Куда? Одному Богу известно.
XXXIII. ИЗГНАННИКИ
Мы еще не закончили рассказ о скорбной истории 14 декабря, воскресив под своим пером зрелище того, как она завершилось. Нам осталось последовать за другими осужденными к месту их ссылки или в их тюрьмы.
Все эти люди пережили неслыханные страдания и проявили необыкновенное самопожертвование. Вероятно, понадобится еще лет десять, чтобы об этих событиях стало известно в России: опередим же то время, когда на них прольется свет, которому суждено зажечься по слову императора Александра И, причем даже раньше, чем нам это представляется, ибо сердце у него не только справедливое, но еще и сострадательное и чувствительное. Я могу это сказать, могу так писать, могу так думать; у меня есть на это право, хотя я его не видел и с ним не говорил.
И кроме того, да будет вам известно это заранее, всем политическим ссыльным, изгнанникам и узникам, остававшимся еще в живых после долгого, тридцатилетнего царствования его предшественника, он даровал полное помилование.
Разумеется, тридцать лет — долгий срок, но при жизни императора Николая I великий князь Александр был лишь первым подданным своего отца.
Впрочем, годы царствования монархам отмеряет Господь, и кто знает, какая жатва свободы созрела в недрах земли и в глубинах человеческих сердец за эти тридцать лет угнетения.
Кто знает, что получится из Сибири, которую орошали своими слезами и пропитали своим потом все эти люди с благородным сердцем и независимым умом?
И не станут ли в один прекрасный день Иркутск и Тобольск столицами двух республик?
Итак, оставались еще ссыльные.
Их посадили в телеги, по четыре человека на каждую, заковав им ноги в кандалы — раны, которые эти кандалы оставили на ногах Пущина, не затянулись и по сей день, — и отправили в Сибирь.
Они выехали 6 августа; семьи князя Трубецкого и князя Сергея Волконского ожидали их на первой после Санкт-Петербурга почтовой станции, чтобы проститься с ними.
Женам было разрешено следовать за мужьями.
Император проявил необъяснимую заботу, интересуясь здоровьем жены Никиты Муравьева, урожденной графини Чернышевой, и княгини Трубецкой, урожденной Лаваль.
Госпожа Муравьева ответила просто:
— Передайте ему, пусть идет к черту!
Княгиня Трубецкая сказала:
— Передайте ему, что я чувствую себя хорошо и в доказательство этого прошу как можно скорее выдать мне паспорт.
Кроме дам, которых мы назвали, то есть жены Никиты Муравьева и княгини Трубецкой, позволение следовать за мужьями получили г-жа Александра Муравьева, г-жа Нарышкина и жена князя Сергея Волконского, которая утаила свое решение от семьи, опасаясь, что ей помешают исполнить его. Впрочем, для всех этих благородных женщин было радостью и счастьем оказаться избранными Богом для облегчения ссылки своих мужей, и рассказывают, что мать княгини Трубецкой давала дочери возвышенное наставление:
— Если у вас достанет ума, вы поедете в Сибирь.
Самопожертвование этих женщин выглядело тем более замечательным, что их заранее предупредили: по прибытии в Иркутск они не вправе уже будут распоряжаться своим багажом и у них не останется в услужении ни одного человека.
И потому, чтобы приучиться к труду, за несколько недель до отъезда эти дамы, отбросив в сторону бархат и шелка и облачившись в одежду из грубой ткани, стали своими прекрасными белыми ручками исполнять работу домашней хозяйки, постигая поваренное искусство с большим рвением, чем когда-то учились игре на фортепьяно, ели только черный хлеб и кашу, пили лишь квас, чтобы их нёбо привыкло к простонародной еде, как их руки привыкали к работе.
Разве Библия не говорит о бедных изгнанниках из земного рая: "Вы будете есть свой хлеб в поте лица своего!"
Рядом с этими примерами благородного поведения стоит пример еще более трогательный. Одна молодая француженка, мадемуазель Полина Ксавье — мы вправе назвать здесь ее имя, ибо несчастье, ссылка и бракосочетание во время ссылки освятили их союз, — была любовницей графа Анненкова, одного из ссыльных. Она продала все, что у нее было, собрала все свои денежные средства и таким образом получила в свое распоряжение две тысячи рублей. С этими деньгами она намеревалась отправиться в путь, как вдруг их у нее украли.
В то время в Санкт-Петербурге жил человек по имени Гризье. Вы его знаете, дорогие читатели; многие из тех, кто читает эти строки, были его учениками. Этот человек был учителем фехтования и у графа Анненкова. Гризье помчался к своей бедной отчаявшейся соотечественнице. Все его достояние составляло тысячу рублей. Он выложил их ей на стол, оставив себе лишь рубль, чтобы было как прожить день. Он надеялся вновь заработать деньги уже на следующее утро. Ведь все его ученики были богаты, а кроме того, Бог не дает умереть с голоду тем, кто оставляет себя без всяких средств, совершая подобные поступки.
Но император Николай узнал о преданности Полины Ксавье и о несчастье, которое с ней произошло, в то самое время, когда она не решалась принять деньги от Гризье, опасаясь его разорить. Вскоре она получила от императора Николая три тысячи рублей.[20]
Так уж император Николай был устроен: непреклонным, но великим. Я покажу его вам таким, каким он был на самом деле. Не таким, как судили о нем при его жизни те, кто перед ним раболепствовал; не таким, как судит о нем после его смерти ненависть погубленного им поколения, а таким, как будет судить о нем потомство.
Фигура Николая I, с ее жесткими очертаниями, предстает перед нами тем более рельефной и непоколебимой, что мы видим его стоящим между двумя глубоко человечными людьми: братом Александром I и сыном Александром II.
Тем не менее осужденные, как мы уже говорили, были отправлены на телегах, лежащими на соломе и закованными в кандалы. Нужно самому проделать путешествие в такой ужасной повозке, чтобы составить себе представление о том, что они должны были вытерпеть во время пути в семь тысяч верст, по разбитым дорогам, на которых, стоит пойти малейшему дождю, телеги увязают по ступицы.
Их перевезли по ту сторону озера Байкал, похожего скорее на море, чем на озеро, и собрали в селении Чита, стоящем на реке Ингода. Климат там несколько менее суров, чем в других областях Сибири: в самом деле, начиная с 1830 года температура в этих краях не опускалась ниже двадцати восьми градусов мороза, а в самую большую жару, летом 1843 года, не превышала тридцати одного градуса.
[20] Об этой очаровательной женщине и ее муже графе Анненкове я написал исторический роман "Учитель фехтования". Оба они выжили, проведя тридцать лет в ссылке, и вернулись в Россию. Как знать, возможно, я их увижу. (Примеч. автора.)