6. Чего я хочу? Сдохнуть.
Ретт поднял глаза от бумаги и сделал глубокий вдох. Почему-то он отлично представил себе, кто кроется за этим таинственным «он». Этот «он» снился Артуру и теперь. В их общей постели Эссекс шептал имя Эдвард, но Дуглас старался убедить себя, что у такого может быть тысяча причин. Пока чёртов Эдвард не встал перед ним наяву и не объяснил всё.
Ретт заставил себя успокоиться и опустил глаза к дневнику ещё раз. Записи были однообразными. Артур изо дня в день двигался по списку, предложенному неведомой Уотсон — возможно, его психологом, иначе с чего бы ей проверять дневник?
Странно, что в сложившейся ситуации Лютер Эссекс или сам Артур нашли время и средства, чтобы обратиться к психологу по поводу несчастной мальчишеской любви. Может, эту семейку снобов так поразил тот факт, что наследник увлёкся мужчиной? Вполне в духе британской аристократии.
Ретт пролистал несколько сухих однообразных страниц, прежде чем взгляд его остановился на записи, около которой не было обычной нумерации.
«Не могу спать. Когда не могу спать — это ещё хуже, чем когда засыпаю. Во сне я просто чувствую его прикосновения, чувствую толчки, обжигающую боль и страх. Но это всё без единой мысли. Сплошной непроницаемый ужас. Когда не сплю — темнота будто тянет ко мне свои руки. Его руки. Я всё равно чувствую эти прикосновения, но всё понимаю и всё время думаю — как такое могло случиться со мной? Почему я? Почему такое не случается с другими? И как мне жить теперь, зная, что я… Что…»
Последние слова были зачёркнуты несколько раз, а затем подчерк снова становился почти ровным.
«Вы добились своего, миссис Уотсон. Вы вывернули меня наизнанку. Радуйтесь. Теперь я ненавижу и вас. Боже, как же я ненавижу всех вас…»
Ретт снова глубоко вдохнул. Так не вспоминают любовников. По крайней мере тех, кого любили. Но это лишь доказывало, что Артур спал с ним не из-за любви. Значит, деньги. Как и теперь.
Ретт пролистал ещё несколько страниц, исписанных ровным убористым подчерком, и вновь остановился на записи, выписанной особенно тщательно. Она была больше других, и здесь тоже не было цифр.
«Вы хотите, чтобы я описал то, что я чувствовал, миссис Уотсон? Почему вам так нравится рвать меня на части? Вы думаете писать, зная, что вы будете это читать — легче, чем говорить?
Я ненавижу вас. Это я чувствую сейчас. А теперь о том, что вы так хотите узнать.
Когда его руки легли на мои бёдра, я чувствовал тошноту. Представьте, что вас касается змея. Или нет — представьте, что по вашей коже бежит паук. Вы пытаетесь его согнать, но не можете, потому что он семенит ножками слишком быстро.
Так и его руки. Сколько бы я не отталкивал их, они возвращались снова.
А дальше… Дальше я чувствовал ненависть к себе. Потому что никогда не думал о том, что мне придётся по-настоящему себя защищать. Потому что пустил его в свою комнату. Потому что остался с ним наедине. Потому что я идиот. Тысячу раз идиот. Я позволил ему оказаться так близко, так близко, что оказался полностью в его власти.
Ещё я ненавидел его. Ненавидел за то, что он казался мне другом. Ненавидел за то, что я подпустил его… Я повторяюсь? Но что поделать, так это и было. Одни и те же мысли всё крутились и крутились в голове, пока он рвал мою одежду.
Когда он наклонил меня над столом, и его пальцы прошлись между… Там. Я надеюсь, миссис, Уотсон, вы обойдётесь хотя бы без этих деталей, потому что меня и сейчас тошнит, когда я вспоминаю об этом. Он был внутри. Жёсткий. Сухой. Меня рвало на части, и я вдруг понял, что это только тело. Я всё ещё ненавидел его и ненавидел себя, но я как будто смотрел со стороны, как он уничтожает эту жалкую часть меня, которую люди почему-то считают настоящим мной. Я сдался, и он мог делать всё — но только с той куклой, которую держал в руках. А я настоящий… я наверное плакал. Я свернулся в комок и спрятался где-то глубоко внутри собственной груди, и старался не смотреть.
Он кончил в меня и его руки стали гладить меня по плечам. Я хотел оттолкнуть его, но не мог, потому что был слишком глубоко внутри. Помню, что по щекам бежали слёзы, но не знаю почему — мне было уже всё равно. Во мне будто разрезали какую-то нить. Я знал, что уже не буду таким, как раньше. Кем я был — я не знал и не знаю до сих пор. Может быть, просто телом… Куклой, которую он использовал и выбросил. То самое, что пряталось внутри и было мной — умерло. Надеюсь, вам понравилось это читать, дорогая миссис Уотсон. Ведь вам никогда не испытать такого. Вы можете только вынимать душу из других людей.
И да, ваш любимый пункт в моём списке: чего я хочу. Я хочу, чтобы он умер. Чтобы он сдох как собака. Он, а не я. Но этого никогда не случится, и мне остаётся только желать умереть самому».
Ретт захлопнул дневник. Несколько секунд он просто сидел закрыв глаза, а потом потянулся к телефону. Пальцы набрали номер сами. Ответа не было долго. Слишком долго. Он уже хотел бросить трубу и набрать водителя, но Артур всё-таки ответил:
— Да, мистер Дуглас.
Голос его был… мёртвым. Усталым. Пустым.
— Артур… — Ретт облизнул губы, не зная, что сказать.
Наступила тишина. Артур тоже молчал.
— Артур, ты спал?
Артур помолчал.
— Нет, мистер Дуглас.
— Ты можешь приехать ко мне?
И снова долгая пауза.
— Простите, мистер Дуглас, я думал, что у сотрудников новогодние каникулы и купил билет на Землю. Я помню, что должен быть в шаговой доступности…