— Да, кстати, а где Катерина?
— Катерина? — запинаясь, повторил Меншиков.
— Да, что-то я ее больше не вижу. Уж не ревнуешь ли ты, случаем?
— Все, что есть в этом доме, принадлежит моему господину и благодетелю.
— Что ж, я хочу снова увидеть эту девушку; пусть ее позовут.
Екатерину вызвали, и она явилась, покрасневшая и смущенная.
Меншиков же, со своей стороны, то краснел, то бледнел, но не как господин, уступающий свою наложницу другому, а как любовник, у которого отнимают возлюбленную.
Царь, заметивший и ее смущение, и его беспокойство, отпустил в адрес Екатерины несколько игривых шуток.
Но, видя в ответах молодой рабыни больше почтения, чем расположения, погрузился в задумчивость, отстранил женщину рукой, несколько мгновений молчал, а потом в течение всего ужина подчеркнуто не заговаривал с ней.
После ужина принесли ликеры. Подавать их было поручено Екатерине: она приблизилась к царю, держа в руках поднос, на котором стояло несколько маленьких рюмочек.
Когда девушка остановилась перед Петром, он посмотрел на нее долгим взглядом, словно забыл, по какой причине она здесь оказалась.
Затем, наконец, он произнес голосом более нежным, чем обычно:
— Катерина, мне кажется, что мы уже не в таких добрых отношениях, как в мой первый приезд!
Молодая женщина потупилась, и поднос у нее в руках задрожал так сильно, что стоявшие на нем рюмки зазвенели.
— Но я рассчитываю, — продолжал царь, — что нынешней ночью мы помиримся.
Затем он резко повернулся к фавориту:
— Меншиков, тебе понятно, что я увожу ее?
Сказано — сделано: Петр встал, надел шляпу, взял
Екатерину под руку и, в самом деле, повел ее в дом, где он остановился.
В последующие два дня Петр виделся с Меншиковым, но ни словом не обмолвился о возвращении ему Екатерины; лишь на третий день, поговорив о различных государственных делах, он вдруг произнес без всяких предисловий:
— Послушай, Катерину я оставлю себе, она мне нравится, и надо, чтобы ты мне ее уступил.
Меншиков не смог ничего ответить, так сжалось у него сердце; он ограничился лишь тем, что низко поклонился, и хотел было удалиться, но царь прибавил:
— Кстати, не забудь, что у бедняжки и одежды-то почти никакой нет, так что, надеюсь, ты пришлешь ей, что надеть. Я хочу, чтобы она была экипирована, как подобает: тебе понятно, Меншиков?
Он намеренно произнес это французское слово, которое мы выделяем, чтобы подчеркнуть его особое значение.
Меншиков хорошо знал своего повелителя, и ему было известно, какого рода послушания тому хочется. Он накупил, сколько смог, женских нарядов нужного размера, прибавил к ним ларчик с великолепными бриллиантами, и отправил все это Екатерине вместе с двумя крепостными девушками, которых он отдавал в ее распоряжение на все то время, какое ей будет угодно держать их при себе.
Когда крепостные принесли все эти подарки, Екатерина находилась в царской спальне, и узнала о них, лишь вернувшись в свою комнату. Обнаружив там все эти вещи, о которых она вовсе не просила, молодая женщина крайне удивилась, вернулась к царю и, улыбнувшись с той шаловливостью, какая принесла ей корону, произнесла:
— Я достаточно часто и достаточно подолгу бывала у вас в покоях, государь, чтобы и вы на минуту зашли ко мне; идемте, мне надо показать вам кое-что любопытное.
Царь последовал за ней. Подобно Меншикову, и этот господин уже стал превращаться в раба.
Когда они пришли в ее комнату, Екатерина подвела царя к тюку с нарядами, полученными от Меншикова, и добавила уже более серьезным тоном:
— Видно, я пробуду здесь так долго, как это будет угодно вашему величеству, а раз так, то надо, чтобы вы, государь, знали о тех богатствах, какие я вам принесла.