— Помогите мне хоть чуть-чуть, — попросил он.
— Вы вполне справляетесь, — выдохнул Гарднер, приподнимая бёдра и позволяя освободить себя от остатков одежды.
— Я всё ещё ничего не стою?
Гарднер задохнулся стоном, когда ещё один горячий вдох коснулся головки его члена.
Артур улыбнулся. Он чуть подтолкнул Гарднера назад, заставляя упасть на кровать, но даже так тот продолжал внимательно наблюдать за его движениями.
— Хотите, чтобы я был вашим? — спросил Артур, снова прогуливаясь носом вдоль напряжённого члена.
Гарднер сглотнул. Ответ явно был не нужен.
— Чтобы я насадился на вас — сам. Стонал и кричал под вами. Чтобы вы видели мои глаза, когда я буду хрипеть, ощущая ваш член своим горлом.
Гарднер выдохнул. Закрыл глаза и попытался немного отвлечься. Он не успел.
Ледяная струйка воздуха прошлась по головке, и тело взорвалось оргазмом — мощным и долгим, какого не давала ему ни одна женщина и ни один мальчик.
Он не сразу открыл глаза, потому что возвращаться в настоящий мир не хотелось, а когда открыл, увидел Артура, со спокойствием заправской шлюхи завязывающего халат.
Не сгибая спины и не помогая себе руками, он встал с колен и отбросил волосы назад.
— Никогда, Дэвид, я не буду принадлежать вам. Вы — уже принадлежите мне.
Он пододвинул бутылку к по-прежнему неподвижно лежавшему Гарднеру и скрылся в ванной.
Сбросив на пол одежду, забрался в душевую и, включив воду на полную, прислонился лбом к стене.
Возбуждение в самом деле было другим — и всё же оно было. Артур отчётливо ощущал, что сейчас не имело значения, Гарднер был перед ним или кто-то ещё. Мужчина, распластавшийся на кровати под ним, принадлежал ему — принадлежал так, как никогда не будет принадлежать Ретт. И от этой абсолютной власти сносило крышу. Он потянулся к собственному члену, обхватил его ладонью и быстро задвигал рукой, натягивая нежную кожу. Закусил губу, чтобы не застонать, и, только выплеснувшись на белый кафель, почувствовал себя немного спокойнее.
Голова оказалась на удивление ясной, и с необыкновенной чёткостью пришла мысль — Гарднер уже не имеет значения. Что бы ни было между ними самими, теперь Ретт уничтожит противника. По крайней мере, в этом у него была над Дугласом маленькая власть.
— Ретт… — прошептал Артур, вжимаясь щекой в холодную плитку, а потом сполз по стене и, усевшись на дно кабины, обхватил колени руками. Тошнота накатила густой волной, только теперь уже он ненавидел не Ретта, а себя.
Нужно было подождать совсем немного. А что потом? Он сам был противен себе, значит, не стоило и рассчитывать на то, что Ретт его простит. Снова будет ярость и боль, и новые ссоры…
Артур помотал головой, отгоняя наваждение. Это не имело значения. Он не сомневался, что сможет убедить Ретта. Как всегда.
Ретт не мог оторвать взгляда от тонкой спины Артура между разведённых коленей другого мужчины. Подступающая к горлу тошнота боролась с неутолимой жаждой видеть — пусть так, но всё таки видеть того, кем он никогда не мог насытиться и кого лишился теперь.
Ему казалось, что он приказывает пальцам нажать отбой, но они почему-то не двигались, и Ретт по-прежнему смотрел как изгибается эта спина, принадлежавшая только ему, чтобы губы юноши могли приникнуть к паху мужчины.
Он не выдержал. Когда палец всё-таки шевельнулся и скользнул по экрану, его чуть не вырвало на самом деле. Ретт сидел, наклонившись и опершись локтями о колени и тяжело дышал.
Что-то нужно было делать. Что-то… Вычислить, откуда идёт сигнал — это пальцы могли сделать сами, и уже через полминуты на карте Европы мерцал красный кружок.
Рвануть туда — и что? Вырвать Артура из лап чудовища? Но Артура никто не держал. Он звонил, но зачем? Он не просил помощи. Только прощения. За то, что уже сделал — но не за то, что собирается сделать дальше.
Ретт с яростным рыком швырнул телефон в окно и увидел, как аппарат отскочил от бронированного стекла. Вскочил и, рванувшись к окну, ударил по нему кулаками.
Вся его жизнь сейчас была такой же как это стекло — он мог смотреть, но не разбить.
Кровь билась в висках, а грудь судорожно вздымалась.
И никто не мог помочь — ни Танака, ни Клаус, ни Артур, которого больше не было с ним.
Если человек не любит — как никогда не любила его Жози, — то вся борьба будет бесполезна. Только он почему-то упорно продолжал наступать на одни и те же грабли, даже зная, какой страшной может быть боль.