аристократами», «демосом» и «жрецами». О существовании жречества было известно уже после открытия дворцовых архивов в Кноссе и особенно Пилосе, но здесь впервые наглядно представлены и внешний облик жриц, и исполняемые ими обряды.
Город эпохи бронзы, частично раскопанный археологами, предстал также в изображении на стене одного из очищенных от пепла домов, что открывает перед исследователями новые перспективы. Необходимо иметь в виду, что вскрыто менее половины территории Акротири, еще не найдена его гавань. Можно напомнить, что раскопки римских Помпей длятся более двухсот пятидесяти лет. Неизвестно, сколько потребуется времени, чтобы очистить от пепла улицы и здания «эгейских Помпей», но нет сомнения, что науку здесь ожидают не менее крупные открытия и величественные памятники.
* * *