Павел протянул ему руку, утвердил в чине фельдмаршала и объявил, что вскоре в его присутствии соберется большой совет русских генералов, чтобы разработать план Итальянской кампании.
В назначенный день Суворов явился на совет — на этот раз в парадном мундире — и, не проронив ни слова, выслушал предложения, в основном касавшиеся перехода войск через Тироль и Ломбардскую низменность.
Но в какие-то моменты совещания Суворов то вдруг совершал прыжки, способные вызвать зависть у клоуна, то сдергивал с себя сапоги и засучивал панталоны, то, наконец, кричал:
— На помощь! Я вязну! Вязну!
Это все, что можно было услышать от него, пока длился совет.
По окончании совета император, который, привыкнув к странным выходкам Суворова, был уверен, что тот имел причины вести себя подобным образом, отпустил генералов и задержал фельдмаршала.
— А теперь, старый шут, — со смехом сказал он, — объясни мне, что ты хотел дать знать, когда прыгал как серна, засучивал панталоны и кричал «Я вязну! На помощь!»?
— Государь, — ответил Суворов, — совет состоит из генералов, совершенно не знающих топографию Италии. Я следил за маршрутом, который они наметили для моей армии. Когда я подпрыгивал как серна, это означало, что они заставляют меня преодолевать горы, которые могут преодолеть только серны. Когда я засучивал панталоны, это означало, что мне приходится переходить реки, где воды сначала будет по колено, а потом выше головы.
Наконец, когда я кричал «На помощь! Я вязну! Вязну!», это означало, что меня и мою артиллерию заводят в болото, где мне пришлось бы кричать совсем по-другому, если бы я имел несчастье туда забраться.
Павел расхохотался и сказал:
— Да какое вам дело до мнения этих дураков? Я предоставляю вам все полномочия.
— Что ж, в таком случае я согласен, — отвечал Суворов.
— Однако дадите вы мне обещание забыть несправедливость, которую я совершил по отношению к вам?
— Да, но при условии, что вы, государь, разрешите мне исправить не менее серьезную несправедливость в отношении другого.
— Кто этот другой?
— Не все ли равно, ведь это я буду восстанавливать справедливость.
— Хорошо, делай по-своему, старый упрямец, я и в этом предоставляю тебе полную власть.
Суворов простился с Павлом, вернулся к себе и послал за старым офицером, который впал в немилость за четыре года до этого, хотя имел как партизан громкую славу.
Когда офицер приехал, Суворов в знак величайшего удовольствия трижды прокукарекал по-петушиному.
После третьего «кукареку» он с пафосом продекламировал только что сочиненные им стихи, в которых упоминались места сражения, где отличился старый воин:
За Брест — Георгиевский крест,
За Прагу — золотую шпагу,
За Тульчин — Анну на шею И полковничий чин вместе с нею.
И наконец, награжденье За великое терпенье:
Первейшему из партизан В дар даю пятьсот крестьян.
Потом фельдмаршал расцеловал полковника и отправил его спокойно доживать век в почестях, в богатстве и в счастье.
Император подтвердил все, что Суворов обещал от его имени.
Дело в том, что Павел был скорее маньяком, чем злодеем; но власть в руках маньяка — опасное оружие.
Он это понимал, а кроме того, его непрестанно преследовало воспоминание о Петре III, убитом в Ропше.
Павел воздвиг Красный дворец и, как мы уже говорили, устроил подземный ход из дворца в казарму Павловского полка, находившуюся на другой стороне Марсова поля.