В другой раз мы еще поговорим о Суворове, но теперь, дорогие читатели, вы должны понять, что после трехсот пятидесяти льё, проделанных по железной дороге, и четырехсот лье, проделанных на пароходе, мы старались побыстрее добраться до места назначения.
И потому, проезжая по набережной, я удовольствовался тем, что взглянул на Летний сад и на его знаменитую решетку: только ради того, чтобы увидеть эту решетку, один англичанин совершил путешествие в Санкт- Петербург.
Сойдя с парохода на Английской набережной, он нанял дрожки и произнес:
— Летний сад.
Кучер привез его к Летнему саду.
Доехав до решетки, англичанин приказал:
— Стой!
Дрожки остановились.
Англичанин в течение десяти минут осматривал решетку, несколько раз пробормотав про себя:
— Very well! Very well![7]
Затем он крикнул извозчику:
— Параход! Паскарее, паскарее!
Извозчик привез англичанина на Английскую набережную как раз к отплытию парохода на Лондон.
— Харашо, — сказал англичанин извозчику, дал ему гинею, поднялся на палубу и уехал.
Он хотел увидеть в Санкт-Петербурге лишь решетку Летнего сада, и он ее увидел.
Однако я прибыл сюда не только ради нее, а потому продолжил свой путь и проехал через Деревянный мост, бросив взгляд на крепость, колыбель Санкт-Петербурга, и колокольню собора Петра и Павла, всю в деревянных лесах, показавшихся мне сами по себе произведением искусства, которое вполне можно сравнить с самой колокольней, какой бы прекрасной она ни предстала в один прекрасный день, освободившись от них.
Нева, когда смотришь на нее с Деревянного моста, великолепна: оттуда она видна во всем своем величии.
Именно эта величественная река придает Санкт-Петербургу грандиозный внешний облик, каким обладают немногие столицы.
Но поймите меня правильно: я говорю о грандиозном внешнем облике, а не о грандиозной сущности.
Позже мы наглядно покажем, в чем состоит различие между внешним обликом и сущностью города.
Вот, например, когда речь идет о мостовых Санкт-Петербурга, внешний облик и сущность находятся в полном согласии. Примерно так же обстоит дело с мостовыми в Лионе.
Представьте себе округлые валуны, одни величиной с череп патагонца, другие размером с голову самого маленького ребенка, положенные рядом и качающиеся в своих лунках; кареты, подпрыгивающие на них, и пассажиров, трясущихся в каретах, а кроме того, рытвины посередине улицы, как на проселочной дороге, кучи булыжников, которые ждут, когда их пустят в ход как мостовой камень, но пока еще явно здесь лишние; некоторые части мостовой застланы длинными шатким досками, концы которых поднимаются вверх, как качели, сначала с одной стороны, когда карета въезжает на них, а потом с другой, когда она достигает их края; после досок тянется четверть версты щебеночного покрытия, превратившегося в пыль; затем опять идут валуны, рытвины и опять доски, и опять пыль. Таковы мостовые в Санкт-Петербурге.
Князь Вяземский написал оду, в которой он описывает состояние России XIX века: первая строфа оды посвящена улицам и проселочным дорогам.
Заметьте, дорогие читатели, что это говорю не я, а русский князь, который, будучи генеральным секретарем Министерства внутренних дел, должен был смыслить в рытвинах и проселочных дорогах:
Бог метелей, Бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций — тараканьих штабов,
Вот он, вот он, русский Бог.
Бог голодных, Бог холодных,
Нищих вдоль и поперек Бог имений недоходных,
[7] Очень хорошо! (Англ.)