Вскоре послышался такой же, как прежде, грохот подков по мостовой: это пруссаки в своих синих мундирах мчались обратно.
И как ни быстро они въехали город, покидали они его еще быстрее.
Следом за ними неслись наши гусары.
Несмотря на попытки матери удержать меня, я подбежал к окну и смог наблюдать величественное и ужасное зрелище, называемое рукопашной схваткой.
Противники сошлись грудь в грудь, бились на саблях и стреляли друг в друга из пистолетов.
Сначала пруссаки попытались прийти в себя и какое-то время удерживались на месте, но на них напирали с такой силой, что они были вынуждены отступить и снова довериться резвости своих лошадей.
Вся эта плотная масса возобновила бег, растянулась по улице, не переставая сражаться, и в дыму и грохоте исчезла за поворотом, оставив позади себя лишь несколько человеческих тел, распростертых на мостовой.
Три из них так и остались неподвижно лежать в лужах крови, но четвертый человек поднялся и потащился к дверям нашего дома, несомненно для того, чтобы положить голову на порог и спокойно умереть на каменном изголовье, вспоминая свою родину.
Это был молодой человек в синем мундире, то есть пруссак.
Из раны на его лбу обильно лилась кровь.
Братья Мийе бросились к двери, распахнули ее и подхватили на руки потерявшего сознание пруссака.
Затем дверь, которая с равным милосердием открывалась для друзей и врагов, захлопнулась за ними.
Раненого внесли в гостиную.
Сражаясь, он получил сабельный удар, рассекший ему лоб, и через эту рану потерял много крови.
С этой минуты все наше внимание сосредоточилось на нем.
Если победителями останутся французы, нам нечего опасаться, если же ими окажутся пруссаки, то раненый станет для нас чем-то вроде охранной грамоты.
Правда, об этом мы подумали лишь после того, как дали ему приют; но, в конце концов, поскольку такое обстоятельство было в нашу пользу, его так и следовало воспринимать.
Женщины принялись щипать корпию, а братья-хирурги рвать полотенца на бинты. Раненый по-прежнему не приходил в сознание: череп его был рассечен, и существовала опасность, что затронут мозг.
Пока делались все эти приготовления, послышался сигнал к атаке, который, судя по его звучанию, подали французы. Это были две или три роты наших стрелков, принимавших участие в схватке и проходивших мимо нашей двери.
Вскоре послышалась ожесточенная перестрелка: по-видимому, на окраине города они столкнулись с противником.
Раненый был перевязан по всем правилам военной хирургии и, когда перевязка закончилась, пришел в себя.
Он с трудом изъяснялся по-французски, но Мийе-старший довольно сносно говорил по-немецки, так что раненому и хирургу оказалось легко понять друг друга.
Минуту спустя послышались громовые удары в дверь. Мийе-старший отправился открывать.
Пруссаки овладели городом, и к нам вломилась группа солдат, требуя крова и пищи.
Мийе повел их к раненому, тотчас опознанному одним из офицеров, который велел поставить снаружи у двери часового, приказав ему никого в дом не пускать.
Не стоит и говорить, что, как только часового сменили, его повели на кухню, где он получил сытный обед.
Через месяц молодой пруссак покинул нас, полностью излеченный; выхаживала его вся семья: мать — как собственного сына, а сестры — как брата.
Вместе с изъявлениями благодарности он оставил нам свою фамилию и адрес.
Звали его Антон Мария Фарина, а жил он в Кёльне.
Это был племянник знаменитого Джованни Мария Фарины, первого в мире фабриканта одеколона.