— Видимо, от ударов волн заклинило стопор, — раздался за спиной голос Коношенкова.
— Что будем делать, боцман? — спросил командир не оборачиваясь.
Конечно же, он отлично знал, что в таких случаях надо делать, если не удастся еще с нескольких попыток убрать рули в легкий корпус. Кому-то придется выходить на верхнюю палубу и пробираться вон к тому квадратному лючку, чтобы вручную выбить злосчастный стопор. До лючка метров пятнадцать, если считать от ограждения рубки. В штиль — несколько секунд пути. Но то в штиль. А когда волна свободно перекатывается через верхнюю палубу?
— Идти надо, товарищ командир, гидравлика не тянет, — снова сказал Коношенков. — А поскольку заведование мое, то разрешите одеваться?
— Кто будет страховать вас?
— Матрос Шпицак свободен от вахты. Он справится.
Несмотря на то что события разворачивались отнюдь не шуточные, никто из поднявшихся на мостик офицеров не смог сдержать улыбки. Уж больно потешно выглядел бравый боцман. Одет он был в комбинезон, поверх которого натянул теплый свитер и рабочую куртку. Опоясался ремнем, с которого металлической бахромой свисали привязанные к нему инструменты: небольшая кувалда, ломик, ключ от крышки люка…
Выходить мичману на верхнюю палубу в море приходилось и раньше. Но не в такую погоду.
Он высчитал интервал между волнами. Выходило немного: семь — десять секунд. До люка не добежишь. Значит, надо перебежками. Первая — до шпигатов, там можно удержаться, затем — до кнехтов. Ну, и последний рывок — до лючка…
Коношенков раз за разом прощупывал глазами путь. Командир не торопил его, хотя каждая лишняя минута пребывания лодки на поверхности грозила потерей скрытности.
Наконец Коношенков шагнул к задраенной двери надстройки, ведущей на верхнюю палубу. Мичман подождал, пока волна завалила лодку на левый борт, и выбрался из ограждения. Держась за металлические скобы, опоясывающие рубку, выбрался вперед на верхнюю палубу и, переждав очередную волну, рванулся вперед. На седьмой секунде упал на палубу — как раз в том месте, где наметил. Тяжелая волна накрыла его с головой.
Вторую волну он переждал у кнехтов. Третий рывок был последним. Упав на люк, главный боцман нащупал на поясе ключ и сноровисто заработал им. Через минуту он был уже под палубой, между прочным и легким корпусами подводной лодки.
На обратном пути мичман Коношенков не был так проворен — чувствовалось, что он устал, замерз, наглотался соленой воды. Оказавшись в рубке, не мог унять дрожь.
Крепкие руки товарищей помогли ему одолеть крутые лодочные трапы. А внизу уже ждал мичман Нестеренко, друг Коношенкова.
— Ну, как там наверху, свежо? А я тебе как раз горячий душ приготовил!
Через полчаса, прогревшись как следует под горячими струями, мичман Коношенков спал в своем закутке за пультом управления. Как всегда — лицом к циферблату глубиномера, чтобы, проснувшись по тревоге, сразу же увидеть самое важное для рулевого подводной лодки — глубину.
…А в кают-компании офицеры сидели за столом, на котором бело-розовым цилиндром возвышался торт, сделанный руками главного боцмана для именинника — командира БЧ-5. Этот торт снился и мичману. Коношенков с удивлением чувствовал его соленый вкус.
C. Быстров
Стакан чаю
Контр-адмирал был озабочен и сердит: не нравилась обстановка. В Средиземном море, где он возглавлял отряд советских кораблей, началось очередное учение натовцев. Казалось бы, в море места всем хватает, но даже безоглядные пространства океанов порой бывают тесноваты.
Отряд стоял в одной из точек на якоре. К Геннадию Ивановичу Шалыгину постоянно поступали доклады о меняющейся обстановке. Он сидел в своей каюте и, несмотря на тридцатиградусную жару, готовился испить горячего чая. Офицеры походного штаба, чувствуя, что на душе у флагмана слегка штормит, избегали появлений в его каюте. И тогда к адмиралу зашел начальник походного штаба капитан 2 ранга А. Стефанов. Спокойный, невозмутимый, он умел непосредственно и быстро устанавливать добрые взаимоотношения со всеми. Не избежал стефановского обаяния и контр-адмирал Шалыгин, едва флотская служба свела их в один отряд.
— Прошу разрешения, товарищ адмирал, — даже официальные обращения звучали у капитана 2 ранга как-то по-домашнему.
— А, это вы. Что это за мямля у вас сегодня в оперативных? Еще раз запутается при докладе — сниму с дежурства!
Адмирал тут же нажал кнопку «Буфет». Через несколько секунд в дверях стоял вестовой.
— Чаю для начальника штаба, сынок! — с матросами адмирал был всегда мягок.
Чай корабельный. Угощением его не назовешь. Но этот маленький ритуал из взаимоотношений корабельных офицеров в данном случае выражал радушность старшего.
Чай — это маленькое удовольствие, к которому флотские люди испытывают особое пристрастие. В отведенное время офицеры пьют его в кают-компаниях, в неотведенное — в каютах. Командиру подают его и на мостик, особенно по ночам. Даже в самой сложной ситуации, как вода за бортом, так чай в буфетной непременно наличествует. Стакан этого напитка, кроме всех качеств, известных на земле, в руках военного моряка словно превращается в чудотворные водяные часы. Взял их в руки, и сразу наступает маленькая пауза в напряженном вихре времени. И пока пьется чай, разговоры ведутся степенные, отвлеченные, интересные. Потому что начинаются они обычно со слов: «Вот помню…» Помнит же моряк в своей не только тяжелой, но и богатой впечатлениями жизни вещи примечательные, случаи необыкновенные.
Алексей Георгиевич Стефанов сам этих историй мог рассказать множество. Например, как его первый командир в комбриги собирался. «Вот видишь, лейтенант, гвоздь, — показывал он Стефанову гвоздь с палец толщиной. — Скажут мне: перегрызи за неделю — комбригом будешь, так я его в миг перекушу!» Или как участвовал в съемках фильма «Нейтральные воды». Или даже о том, как здесь же, в Средиземном, несколько лет назад получил известие о награждении орденом Красного Знамени и решил, что связисты напутали…
Но на флоте истории рассказывают старшие младшим. Может, чтобы не уходили они неповеданные в запас вместе с отслужившими офицерами. А скорее из уважения.
— Опять из Атлантики идет циклон, — отхлебнув чая, молвил капитан 2 ранга.