Ретт не старался специально запомнить его вкусы — Артур был как чистый лист, готовый привыкнуть ко всему, что ему предложат. Но его собственные привычки, которые он никогда не пытался выпячивать и диктовать, въедались в их совместную жизнь всё сильнее день ото дня.
Артур вставал рано утром и выходил на балкон на несколько минут посмотреть на реку и поднимающееся над ней солнце. На это время Ретт всегда закрывал лицо одеялом, но всё равно просыпался.
Потом Артур всегда возвращался в постель и, осторожно приподняв его руку, думая, что Ретт всё ещё спит, пристраивался к нему под бок, уткнувшись носом в грудь.
Ретт постепенно отходил ото сна, вдыхая запах его волос и ненароком поглаживая нежную спину. Эти утренние прогулки были лучшим будильником из тех, что был у Ретта когда либо.
Сам он вставал рано, сколько себя помнил. В одиночестве это всегда было резкое пробуждение по тревоге или звонку, о том, чтобы вот так понежиться в постели не могло быть и речи.
Теперь от этих воспоминаний сдавливало грудь.
Ретт был уверен — или почти уверен, — что Артур вернётся. Это «почти» сводило с ума. Артуру всегда нужно было время, но Ретт никогда не принимал его просьбы подождать всерьёз. Умом он понимал, что многие люди не способны принимать решения мгновенно, но в глубине души всегда считал это слабостью. Артур же в первые недели их знакомства мог мурыжить одно и то же решение неделями, так и не решаясь сделать выбор. Ретт часто подозревал, что если не подтолкнуть его, он так и будет думать бесконечно — и теперь это пугало. Подтолкнуть было бы проще всего, вот только Ретт не был уверен, что подтолкнёт в нужную сторону. Просто притащить его домой силой означало вернуться в ту беспросветную реальность, в которой они оба существовали последние недели. Ретт твёрдо решил, что вмешиваться не будет.
Оставалось ждать. Эта часть всегда давалась ему труднее всего.
Как назло, работы почти не было — рынок медленно замирал в преддверии рождества.
Ретта приближающиеся праздники не радовали ни капли. Проводить их в пентхаусе означало признать себя самого неудачником. Обычно он встречал эти праздники с семьёй Жози — до тех самых пор, пока не появился Артур. В прошлом году он уже не смог заставить себя посетить традиционные благотворительные балы и свалил своё отсутствие на загруженность работой. Тогда это было почти правдой — он нашёл достаточно заброшенных и забытых дел, чтобы занять себя на несколько дней. Повторять опыт не хотелось.
Он позвонил Бёлеру — когда-то в молодости немало таких праздников они провели в клубах, отрываясь по полной программе. Однако Бёлер в отличии от него явно постарел — он собирался остаться на рождество с семьёй.
Можно было пойти в клуб в одиночку, но Ретт сильно подозревал, что дело закончится пьяной вакханалией со шлюхами, а может и чем похуже — например на своё двадцать второе рождество под утро он пошёл бить стёкла в пригородном доме Жози. Правда, тогда с ним был Клаус… Но Ретту давно уже не нужны были подначивания, чтобы делать то, что он хочет сам.
Графиня де Мортен перенесла тогда этот эпизод с аристократической стойкостью и даже увидела в нём некое подобие романтики. Артур, скорее всего, не был бы сейчас так терпим.
На тридцать восьмом году жизни успешный бизнесмен и капитан первого ранга в отставке Ретт Дуглас почувствовал себя бездомным.
В конце концов Ретт решил, что новогодние праздники — отличное время для разработки стратегии развития компании в будущем году. Дней на десять этого занятия как раз должно было хватить — он прикрывал разом и рождество, и новый год, и день рождения, выпавший на четвёртое января. Остаток каникул можно было просто проваляться в постели, сделав вид, что он на самом деле праздновал. А там снова встречи и сделки — ведь стратегию предстоит ещё и внедрять.
Решение казалось вполне разумным и даже эффективным, так что в девять вечера двадцать четвёртого декабря Ретт сидел в кабинете, просматривая годовые отчёты и пытаясь составить общую картину.
Когда в половине десятого раздался осторожный стук в дверь, Ретт поначалу решил, что к нему явились недовольные духи Рождества.
Впрочем, излишним мистицизмом он никогда не страдал и, чуть приподняв голову от ноутбука, ответил:
— Да-да.
Дверь открылась, и на пороге стоял Карлос Мартин, директор аналитического отдела. Ретт впервые увидел его примерно год назад и поначалу не возлагал больших надежд на человека, за которого с таким упорством просила семья.
Хватило несколько месяцев, чтобы понять — Мартин в самом деле стоит того, чтобы принять его на работу. Его откровенной слабостью был излишне легкомысленный характер, из-за которого к двадцати восьми годам юноша и не имел не только приличной должности, но и особого опыта работы. Мартин часто ввязывался в ссоры, не соблюдал рабочий график и был, судя по всему, уверен, что весь мир принадлежит лично ему.
Ретт лишь усмехался, глядя на этого молодого ещё в сущности человека, которого никто и никогда не обламывал. Тем не менее, Мартин оказался отличным аналитиком. Мозги у него работали быстро и чётко, а внимательности хватало, чтобы удерживать в голове в два раза больше данных, чем самому Дугласу.
— Простите, я увидел свет под дверью…. Решил, что вы не откажетесь подписать пару бумаг.
Не дожидаясь приглашения, Мартин шагнул в кабинет и, подойдя к столу, остановился слева от Дугласа. Бумаги он в самом деле положил перед ним на стол.
Ретт внимательно просмотрел первые несколько страниц, а затем уже бегло — оставшиеся листы. Ничего срочного или важного здесь не было, хотя если бы Мартин подавал их секретарю, решение вопроса могло бы затянуться на месяц.
Он принялся проставлять подписи, а Мартин терпеливо ждал окончания.
— Вы не собираетесь праздновать? — спросил он, когда Дуглас уже ставил последнюю подпись.
Ретт покачал головой.
— Нужно закончить, — он ткнул пальцем в монитор.
Мартин мельком просмотрел первые наброски стратегии.