Все русское духовенство охватил великий ужас: святотатство, совершаемое самим императором в религиознейшей на свете стране, было делом серьезным.
Наконец, у знаменитого архимандрита Троицкого монастыря Платона, к которому обратились за советом, родилась идея. Он специально отправился в Санкт-Петербург и явился к императору, весьма его почитавшему.
— Государь, — сказал он, — вы не можете служить обедню.
— И почему же? — возразил Павел. — Ведь православные священники женятся.
— Да, но они могут жениться только один раз, а ваше величество состоит во втором браке.
— Это верно, — согласился Павел.
И он отказался от своей прихоти служить обедню.
Будучи наследником престола, Павел совершил под именем графа Северного путешествие по Европе.
Прибыв в Версаль, он пожелал присутствовать на церемонии утреннего туалета короля и, несмотря на настоятельные приглашения выйти вперед, остался в толпе дворян.
Людовик XVI, предупрежденный о визите Павла, подошел к нему, взял его за руку и спросил, почему он уклонился от почестей, которые ему подобают.
— Государь, — ответил цесаревич, — я хотел на мгновение иметь счастье ощутить себя одним из ваших подданных.
В молодости, в своей гатчинской ссылке, Павел был очень гостеприимен и, хотя Екатерина давала ему лишь строго необходимые средства, опасаясь, как бы эти деньги не были употреблены им на какой-нибудь заговор, он чрезвычайно радушно принимал в своем дворце тех, кто его там навещал, а позаботившись о господах, он еще поднимался в мансарды посмотреть, хорошо ли устроили слуг.
Французскую революцию Павел ненавидел; тот, кто напоминал ему о ней фактом, сравнением, цитатой или даже одним словом, немедленно попадал в немилость.
Как-то раз он возвращался из Гатчины, сидя в двухместных дрожках вместе с одним из своих фаворитов; сзади них ехала карета с его управляющим и двумя секретарями.
Они проезжали через великолепный лес, позже исчезнувший, как исчезают один за другим все русские леса.
— Смотрите, какие величественные сосны, — сказал Павел фавориту.
— Да, — ответил тот, — это представители ушедших веков.
— Представители?! — вскричал Павел. — Такое словечко отдает французской революцией! Пересаживай-тесь-ка в другой экипаж, сударь.
Павел высадил фаворита из своего экипажа и отправил его к секретарям.
И пока был жив Павел, этот фаворит так и остался в немилости из-за того, что ему пришло в голову удариться в историческую поэзию по поводу соснового леса.
Говоря о Суворове, мы уже упоминали, как император Павел принял его после возвращения из Италии; расскажем теперь два анекдота, которые относятся ко времени, предшествовавшему его отъезду туда.
Старый воин, впавший в немилость, жил в Новгородской губернии, когда Павел, пожелав доверить Суворову командование армией в Италии, послал за ним двух своих генерал-адъютантов.
Дело было в разгар зимы, стоял двадцатиградусный мороз. Суворов без шубы, в одном кителе — белом полотняном сюртуке — сел в карету вместе с генералами, которые, не осмеливаясь надеть шубы в присутствии старшего по чину, проделали в обычных мундирах путь длиной более чем в сто верст и чуть было не умерли от холода, чему способствовало еще и то, что старый полководец, нечувствительный к морозу и, напротив, жаловавшийся на жару, время от времени распахивал дверцы кареты.
Император, готовивший Суворову торжественный прием, ожидал его, сидя на троне и окруженный своими министрами и послами иностранных государств.
В это время ему докладывают, в каком костюме намерен предстать перед ним Суворов под предлогом того, что он находится в отставке. Император немедленно посылает адъютанта сообщить Суворову, что он уже не только не в отставке, но к тому же еще и произведен в фельдмаршалы. Тогда Суворов приказывает повернуть к его санкт-петербургскому дому, надевает сшитый заранее по его заказу фельдмаршальский мундир, садится в карету и едет во дворец.
Но, войдя в тронный зал, он делает вид, что оступился, падает на четвереньки и ползком продолжает двигаться к трону.
— Что с вами, фельдмаршал?! — восклицает Павел в бешенстве от подобной выходки.
— Что поделаешь, государь, — отвечает ему Суворов. — Я привык ходить по полю сражения, по твердой земле, а паркет ваших императорских дворцов такой скользкий, что по нему можно продвигаться лишь ползком.
И продолжает ползти так до последней ступени трона и только там поднимается на ноги.
— Теперь, государь, — произносит он, — я жду ваших приказаний.