Читать книгу «Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая)» онлайн.

Это единственный памятник, воздвигнутый дочери Елизаветы, единственная оставшаяся о ней память.

Вот вам и вторая легенда Петропавловской крепости.

Я мог бы рассказать еще десяток таких.

Возможно, они вымышлены; возможно, они созданы воображением и порождены страхом народа.

Но разве Бастилия не была населена призраками, которые исчезли, едва только свет проник в ее темницы?

Однако в темницы Петропавловской крепости свет еще не проник.

Рассказывают об узниках, содержащихся в камерах, которые имеют форму яйца и называются мешками: в них нельзя ни стоять, ни сидеть, и одна из ног заключенного помещается там лишь в согнутом положении, а вес постоянно скрюченного тела давит на суставы, что приводит к их вывиху.

Рассказывают также о голом узнике в цепях, который сидит верхом на балке и видит, как в десяти футах под ним постоянно текут воды Невы.

Слава Богу, все это вымыслы! И мне говорили, что император Александр II горько сетовал по поводу этих слухов, к которым в его царствование можно относиться как к клевете, даже не вникая в них. Но если бы я имел честь приблизиться к императору и если бы он пожаловался на это мне, я бы сказал ему: "Государь, есть совсем простое средство заставить умолкнуть эти зловещие толки. Монарху, который, как вы, начал свое правление с того, что помиловал всех, кто был осужден в предыдущее царствование, и за три года этого правления никого не приговорил к смерти, нечего скрывать ни от своего народа, ни от истории. И потому в первый же ваш день рождения я бы на вашем месте открыл все камеры, все мешки этой крепости и разрешил бы любому желающему осмотреть их, а затем я послал бы туда землекопов, которые на виду у всех засыпали бы их, и каменщиков, которые на глазах у всех замуровали бы там двери. И я сказал бы: "Народ мой! В предыдущие царствования и господа, и крестьяне были рабами. Моим предшественникам нужны были тюрьмы. В мое царствование все свободны — и господа, и крестьяне. Я не нуждаюсь в тюрьмах!" И тогда, государь, вы услышали бы возгласы не просто радости, но восторга; они раздались бы на берегах Невы и отозвались бы во всех концах света".

XXIX. АЛЕКСАНДР I

Вернемся к истории: к несчастью, то, что мы намереваемся рассказать, уже не легенда.

Известно ли вам, что возвещал пушечный выстрел, сопровождавший рокот Невы во время ее губительного наводнения?

Он возвещал рождение царевича Александра.

Мягкостью и снисходительностью было отмечено царствование этого доброго завоевателя, который принял сторону Парижа против союзных монархов, желавших сделать со столицей Франции то же, что Сципион сделал с Карфагеном.

Но, подобно тому как семь библейских тучных коров предшествовали семи тощим, как изобилие шло впереди неурожая, так и царствование философии и мягкости подготовило царствование угнетения и суровости.

Не думайте, однако, что, поставив императора Александра I между Титом и Марком Аврелием, я буду предвзято судить о недавно скончавшемся несгибаемом поборнике правосудия, который в двенадцать лет дал следующую оценку Ивану Грозному, одному из самых мрачных и самых странных тиранов, когда-либо существовавших на земле:

Царь Иван Васильевич был суров и гневен, что дало основание называть его Грозным. Но вместе с тем он был справедлив, храбр, щедр в наградах, а главное, способствовал процветанию и развитию своей страны.

НИКОЛАЙ.

17 марта 1808 года".

Конечно же, император Николай являлся крупной исторической фигурой. В нем было немало от античного Юпитера: ему было известно, что, нахмурив брови, он заставляет трепетать шестьдесят миллионов человек.

Зная это, он слишком часто хмурил брови, вот и все.

Но пока что мы займемся отнюдь не им, а его братом Александром.

Он был не бронзовой статуей на гранитном пьедестале, а человеком со всеми слабостями, но также и со всеми добродетелями, присущими человеческой природе.

Прошедший под руководством полковника Лагарпа философскую школу, ставший свидетелем мрачных безумств своего отца и устрашенный историческими примерами, которые были у него перед глазами, он, как Нерва, предпочел бы не быть рожденным для трона и трепетал, видя приближение минуты, когда ему придется на него взойти.

Вот что писал он 13 мая 1796 года Виктору Кочубею, русскому послу в Константинополе. Правда, в это время была жива еще Екатерина; правда и то, что его отец должен был предшествовать ему на престоле; но вспомните слухи о том, что он будет царствовать раньше отца. Вы ведь не забыли о двух завещаниях и о том, как князь Безбородко сделал себе карьеру. Но не в этом дело: перед вами письмо Александра. Ему было в то время всего девятнадцать лет. Письмо написано по-французски.

"Это письмо, дорогой друг, передаст Вам г-н Жаррек, о котором я говорил в одном из моих предыдущих писем, так что я могу свободно побеседовать с Вами о многом.

Знаете, друг мой, право же, нехорошо, что Вы ничего не сообщаете о себе. Так, я недавно узнал, что Вы испросили отставки, чтобы совершить путешествие по Италии, а оттуда на некоторое время поехать в Англию. Но почему же Вы ничего не говорите мне об этом? Я начинаю думать, будто Вы сомневаетесь в моих дружеских чувствах или же у Вас нет ко мне полного доверия, хотя, осмелюсь сказать, оно в самом деле заслужено той беспредельной дружбой, какую я к Вам питаю. Поэтому заклинаю Вас, сообщайте обо всем, что Вас касается, и верьте — ничто не может доставить мне большее удовольствие. К тому же, признаюсь, я очень рад, что Вы покидаете пост, который доставляет Вам лишь одни неприятности, не принося взамен никакого удовлетворения.

Господин Жаррек — очень милый молодой человек; он провел здесь некоторое время и сейчас едет в Крым, а оттуда морем отправляется в Константинополь. Счастливчик, он получит возможность повидаться с Вами — я завидую ему и его судьбе, тем более, что совершенно недоволен своей. Я очень рад, что разговор об этом зашел сам собою, иначе я затруднился бы его начать. Да, друг мой, повторяю: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравится исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, кн. 3***, П***, кн. Б***, оба гр. С***, М*** и множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся.

Одним словом, мой любимый друг, я сознаю, что рожден не для того сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом.

Вот, дорогой друг, важная тайна, которую я уже давно хотел передать Вам; считаю излишним просить Вас не сообщать о ней никому, потому что Вы сами понимаете, что это нечто такое, за что я мог бы дорого поплатиться. Я просил г-на Жаррека, чтобы в том случае, если он не сможет лично вручить Вам письмо, он не передавал его через третьи руки, а сжег.