Теперь Ретта не было. Собственно, его не было уже тогда. Он сказал, что изменил зимой во время их ссоры — значит, тогда в горах он уже думал о Мартине.
От этой мысли хотелось выть. Всё, что составляло мир Артура, оказалось ложью. Возможно, он мог бы смириться с этим — если бы не хотел до безумия, до дрожи в коленках вернуться туда, где Ретт поил его горячим молоком и выхаживал несмотря ни на что.
Артур не понимал, как может уживаться в одном человеке два разных существа. Он думал, что давно уже смирился с другой, яростной сущностью Ретта. Он знал о любимом слишком много, чтобы упрекать его. Ретт много рассказывал о войне, о том, как убивали его людей, и как он научился мстить врагам. О том, как его предавали и о том, как он научился отплачивать и предателям. Ретт не терпел перебежчиков. Ещё больше он не терпел измены в личной жизни.
Его первый рассказ о перевороте был смазанным, но спустя время Ретт позволил себе рассказать обо всём. О том, как Клаус уговорил его перейти на сторону заговорщиков. О том, как потом убирали исполнителей. И о больнице. О ней он рассказывал особенно долго, хоть в те дни с ним не происходило ничего. Только мысли и чувства, которые часто замыкались в полный безысходности круг.
Тогда Артур понял, почему Ретт ненавидит больницы. Понял, как тяжело Дугласу было вместе с ним самим навещать Люси. А ещё он понял тогда настоящий смысл этой фразы — «Если у тебя ничего нет — это повод начать всё сначала».
Чем дальше уходили его мысли, тем более стирались из памяти их последние недели, полные взаимного отвращения и молчаливого неприятия. Они едва не уничтожили друг друга — именно потому, что оба знали куда следует бить.
Теперь от того, что осталось у них на руках — тупо ныло в груди.
Как никогда отчётливо Артур ощущал, что дом, в котором он находится — чужой. А настоящий его дом — давно уже не поместье Эссексов в Англии, а тот, другой — дом с множеством башенок и балкончиков, оставшийся на Астории. Опустевший и уничтоженный ими.
Того дома больше не было, но от этого новый не становился родней.
Гарднер был мягок и уступчив, он ничего не требовал и демонстрировал королевское терпение, но… он был чужим. От его прикосновений хотелось отдёрнуть руку, какими бы нежными они не были. Не так уж много людей Артур впускал в свою жизнь, и Гарднер не был одним из них.
Артур всё более отчётливо понимал, что ошибся, когда думал, что сможет. То, что он смог когда-то отдаться Ретту, было совсем иным. Ретт всегда был родным. Будто Артур знал его всю предыдущую жизнь. Будто они были стволами дерева, растущими из одного корня.
Поднявшись с постели к концу второй недели, Артур чувствовал себя разбитым как никогда. Гарднер не торопил — иначе Артур покинул бы спальню куда раньше, но теперь уже он сам не мог больше находиться в замкнутом пространстве и спать целыми днями.
За пределами комнаты досуг был немногим более разнообразен, но по крайней мере он мог гулять и есть сидя.
Встретив юношу в холле, Дэвид придирчиво оглядел его. Артур видел, как хмурятся брови Гарднера.
— Я снова успел вас расстроить? — спросил Артур.
Гарднер дернул губами.
— Да. Вы отвратительно выглядите, Артур.
— Простите, хотите, чтобы я сходил к косметологу?
Гарднер долго молчал.
— Я имел в виду, что вы не выглядите здоровым, — сказал он наконец. — Хотя вы правы, в таком виде вы и мне не прибавляете оптимизма.
— Тогда быть может мне вернуться к себе и не мозолить вам глаза?
Лицо Гарднера стало ещё более мрачным.
— Полагаю, это было бы удобно для вас. Так вы сможете отсиживаться в спальне, пока мне не надоест вас ждать.
— А вы ждёте меня? — Артур поднял брови. — Простите, я не думал, что в моё отсутствие вы не сможете читать и писать. Может, даже спать?
— Дело не в этом, — Гарднер всё ещё говорил спокойно, но Артур слышал, как накатывают волны ярости где-то вдалеке. Он сам удивился тому, насколько безразлично ему это. Не было того упоительного чувства, когда поезд несётся на тебя. Пожалуй, лишь лёгкое раздражение откликалось на краю сознания. — Я собирался в Швейцарию и хотел взять вас с собой.
Артур вздрогнул. В Швейцарии он был всего раз, когда ему было четырнадцать; и по тем воспоминаниям, которые остались у него, это место неумолимо напоминало ему другое, где он был совсем недавно.
— Если вы собираетесь демонстрировать меня, то должны понимать, что об этом сразу станет известно Дугласу.
Гарднер фыркнул.
— Я не собираюсь прятать вас от него всю жизнь. Если вы так боитесь его, то я готов пока что потакать вашему капризу, но осенью намечается немало мероприятий, на которых я хочу видеть вас рядом с собой.
Артур отвернулся и посмотрел в окно. Боится ли он… Это странная мысль. В самом деле, с каких пор он стал бояться Дугласа? И память тут же услужливо подкинула воспоминания той ночи, которая стала для них последней. До неё он был уверен, что Ретт никогда не перейдёт черту. Это было как прыжок с тарзанки — земля несётся на тебя, но ты всегда знаешь, что тебя поймают надёжные руки.