— Если вы хотите попросить меня, чтобы я утаил это от Дугласа…
— Наоборот, — перебил его Артур. — То есть… Не уверен, что Дуглас это поймёт. Но я хочу, чтобы вы сказали Танаке, что Бёлер роет под Ретта. Если он найдёт возможность встретиться — я расскажу всё целиком.
Шелман чуть нахмурился.
— Почему не позвоните ему сами?
Артур нервно усмехнулся.
— Считайте меня параноиком, но я думаю, за мной следите не только вы.
— Почему?
— А как по-вашему, откуда Бёлер узнал, что я в Плазе? Или Дуглас сказал ему сам?
Шелман мрачно кивнул, принимая аргумент.
Оба помолчали какое-то время.
— Он же не собирается снимать охрану? — спросил Артур вдруг.
— Нет, — ответил Шелман рассеяно.
Артур кивнул, заметно успокаиваясь.
— Я пойду, — пробормотал он неловко. — Холодно.
— Да, конечно… Артур.
Два дня Артур в самом деле просто гулял по городу. Белые хлопья снега падали не переставая, будто бы укрывая его уставший разум пуховым одеялом. Он посмотрел радиовышку, с которой начиналось строительство колонии на Астории, и купол обсерватории, построенный спустя пятьдесят лет, когда маленькую сигнальную станцию решили превратить в научный центр. В обсерватории был открыт музей Федерации, на вышку не пускали. Потом погулял в центральном парке, где до сих пор не был ни разу, и даже выехал за пределы города — туда, где Лета впадала в море. Последнее вызвало целую серию раздражённых звонков Шелмана, который до сих пор никогда не позволял себе вмешиваться в жизнь Артура так открыто.
Артуру было всё равно. Все два дня на губах его играла блаженная улыбка. Не исчезла она, даже когда Артур смотрел на свинцовые воды океана, бьющегося о покатый берег, которые до боли в груди напоминали ему дом.
К концу недели он решил, что хотя год уже подходит к концу, нужно всё же появиться на работе — уже близились рождественские каникулы, а потом он собирался на Землю в колледж. Исчезать из дела на полтора месяца Артур не хотел.
В офисе всё было по-прежнему. Никто будто бы и не знал о том, как изменились его отношения с Дугласом. Только самому Артуру день ото дня было всё труднее проходить мимо знакомой двери. Нажимать кнопку лифта и знать, что впервые за всё то время, что он провёл здесь, для него есть закрытый этаж.
Тянущее чувство потери усилилось к Рождеству — когда все вокруг принялись обмениваться подарками.
Артуру нечего и некому было дарить. Он живо вспомнил прошлое рождество, когда он точно так же не знал, куда себя деть. Редкие разговоры с Люси больше не приносили былой радости. Дела у неё шли на лад, и Артур мог надеяться, что в скором будущем она сможет покинуть больницу. Кроме того, в её ответах всё чаще звучали таинственные паузы, будто она знала что-то, чего не знал Артур.
Он хотел подарить подарок Ретту, но это значило бы, что всё начнётся сначала — боль, хлещущие через край чувства, сердце, постоянно норовящее выпрыгнуть из груди. Артур не хотел. Ему нравились снег и полная тишина, царившая в его номере.
Поразмыслив, он всё же отправил письмо Люси с сообщением о том, что приедет к Рождеству на пару дней.
Глава 49
Рождество
Ретт провёл дома ещё две ночи, прежде чем понял, что находиться там не может.
Дом… Когда он стал применять это слово к маленькой квартирке на берегу реки, которую никогда не выбрал бы сам, он не знал.
Ещё одну ночь он спал в пентхаусе, но это оказалось немногим лучше — ощущение, будто он спит в собственном кабинете, теперь не покидало его ни на минуту. Он и сам не мог понять, как мог считать это место «домом» раньше. Здесь было пусто и холодно. То и дело ему казалось, что в каждой стене есть щель, из которой тянет сквозняком. Никогда раньше он не страдал от холода, но теперь он казался настолько промозглым, что впору было засыпать в свитере. Широкую и пустую кровать с гидропедическим матрасом, на которой он проспал не один год, теперь так и тянуло назвать траходромом — настолько казённой и нежилой она казалась.
Артур терпеть не мог жёстких матрасов. Он никогда не говорил, видимо, приученный к строгости отцом, но именно на подобных жёстких ложах, созданных якобы для здоровья человеческого, он спал особенно плохо и никак не мог погрузиться в сон достаточно глубоко. Ретту потребовалось несколько месяцев, прежде чем он понял это и методом проб и ошибок подобрал им в спальню перину из лебяжьего пуха, на которой Артур засыпал как младенец.
Как-то Артур пытался в порыве нежности сказать ему, что теперь ему перестали сниться кошмары — Ретт обнял его, пряча улыбку в волосах юноши. Хихикать тянуло неимоверно, потому что придумать что-то проще и дешевле хорошего матраса было невозможно.
Так было почти всегда. Артур никогда не говорил, если ему что-то не нравилось, но когда необходимая вещь оказывалась наутро у него на столе — улыбался как ребёнок.