Непобедимый полководец, верящий в свою удачу, пишет письмо своим генералам:
И он в самом деле пришел.
Двадцать восьмого октября 1799 года можно было увидеть, как с обрывистых вершин Росштокского хребта спускаются двадцать пять тысяч русских солдат, прошедших там, где охотники на серн снимают свои башмаки, чтобы не скатиться в пропасть.
Там, на такой высоте, где даже орлы уже не вьют гнезд, его поджидал Массена, еще один победоносный полководец, которому, подобно тому как Суворов стал называться Рымникским и Италийским, предстояло получить титулы герцога Риволи и князя Эсслингского.
Была минута, когда здешние пастухи и крестьяне подумали, что над ними гремит гроза, какой ни они сами, ни их отцы никогда не слышали. Была минута, когда вспыхнули вершины гор, словно ледяные титаны, вновь ожившие для борьбы с Юпитером, зажгли их огнем. Наконец, была минута, когда в долину хлынули потоки крови и в пропасти покатились лавины человеческих тел.
На этих высотах, куда жизнь никогда не добиралась, смерть собрала такую жатву, что стервятники — единственные и последние хозяева поля боя — выклевывали у мертвых лишь глаза, гнушаясь изобилием пиршества.
Спустя неделю человек, написавший Корсакову и Елачичу, что они головой ответят ему за каждый свой шаг назад, бежал сам, бросив в горах восемь тысяч человек и десять пушек, и переправился через Ройс по мосту из двух сосен, которые его офицеры связали своими шарфами. Правда, при виде того, как бегут его солдаты, он приказал вырыть могилу, заявив, что хочет быть похороненным там, где отступили русские, ибо не желает отступать вместе с ними. Но страх оказался сильнее угроз. И Суворов, бледный от гнева, словно призрак собственной славы, вынужден был подняться и выйти из могилы, чтобы последовать за своей бегущей армией.
Павел I, который 8 августа присвоил ему титул князя Италийского, особым указом объявил его самым великим человеком, когда-либо существовавшим на земле, и приказал всем своим подданным воздавать полководцу соответствующие почести, Павел I, узнав о его поражении в Швейцарии, утратил к нему не только всяческое уважение, но и всяческое почтение, какого заслуживал старик, сорок лет подряд одерживавший победы. Вместо того чтобы выйти ему навстречу, вместо того чтобы взяться за стремя коня, который, подобно скакунам Александра Македонского, Цезаря и Аттилы, прошел по пепелищам стольких городов, император удовольствовался тем, что приветствовать своего полководца отправил графа Кутайсова.
Кто же был этот граф Кутайсов, кого не следует путать с Кутузовым?
Черкесский невольник, привезенный в Санкт-Петербург и ставший камердинером великого князя Павла, а затем, как Оливье Ле Ден, из брадобрея превратившийся в обер-шталмейстера, потом в барона и, наконец, незадолго до этого получивший титул графа.
Суворов, и без того раздраженный из-за своих неудач, был еще больше раздосадован таким приемом.
Но так как его отличительной чертой было остроумие, он встретил императорского посланца любезной улыбкой, делая, однако, вид, что не узнает его.
И поскольку Кутайсов был явно удивлен такой забывчивостью, Суворов стал извиняться:
— Простите, сударь, бедного старика, чей разум слабеет. Граф Кутайсов, граф Кутайсов… — повторял он, обращаясь к самому себе. — Нет, мне никак не удается припомнить происхождение вашего прославленного имени. Вы, без сомнения, получили графский титул, одержав победу в каком-нибудь крупном сражении?
— Нет, князь, я никогда не был военным, — ответил бывший брадобрей.
— Ах, понимаю: вы сделали карьеру на дипломатическом поприще, вы были послом?
— Тоже нет, князь.
— Тогда министром?
— Тоже нет.
— Какую же важную должность вы занимали?
— Я имел честь быть камердинером его величества.
— О, это весьма почетная должность, господин граф.
И, вызвав звонком своего камердинера, Суворов обратился к нему:
— Это ты, Прошка?
— Да, ваше сиятельство, — ответил тот.
— Прошка, друг мой, ты ведь подтвердишь, что я каждый день повторяю тебе, что ты совершаешь ошибку, пьянствуя и обворовывая меня.
— Это правда, ваше сиятельство.
— Ты не хочешь меня слушать, ну так вот посмотри на этого барина…