— Дозор, проходи! — произнес часовой, кивнув в знак понимания, и убийцы проследовали далее.
В галерее, которая вела в переднюю перед покоями императора, они увидели офицера-заговорщика, переодетого солдатом.
— Ну, что император? — спросил Платон Зубов.
— Около часа как вернулся, — отвечал офицер, — и теперь, несомненно, спит.
— Хорошо, — сказал Зубов, и цареубийцы продолжили свой путь.
Павел, по своему обыкновению, провел весь вечер у княгини Гагариной. Заметив, что он пришел еще более бледный и мрачный, чем обычно, она стала настойчиво расспрашивать, что с ним.
— Что со мной? — переспросил император. — А то, что настала минута нанести сокрушительный удар, и через несколько дней, быть может, падут головы тех, кто был мне так дорог!
Испуганная этой угрозой и хорошо знавшая, какое недоверие питает Павел к своей семье, княгиня Гагарина воспользовалась первым представившимся ей предлогом, чтобы выйти из гостиной, набросала несколько строк великому князю Александру, в которых она предупреждала, что жизнь его находится в опасности, а затем велела отнести это послание в Михайловский замок. Поскольку офицер, стоявший на часах у покоев арестованного, получил лишь один приказ — не выпускать цесаревича, он разрешил войти посланцу. Александр, таким образом, получил письмо княгини Гагариной и, зная ее осведомленность во всех секретах императора, встревожился еще больше.
Около одиннадцати часов вечера, как и сообщил часовой, император вернулся в замок, немедля удалился в свои покои и тотчас же лег спать, доверившись слову Палена.
В это время заговорщики подошли к двери прихожей, примыкавшей к спальне императора, и Аргамаков постучал.
— Кто там? — спросил камердинер государя.
— Я, Аргамаков, адъютант его величества.
— Что вам угодно?
— Я пришел с докладом к государю.
— Вы шутите, ваше превосходительство, уже скоро полночь.
— Ну, тут вы ошибаетесь: уже шесть часов утра; откройте поскорей, не то государь будет гневаться на меня.
— Право, не знаю, должен ли я…
— Я нахожусь на дежурстве и приказываю вам сию же минуту открыть дверь!
Камердинер повиновался. Как только дверь отворилась, заговорщики, обнажив шпаги, ринулись в прихожую. Испуганный камердинер забился в угол; однако польский гусар, стоявший на часах у спальни императора, встал перед ее дверью и, разгадав, с каким намерением явились ночные посетители, потребовал, чтобы они удалились. Зубов не подчинился и хотел оттолкнуть его. Раздался пистолетный выстрел, но в ту же минуту единственный защитник того, кто еще час назад повелевал пятьюдесятью тремя миллионами людей, был разоружен, повален на пол и лишен возможности действовать.
При звуке пистолетного выстрела Павел внезапно проснулся, соскочил с кровати и подбежал к потайной двери, которая вела в покои императрицы; он попытался открыть ее, но три дня назад по своей подозрительности сам велел заколотить ее, и теперь она не поддалась; тогда император вспомнил о люке, бросился в угол спальни, где тот находился, но, будучи босым, не мог, к несчастью, достаточно сильно нажать на пружину, так что люк тоже не открылся. В это мгновение дверь спальни рухнула внутрь, и Павел едва успел спрятаться за экраном камина.
Беннигсен и Зубов ворвались в спальню; подбежав к кровати и найдя ее пустой, Зубов воскликнул:
— Все пропало, он от нас сбежал!
— Нет, — сказал Беннигсен, — вот он.
— Пален! — крикнул император, видя, что его обнаружили. — На помощь, Пален!
— Государь, — сказал Беннигсен, подходя к Павлу и салютуя ему шпагой, — вы напрасно зовете Палена: он с нами заодно. Впрочем, вашей жизни ничто не угрожает; однако от имени императора Александра я беру вас под арест.
— Кто вы? — крикнул император, пребывавший в таком волнении, что при слабом, дрожащем свете ночника он не узнал тех, кто с ним говорил.
— Кто мы? — отвечал Зубов, протягивая ему акт об отречении от престола. — Мы посланцы Сената. Возьми эту бумагу, прочти ее и сам решай свою судьбу.
С этими словами Зубов одной рукой протянул Павлу бумагу, а другой переставил ночник на угол камина, чтобы император мог прочесть ее. Павел взял бумагу и пробежал ее глазами. Но, не дочитав и трети, он поднял голову и, глядя на заговорщиков, воскликнул:
— Что я вам сделал, великий Боже! Почему вы так поступаете со мной?
— Четыре года ты нас тиранишь! — крикнул кто-то в ответ.