Вот он, вот он, русский Бог.
Бог всех с анненской на шеях,
Бог дворовых без сапог,
Бар в санях при двух лакеях,
Вот он, вот он, русский Бог.
К глупым полн он благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский Бог.
Поскольку мы находимся в России, удовольствуемся этим добрым Богом и не будем более придирчивы, чем местные жители.
После знакомства с мостовыми Санкт-Петербурга, способными разрушить за три года самую хорошую английскую или французскую карету, мы проехали мимо Арсенала, огромного кирпичного здания, архитектору которого хватило ума оставить зданию его естественный цвет; затем, свернув направо, мы оказались на берегу Невы, на другой стороне которой, напротив нас, высился восхитительный Смольный монастырь.
Мы проехали по набережной еще около версты. Ба! Я заметил, что у меня хватает самодовольства употреблять русские слова. Дорогие читатели, знайте раз и навсегда, что верста и километр — это ровным счетом одно и то же, и одно слово может переводиться другим. Итак, мы проехали по набережной еще версту и остановились перед большой виллой с двумя полукруглыми крыльями, примыкавшими к главному корпусу.
Вилла построена не так, как принято у нас — между двором и садом, а между двумя садами.
Наши экипажи проехали один за другим среди массива цветущей сирени.
В Санкт-Петербурге мы снова встретились с весной, которая распростилась с нами в Париже еще два месяца назад.
На ступенях крыльца выстроились все слуги графа, облаченные в парадные ливреи.
У подножия крыльца, в ожидании господ, стояло двадцать пять или тридцать длиннобородых мужиков в красных рубашках.
Граф и графиня вышли из кареты, и началось целование рук.
Потом мы поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в большой зал, где был установлен алтарь.
Перед алтарем стоял русский священник; как только граф и графиня переступили порог зала, священник начал молебен по случаю благополучного возвращения, который, подойдя ближе, все стали с благоговением слушать. По окончании молебна — а у достойного попа хватило здравого смысла не затягивать богослужение — все обнялись, разошлись в стороны, и по распоряжению графа слуги провели каждого из гостей в отведенное ему помещение.
Позвольте, дорогие читатели, прежде всего успокоить вас в отношении того, как устроили меня.
Мои покои находились на первом этаже и выходили в сад, полный цветов: как уже говорилось, сюда только что пришла весна. Они (разумеется, я имею в виду покои) примыкали к великолепному большому залу, способному служить театром, и состояли из прихожей, небольшой гостиной, бильярдной с бильярдом, спальни для Муане и спальни для меня.
Как видите, в преддверии бивачного быта в степи нам устроили райскую жизнь. И это не считая того, что нас попросили поскорее закончить туалет, поскольку всех уже ожидал завтрак.
Напомню, что первый завтрак оказался опрокинутым на пол в кают-компании «Коккериля», но граф явно напоминал Антония, у которого неизменно жарилось на вертелах восемь кабанов, причем в разной степени готовности, чтобы в любую минуту, когда у него возникало желание перекусить между трапезами, один из них был бы надлежащим образом прожарен.
Дворецкий, хотя и отправил нам завтрак в Кронштадт, на всякий случай держал наготове еще один.
Я с некоторым опасением откликнулся на это приглашение: мне предстояло отведать русской кухни, а до меня доходили прежде скверные отзывы о ней.
Наконец, все сели за стол…
Позднее мы еще вернемся к русской кухне, о которой можно долго рассказывать, причем не только с точки зрения гастрономии, но и гигиены.
Едва завтрак закончился и у меня появилась возможность действовать по собственной воле, я выбежал на балкон гостиной, выходивший на Неву.
Вид, открывшийся оттуда, был изумителен, в особенности прямо напротив балкона. Внизу перед домом виднелась набережная; от нее к берегу реки спускались две большие гранитные лестницы, а над ними стоял столб высотой в пятьдесят футов.