В первый же день он провёл в душе почти два часа, пытаясь согреться, но вода скользила по коже, а внутри оставался всё тот же холод.
Потом руки долго тянулись к мобильному, и Артур с трудом ловил ползущие к аппарату пальцы. Он сам не знал чего хотел от несчастного телефона, но от того, что Ретт не звонил, кололо в груди ещё сильнее. От обиды хотелось свернуться клубочком и плакать, хоть он и понимал головой, что не Ретт ушёл от него, и не Ретт теперь должен звонить.
От того, что его так и не пришли искать, тоже было обидно. Он сам не знал на что рассчитывал, оставляя письмо. Забыл, едва закончил его писать. Второй раз он уже не решился бы вывести эти строчки.
Уже на следующий день, пытаясь сосредоточиться на какой-то дурной комедии, которую он поставил, чтобы улучшить настроение, Артур бесконечно ловил себя на мысли, что ему чего-то не хватает, будто его лишили руки.
Ретт не любил комедий. Как и его отец когда-то. От того, что на экране шёл бестолковый ситком, Артур получал злое и усталое удовлетворение — впервые в жизни он отдыхал так, как хотел. Или так, как он всегда думал, что хотел отдыхать.
Уже потом, когда тупой закадровый смех начал вызывать совсем другую злость, Артур понял, чего ему не хватает — лица Ретта на маленьком экранчике мобильного. Он бы повесил фотографию этого лица вместо огромного экрана на стене — от края до края — и смотрел бы на него в тишине минута за минутой, час за часом, слушая эту тишину. А лучше — анданте фа мажор Генделя. Эта мелодия вспомнилась ему внезапно, хотя он редко вспоминал ту, их самую первую — несостоявшуюся ночь. Слишком много их было, этих ночей, от каждой из которых кровь то стыла в жилах, то неслась по венам стремительным потоком.
Он бы сидел и разглядывал каждую чёрточку — прямой нос, черные как обсидиан глаза, мягкие пряди чуть сухих волос и шрам, о котором Дуглас так не любил говорить.
Артур представил эти волосы совсем рядом, как он вплетает в них пальцы и проводит подушечками по затылку Дугласа — и застонал. На глаза наворачивались слезы, а рука сама сжалась в кулак.
Чёртова комедия не помогала — всё равно было слишком больно.
Выключив телевизор, он повернулся на бок и уснул — это оказалось неожиданно легко, и снов он не видел совсем, а когда проснулся, за окнами было темно. Взглянув на часы, Артур понял, что прошло почти четырнадцать часов.
Спать теперь не хотелось абсолютно. Постель казалась теперь тюрьмой — тело вспотело, и простыни промокли, сделавшись отвратительно липкими.
Хотелось кофе, но за два года почти самостоятельной жизни он так и не научился его готовить — Ретт делал это лучше, и Артуру хватало того, что он мог угадывать, какой сорт выберет он сегодня.
Артур вскочил и, прошлёпав босыми ногами в ванную, встал под душ. Горячая вода вызывала отвращение, от холодной становилось ещё холодней, так что он выдержал всего несколько минут, а затем вышел, слегка обсох и стал одеваться.
Куда он собирался идти в половине четвёртого ночи, Артур не знал — всё было лучше, чем клетка, в которой он провёл день.
Он медленно спустился вниз, на ходу потирая затёкшую от долгого сна шею, свернул к ресторану и замер. В пустом ресторане где, казалось, даже официанты спали на ходу, сидел единственный посетитель — Клаус Бёлер. На столе перед ним стояла единственная чашка кофе.
Артур покосился на лифт. Он не очень-то хотел говорить с Бёлером, но в номер не хотел возвращаться ещё больше.
Вздохнув, Артур вошёл в ресторан и, приблизившись к столику Бёлера, вежливо поздоровался.
— Вы остановились в этом отеле, мистер Бёлер? — спросил Артур, присаживаясь напротив.
— Что? Да… в каком-то смысле.
Уклончивый ответ Артуру не понравился, но допытываться о чужих целях он не стал.
Глаза его встретились с глазами Клауса, но прочитать в них он не смог ничего.
— Вас послал Дуглас, — спросил Артур напрямик после долгой паузы.
Бёлер побарабанил пальцами по столу, а затем усмехнулся.
— Скорее наоборот.
Артур кивнул.
— Значит, всё же не просто так сидите в пустом баре в четыре утра.
Бёлер снова усмехнулся.
— Простите, мистер Эссекс, если мы оба всё понимаем, может, продолжим разговор у вас?
Артур поднял бровь.
— Простите и меня, мистер Бёлер, но я спустился в ресторан не для того, чтобы вернуться в замкнутое пространство с первым, кто позовёт.