И действительно, количество людей, которые лично приходили осведомиться о состоянии Пушкина или посылали справиться о нем, было так велико, что дверь передней, расположенная по соседству с его кабинетом, беспрестанно отворялась и затворялась.
Этот шум беспокоил поэта. Дверь закрыли и открыли другую, которая вела в буфетную, так что в столовую проходили лишь близкие друзья.
Вдруг Пушкин спросил:
— Который теперь час?
— Десять часов вечера, — ответил Даль.
— Боже, долго ли мне еще так мучиться?! — воскликнул Пушкин. — Пожалуйста, поскорей! Скоро ли конец? Пожалуйста, поскорей!
Он попытался приподняться, но, обессиленный этой попыткой, упал, обливаясь потом.
Когда его одолевала боль или когда смертельная тоска, о которой говорил умирающий, становилась невыносимой, он делал движения руками и тихо стонал.
— Увы, мой бедный друг, — сказал ему Даль, — надо терпеть, только не стыдись своей боли, можешь стонать: тебе будет тогда легче.
— Нет, нет, — ответил Пушкин, — жена услышит. Смешно же, чтобы этот вздор, который называют болью, меня пересилил.
К пяти часам утра боли усилились, возбуждение сменилось предсмертной мукой. Только тогда Арендт сказал определенно:
— Все кончено, ему не пережить дня.
Между тем пульс его слабел, руки начали стыть; он лежал с закрытыми глазами, и только иногда медленно и молча поднимал руки, чтобы взять льда и потереть им лоб.
В два часа пополудни Пушкин открыл глаза и попросил морошки. (Морошка — это нечто среднее между нашей дикой ежевикой и садовой малиной.)
Ему поднесли то, что он просил.
Тогда поэт произнес довольно внятно:
— Позовите жену, пускай она меня покормит.
Она пришла, опустилась перед умирающим на колени, подала ему две-три ложки моченой морошки и прижалась лицом к его щеке.
Тогда Пушкин погладил ее по голове и сказал:
— Ну, ну, ничего; все хорошо, поди…
Спокойное выражение его лица и твердость голоса обманули молодую женщину, она успокоилась и вышла из комнаты.
— Вы идете к нему? — обратилась она к доктору Спасскому, шедшему навстречу ей. — Слава Богу, ему стало лучше, он не умрет.
Но в ту минуту, когда она говорила это, страшный приговор, вынесенный смертью, уже исполнялся.
Узнав, что Пушкину стало легче, к нему вошли самые близкие друзья — Жуковский и Виельгорский.
Даль шепнул на ухо Жуковскому:
— Отходит.
Однако мысли умирающего были еще светлы.
Лишь изредка их затуманивало забытье.
Вдруг он схватил за руку Даля и, сжимая ее, сказал:
— Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше!..