Состоялся суд над Минихом — одним из самых выдающихся военачальников того времени, а также над Остерманом — одним из крупнейших политических деятелей.
Их обоих приговорили к четвертованию.
Восемнадцатого февраля 1742 года осужденных повели на эшафот.
Это были Остерман, Миних, Головкин, Менгден и Лёвенвольде; последних троих предстояло просто обезглавить.
В десять часов утра их привезли на место казни. Всем им, за исключением Миниха, остригли бороды, а его напудрили и завили как обычно. С самого начала суда он не выказывал ни малейшего страха, а на протяжении всего пути из крепости к эшафоту шутил со стражей.
Остермана принесли на стуле: идти он не мог. Именно его императрица ненавидела больше всех. Он это знал и не надеялся ни на какую милость. Однако, взглянув на эшафот, он увидел там лишь одну плаху, возле которой стоял в ожидании палач.
Остерману прочли обвинительный акт, и он огромным усилием воли выслушал его стоя, с полнейшим самообладанием и вниманием. Как мы уже сказали, он был приговорен к колесованию, но императрица милостиво заменила эту казнь отсечением головы.
Он кивнул и спокойным голосом произнес:
— Поблагодарите от меня императрицу.
После этого солдаты поволокли его на плаху.
Палач снял с него колпак и парик, затем сорвал с плеч шлафрок и расстегнул ему ворот рубашки.
— Станьте на колени и положите голову на плаху! — приказал он.
Остерман повиновался.
Палач занес саблю, но, вместо того чтобы обрушить удар, задержал ее над головой осужденного.
В это мгновение секретарь суда возобновил чтение приговора и возвестил, что ее величество дарует Остерману жизнь, приговаривая его лишь к вечной ссылке.
Остерман спокойно кивнул, поднялся и сказал палачу:
— Тогда, прошу вас, верните мне парик и колпак.
Затем он надел то и другое на голову, застегнул, не произнеся больше ни слова, ворот рубашки, надел шлафрок и спустился с эшафота, храня на лице такое же спокойствие, с каким он туда поднимался.
Как и Остерману, приговор Миниху и трем остальным осужденным был смягчен до вечной ссылки.
Миниха отправили в Сибирь, в Пелым, в тот самый дом, который по его собственному плану был построен для Бирона.
Остермана поселили в Берёзове, где умер Ментиков и где он сам скончался через семь лет после суда, в 1747 году.
Красавца-гренадера Шубина разыскивали повсюду.
Но не так-то легко найти человека, затерявшегося где-то на пространстве в семьсот льё. Наконец, после двух лет настойчивых поисков, его случайно обнаружили.
Своей любви Елизавета бывшему ссыльному не вернула, но она зачислила его в гвардию и пожаловала ему чин генерал-майора.
При всем желании императрицы, у нее, как мы это сейчас увидим, не нашлось бы для Шубина места подле себя.
А может быть, красавец-гренадер, избавившись от честолюбия после трех или четырех лет пребывания в Сибири, особенно и не настаивал, ведь если бы он настаивал, то добрая императрица, щедрая сердцем или, скорее, телом, не имела бы сил устоять.
Она не устояла перед Разумовским, который как бывший церковный певчий имел определенные нравственные устои и потребовал, чтобы их связь была узаконена браком. Императрица, которая в те времена, когда она была царевной, отказывалась от замужества, желая оставаться свободной, какое-то время сопротивлялась этому нажиму, но в конце концов согласилась, чтобы не доставлять чересчур большого огорчения Разумовскому, ибо она нежно любила его и продолжала любить всю жизнь. Но как императрица она поставила свои условия.
Мы не располагаем текстом тайного договора, где были определены эти условия, но дальнейшее царствование Елизаветы и свобода, которой она пользовалась, позволяют догадываться, какие привилегии она для себя оговорила.
Но в остальном все в этом отношении делалось открыто, на глазах у людей. Венчание состоялось в церкви села Перова, близ Москвы, и у Елизаветы было только от этого брака пять детей, из которых ни один не выжил.
Мы сказали "только от этого брака", поскольку вне брака у нее родилось еще четверо детей, которых добрая императрица не скрывала, равно как и тех, которых она могла считать законными.