Он открыл бедной княжне то, чего она не знала сама; он рассказал ей тайну ее происхождения, которое, хотя оно и было незаконным, в глазах настоящих русских могло значить гораздо больше, чем брак Екатерины с Петром III, к тому же столь насильственно прекращенный.
В конечном счете, кто такая Екатерина? Принцесса Ангальт-Цербстская, немка, у которой в жилах нет ни капли крови Романовых.
Был еще, правда, юный Павел I, но все знали, что следует о нем думать, а что еще хуже, никто не знал, что следует думать о его происхождении.
Вполне вероятным считалось отцовство Салтыкова, но тогда и Павел I, подобно княжне, был незаконнорожденным.
Да и в конце концов, даже Елизавета, разве она не была незаконнорожденной?
Значит, чтобы поднять княжну на высоту трона, требовалось лишь найти достаточно сильную руку.
Ну а в этом отношении сила руки Григория Орлова была известна. В этой руке очаровательная княжна Тараканова весила не более чем перышко. Глаза же Орлова были так нежны, когда он рассуждал о политике, что, несомненно, все эти разговоры были как в его пользу, так и в пользу княжны Таракановой.
Впрочем, Орлов и не скрывал своих притязаний. Он горько жаловался на императрицу Екатерину. Он служил ей достаточно хорошо, чтобы иметь право требовать награды, открытой всем взорам.
По крайней мере, она могла бы сделать для него то, что императрица Елизавета сделала для Разумовского. В конце концов, гвардейский капитан стоит церковного певчего.
Бедная княжна не была честолюбива, но она отличалась кокетством. Случилось так, что в багаже Орлова оказалась императорская корона. Каким образом эта корона, которой полагалось находиться в московской сокровищнице, очутилась в багаже Григория Орлова?
Ответить на этот вопрос было трудно. Но, коль скоро корона там оказалась, было не столь уж важно, как она туда попала.
Будто играя, он примерил корону на голову княжны Таракановой, и корона пришлась ей впору, как будто была сделана для нее. Княжна представила себе, как она будет выглядеть в полном облачении императрицы.
Да, она взяла на себя обязательства по отношению к князю Радзивиллу. Но на что можно было надеяться с этой стороны? Ведь, во-первых, нужно, чтобы его избрали королем Польши; во-вторых, он должен победить русских, а в-третьих, его победе следует быть достаточно полной, чтобы перед ним открылись ворота Москвы.
Необходимо было, таким образом, тройное чудо, но времена, когда Господь творил чудеса для Польши, прошли.
И потому княжна, вначале с улыбкой сомнения внимавшая Орлову, стала прислушиваться к нему, храня молчание и преисполняясь мечтательной надеждой.
Затем, продолжая искушать ее, он оставил ей императорскую корону — сверкающую явь при свете дня и обольстительную грезу ночью.
И все это происходило среди балов, празднеств, сияния солнца, волшебства роскоши, чудес природы и шедевров искусства. Орлов стал героем всего этого великолепия.
Все прекрасные черные итальянские глаза были устремлены на него: одни — с любопытством, другие — с любовью, третьи — с вожделением.
Но ему были дороги лишь взоры прекрасной княжны.
Вскоре стало известно, что Орлов, признательный за оказанный ему прием, намеревается устроить блестящее празднество — в ответ на все те, что были устроены в его честь.
Вслух говорили, что праздник состоится в честь дам Ливорно и Флоренции, а шепотом — что царицей его будет прекрасная русская княжна.
И в самом деле, на флагманском фрегате велись серьезные приготовления.
Наконец, о празднестве было объявлено официально. Орлов приглашал с такой обходительностью, что ни у кого и в мыслях не было отказаться.
Все с нетерпением ждали назначенного дня.
В тот вечер фрегат, из-за своей большой осадки стоявший на якоре за пределами рейда, сиял огнями, напоминая волшебную галеру Клеопатры.
Все лодочники Ливорно, облаченные в праздничные наряды, поджидали в порту приглашенных, украсив свои ялики цветами.
В девять часов пушечный выстрел с фрегата возвестил, что на борту судна ожидают гостей.
Гости не заставили себя ждать.
Целая флотилия вуалей, кружев и бриллиантов отправилась по этому сигналу и покрыла собой море.
Во главе нее шла под пурпурными парусами шлюпка с фрегата, в которой на персидском ковре возлежала красавица-княжна.