Ее не было; за ней послали, и она скоро приехала. Свидание длилось всего минуту, но, когда Карамзина отошла от постели, Пушкин снова позвал ее и сказал:
— Катерина Алексеевна, перекрестите вашего друга!
Госпожа Карамзина перекрестила умирающего, и он поцеловал ей руку.
Только что принятая им доза опиума немного успокоила его, а мягчительные примочки, приложенные к ране, несколько облегчили боль. Он стал кротким, как ребенок, и, ни на что не жалуясь, не проявляя нетерпения, помогал тем, кто ухаживал за ним, так что могло показаться, будто ему лучше.
В таком состоянии его застал доктор Даль, литератор и врач, уже упоминавшийся нами.
При виде друга, которого он ожидал с вечера, Пушкин сделал отчаянное усилие.
— Друг мой, — сказал он, улыбаясь, — ты вовремя пришел, мне очень плохо.
Даль ответил ему:
— Мы все надеемся на твое выздоровление, почему же один ты отчаиваешься?
Пушкин покачал головой.
— Нет, — сказал он, — мне здесь не житье; я умру, да, видно, так и надо.
В это время его пульс стал полнее и тверже; раненому поставили пиявки; пульс его стал реже и мягче.
Заметив, что Даль менее удручен, чем другие, Пушкин взял его за руку и спросил:
— Даль, тут никого нет?
— Никого, — ответил тот.
— Тогда скажи, скоро ли я умру?
— Умрешь?! О чем ты? Мы надеемся на твое выздоровление.
Улыбка невыразимой печали скользнула по губам Пушкина.
— Вы надеетесь, — сказал он, — ну, спасибо!
Всю ночь 29 января Даль провел у его постели, между тем как Жуковский, Вяземский и Виельгорский бодрствовали в соседней комнате. Раненый почти постоянно держал Даля за руку, но уже не произносил ни слова, смачивал губы холодной водой из стакана, тер льдом свои покрытые потом виски, накладывал на рану припарки, сам менял их и, несмотря на страшные боли, не позволил себе издать ни единого стона.
Только один раз, закинув руки за голову, он в унынии произнес:
— Ах, какая тоска! Сердце словно раскалывается, но почему оно не может разбиться совсем?
Иногда он просил Даля поддержать его и помочь ему повернуться на бок, просил положить подушку повыше или пониже, но, не давая времени исполнить все это, бормотал:
— Ну, так! Так хорошо, вот и прекрасно!
Или же:
— Постой, не надо; потяни только меня за руку!
Однажды он спросил:
— Даль, кто у моей жены?
— Много добрых людей, которые принимают в тебе участие: передняя и гостиная полны.
— Ну, спасибо, — отозвался Пушкин, — однако пойди скажи жене, что все хорошо, а то она может подумать, что дела хуже, чем они есть на самом деле.