Сколь много он свершил, хотя так мало правил:
Поболе ста — в Сибирь и пять — в петлю отправил.
Знал ли император Николай об этом новом оскорблении, которое Пушкин нанес царской власти? Несомненно лишь одно — после суда над декабристами поэт вновь попадает в милость.
Объясняется это тем, что письмо, в котором поэт отказывается принять участие в заговоре, было обнаружено в бумагах подсудимых и представлено императору, а тот, не углубляясь в мотивы, побудившие Пушкина его написать, и обрадовавшись возможности оказать милость после учиненной им жестокой расправы, велел Пушкину возвратиться в Санкт-Петербург.
Когда приказ императора был передан Пушкину, тот счел себя погибшим. Быть может, вступив на престол, Николай решил забыть о снисходительности Александра? И не намеревался ли он еще раз предъявить поэту счет за оду "Вольность", за которую тот, казалось, уже поплатился? Или, чего можно было опасаться еще больше, не стало ли известно императору двустишие, только что вышедшее из-под его пера?
Приказа, в любом случае, нельзя было ослушаться; Пушкин направился в Санкт-Петербург и, к великому своему удивлению, встретил там самый любезный прием. Император назначил поэта историографом России и для начала велел ему написать историю Петра I.
Однако по странной прихоти, присущей поэтам, Пушкин, вместо того чтобы писать историю царствования Петра I, написал "Историю Пугачевского бунта".
Сами русские не слишком высоко ценят это произведение: новая должность мало вдохновляла Пушкина.
Но следует заметить, что благорасположение к нему императора нисколько не изменило ни убеждений поэта, ни, тем более, его симпатий — он ни в коей мере не забыл своих близких друзей, томившихся в Сибири, напротив, они стали ему еще дороже, и при всяком удобном случае он посылал изгнанникам стихи, напоминавшие лебединый стон или орлиный крик.
Каждый год бывшие воспитанники Царскосельского лицея собирались на совместный обед, который устраивался в честь основания их школы, а также для того, чтобы, как это происходит на торжественных трапезах выпускников парижского коллежа Святой Варвары, упрочить узы дружбы, завязавшиеся в годы учения, но слабеющие после его окончания.
Четыре самых блестящих ученика, окончившие лицей в один день с Пушкиным, отсутствовали на таком обеде, где им полагалось быть: здесь не было Вольховского, сражавшегося в этот час на Кавказе, морского офицера Матюшкина, совершавшего кругосветное путешествие, а также Пущина и Кюхельбекера — декабристов, заживо погребенных на сибирских рудниках.
Во время обеда Пушкин встал и произнес здравицу, за которую, если бы на него донесли, ему самому угрожала бы Сибирь.
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море И в мрачных пропастях земли!
Вслед за последней строкой воцарилась мертвая тишина, а затем вдруг весь пиршественный зал огласился бурей рукоплесканий.
На этом обеде присутствовали шестьдесят лицеистов, и среди них не оказалось ни одного доносчика! Это выглядело бы превосходно в любой стране, но превосходнее всего это было в России, при императоре Николае.
Как-то раз Пушкин неожиданно зашел в кабинет одного из своих друзей — тот как раз писал письмо в Сибирь декабристу; поэт тоже взял перо и написал следующие строки:
Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,