Как запись могла попасть в сеть, он не знал, и от попыток понять это начинала болеть голова.
Зато после того, как осознал тот факт, что теперь он ещё и порноактёр, Артур начал стремительно остывать, потому что в голову ему пришло, что должен был подумать об этом Ретт.
Там, в офисе, когда они смотрели запись вместе, Ретт побагровел от ярости так, что Артур не особо рассчитывал сдержать его на месте. Дугласа напрочь вывел из себя один только поцелуй, что он со своей вечной паранойей испытывал, глядя на остальную часть записи, Артур боялся даже представить. Если измена была постоянной фобией Дугласа, то что он должен был думать о своём любовнике теперь, когда его вот так вот легко мог увидеть любой?
Артур свернулся на кровати калачиком и тихонько заскулил в голос.
Он не знал, что делать. Дуглас втравил его во всё это, и всё же почему-то мысль, что Дуглас теперь может отказаться от него, была самой болезненной из всего, что он успел обдумать за вечер.
Он ненавидел этого человека — за боль, физическую и душевную, за позор, за своё размазанное по асфальту имя… И в то же время любил его так, будто он пророс ему в душу, и теперь их нельзя было разделить, не пролив крови — его, Артура.
Артур снова тихонько всхлипнул.
Последние месяцы стали почти что адом. Он не знал, что изменилось, но если раньше Ретт нёс щемящую сердце радость вперемешку с колющей болью, то в последнее время Артур мог вспомнить только боль. Даже поцелуи его, даже объятья, даже те упоительные моменты близости, о которых Артур мечтал, едва оказывался в одиночестве, были наполнены болью.
Артур услышал в тишине комнаты собственный всхлип и понял, что отделявшая его от мира стена холода рухнула. Она прорвалась истерикой, которая хлестала теперь наружу, и Артур не мог ничего поделать с льющимися из горла всхлипами.
В довершение всего на плечо ему легла тяжёлая рука. Тело отозвалось на прикосновение волной новых всхлипов, которые, как казалось Артуру, не мог испускать он сам.
Артур открыл глаза, хотя и так знал, кого увидит перед собой.
Ретт молчал. Лицо его казалось закрытым наглухо, так что Артур не мог прочесть ни единой мысли. Артур смотрел на него и не видел ни опоры, ни стены — взгляд будто бы врезался в пустоту, и это отсутствие ощущений отдавалось в горле новым всхлипами.
— Убери, — выдохнул он, улучив момент, когда голос немного слушался его, и попытался стряхнуть руку Ретта.
К удивлению Артура, у него это получилось.
Ретт присел на корточки рядом с кроватью, опустил руки на колени и просто уставился на него. От этого взгляда хотелось укрыться в самой глубокой пещере, но Ретт и не думал уходить, а Артур не мог высказать что-то достаточно связное, чтобы его прогнать.
Ретт сидел, глядя на него так долго, что Артур уже начал привыкать к этому непрекращающемуся чувству стыда, а потом вдруг встал и одним движением потушил свет.
Тело Артура взорвалось новой волной всхлипов. Он не видел, но чувствовал, как Ретт в полуметре от него сбрасывает с себя одежду. Артур ждал и боялся, когда тот окажется рядом и обнимет его со спины, как делал это каждый вечер.
Ждал, потому что когда Ретт обнимал его, ему казалось, что все беды мира отступают в сторону.
Боялся, потому что сейчас любое его прикосновение причиняло невыносимую боль.
Ретт забрался на постель с другой стороны, осторожно закутался в одеяло, стараясь не утащить у Артура лишний кусок, и затих. Прикосновения так и не было, и когда Артур достаточно успокоился, чтобы чуть повернуть голову, он увидел, что Ретт лежит спиной к нему и, видимо, спит.
Артур тут же отвернулся и попытался заглушить истерику — не хватало ещё плакать в одной комнате с человеком, которому явно было всё равно.
Нервное напряжение сменилось мутной дрёмой, и через какое-то время Артур уснул.
Ретт не спал. Он так и не уснул до самого утра. Он чувствовал, что должен сделать что-то. Возможно, кого-то убить. Это всегда помогало, когда грудь давила вот такая тупая боль. Но никого из тех, кто был замешан в этой истории, убить он не мог.
Глава 47
Любовь
Проснувшись, Ретт понял, что в постели он один. Открытие было неприятным, но почему-то его не удивило. Артур был настолько уверен, что Ретт пойдёт его искать, что это начинало раздражать.
Раздражало в последнее время всё. Работа. Развод. Артур. Последний то ли за компанию ко всему остальному, то ли потому, что в упор не хотел становиться светлым пятном в общем безумии.
Ретт мог его понять, но, по большому счёту, уже не хотел. Он упорно убеждал себя в том, что всё пройдёт, когда закончится эпопея с Жозефиной — но Артур, похоже, ждать не хотел.
Теперь уже Ретт не был уверен, что вообще собирается говорить ему о разводе. Жозефина за последнее время сделала достаточно, чтобы он хотел удалить её из своей жизни напрочь, но теперь он делал это скорее для себя, чем для Артура — просто хотел сбросить с плеч лишнюю ношу.
Кое-как продрав глаза и убедившись, что Артура нету также ни на кухне, ни в ванной, он вернулся в спальню и только теперь обратил внимание на записку, лежавшую на столе. Подчерк у Артура был красивый, совсем не такой, как в дневнике. Теперь он выводил буквы старательно и аккуратно, украшая их завитушками и росчерками.
Ретт взял письмо в руки и стал читать.