В городе привратник ночует у себя дома только через день.
Каждый привратник договаривается с соседом, и один привратник присматривает за двумя домами. Какая бы ни была погода, он всю ночь проводит на улице. Это уж его забота, как укрыться от проливного дождя осенними ночами или от мороза в 25–30 градусов в зимние ночи.
Держа в одной руке доску, а в другой барабанную палочку, он выбивает на доске определенный мотив — всегда один и тот же, — который дает знать, что дворник бодрствует и, следовательно, несет свою службу.
Порой он обходится без доски и выбивает свой мотив на деревянных колоннах фасада.
Так получается еще звонче.
От этого вы каждый час просыпаетесь, но, по крайней мере, знаете, что можно спать спокойно: дворник бодрствует.
Дворник — это городская охрана, которую содержат и оплачивают частные лица, а не правительство.
Дворник удобен еще и тем, что если вам ночью нужно отыскать какой-нибудь дом, то, переходя от дворника к дворнику, вы, в конце концов, непременно найдете то, что ищете.
Более того, если у вас есть какое-то дело к жильцу, то дворник, имеющий ключи от двух охраняемых им домов, присмотрится к вам и, коль скоро ваша одежда и ваши манеры внушат ему доверие, откроет вам нужную дверь, а если вы в этом доме впервые, возьмет вас за руку и проведет в темноте на нужный этаж.
Это имеет как свои преимущества, так и свои неудобства.
Вы не можете прибегнуть к такому средству как шнурок, за который наш сонный парижский портье дергает с величественным равнодушием, а затем, обеспечивая вам абсолютное инкогнито, предоставляет полную свободу действий.
Но неудобства, которые создает дворник, исчезают с помощью рубля или даже более скромной суммы, а поскольку в России есть только привратники и нет привратниц, ваши любовные тайны не становятся всеобщим достоянием.
Обратимся теперь к караульным.
Караульный (единственное число от слова караульные) — это обычно отставной солдат. В России отставные солдаты, хотя и вышедшие из крепостного сословия (рекрутский набор составляет обычно восемь душ на тысячу), после восемнадцати, двадцати или двадцати пяти лет службы возвращаются свободными в те места, откуда они ушли рабами. Во Франции мы бы выразились поэтически: вернулись к родному очагу.
Но увы! В России для бедняги-ветерана до сих пор нет родного очага. У него уже нет права на н ад е л, нет права на пахоту клочка земли в шесть арпанов, нет права на застольную и нет права вообще ни на что. Отслужив своему отечеству, он сделался отверженным.
В награду за службу правительство гонит его, а помещик захлопывает перед ним дверь.
Правда, по дороге в Царское Село есть приют для инвалидов, возведенный по типу нашего и способный вместить три тысячи душ. Но в этом доме новейшего образца — сто пятьдесят служащих и восемнадцать инвалидов.
В России, как и везде, но больше, чем где бы то ни было, благотворительные заведения имеют целью прежде всего дать средства к существованию определенному числу служащих. До тех же, для кого эти заведения были основаны, дело доходит лишь во вторую очередь, а порой не доходит вовсе.
Но какое это имеет значение?! Заведение существует, а больше ничего и не требуется. Россия — это громадный фасад. А что за этим фасадом — никого не заботит. Тот, кто силится заглянуть за этот фасад, напоминает кошку, которая, впервые увидев себя в зеркале, ходит вокруг него, надеясь найти за ним другую кошку.
И самое любопытное состоит в том, что в России, стране злоупотреблений, все, от императора до дворника, жаждут покончить с ними. Все о них говорят, все о них знают, обсуждают их и сетуют на них; остается лишь воздеть глаза к небу и воскликнуть: "Отче наш на Небеси! Избавь нас от злоупотреблений!" А злоупотребления лишь еще выше поднимают голову.
Многие рассчитывают, что императору Александру II удастся уничтожить злоупотребления, и эти люди правы: он искренне, от всего сердца, желает всеобщей реформы.
Но как только в России пытаются затронуть какое-нибудь злоупотребление, знаете, кто громче всех кричит?
Вы полагаете, те, кого в нем обвиняют?
О нет, такое было бы чересчур неуклюже.
Громче всех кричат те, кого еще не трогали и кто опасается, что наступит и их черед.
В артишоке сначала съедают первые листья, которые труднее всего оторвать. Злоупотребления — это огромный артишок, весь покрытый колючками: до его сердцевины не доберешься, пока не исколешь себе все пальцы.
Впрочем, у нас еще будет повод поговорить об этом подробнее.
Если кто-то из русских считает, что я плохо отзываюсь о России, позволяя себе указывать на злоупотребления, представляющие собой подлинную язву их страны, они ошибаются и поступают подобно ребенку, который видит врага в лекаре, ставящем ему пиявки, или в дантисте, удаляющем ему больной зуб.
Но вернемся к караульным.
Итак, мы сказали, что солдаты, закончившие службу, — настоящие отверженные, лишенные права на надел, на пахоту шести арпанов и на застольную.