Хроника затмения, написанная Субботиной, настолько поэтична, что мы хотим привести ее здесь полностью: она похожа на картину выдающегося художника, которую нельзя пересказать своими словами:
Рис. 12. Солнечная корона. 1905 г. 30 августа. Бургос. Испания. Рисунок Н. М. Субботиной (Архив РАН. Ф. 641. Оп. 6. Д. 269. Л. 1)
Это описание изумительно одновременно по своей художественной красоте и научной точности. Здесь видны глаз и поэтическая душа художника и научная точность и скрупулезность ученого. Нет никаких сомнений, что наблюдение этого первого в ее жизни солнечного затмения стало сильнейшим душевным переживанием для Нины Михайловны и безусловно повлияло на ее дальнейшую научную деятельность. Она завершает описание события следующими словами:
Однако несмотря на восторженное описание чуда, а это именно удивительное и необыкновенное чудо описала Нина Михайловна в своей статье, во время затмения она была далеко не только зрителем. Субботина лукавила, намекая в письме к Н. А. Морозову, что во время затмения она была простым зрителем и, как грубовато выразился ее брат, «глазела на затмение». Из опубликованной статьи хорошо видно, что Н. М. Субботина тщательно готовилась к наблюдению, у нее был четкий план действий, соответствовавший имевшимся в ее распоряжении приборам и согласованный с коллегами. В статье она пишет следующее: «Мы взяли с собой 81 миллиметровую трубу, хронометр, и предполагали отметить контакты, наблюдать белые протуберанцы и возможно тщательнее зарисовать корону. Далее мы хотели отметить направление бегущих теней, ход температуры, исчезновение окраски цветных лоскутков бумаги, видимость звезд и т[ак] д[алее]»[347]. Таким образом, программа наблюдений была тщательно спланирована.
Помимо перечисленного Н. М. Субботина также писала корреспонденции о наблюдении затмения для газеты «Русь», подробно описывая погодные условия в точке предполагаемых наблюдений[348]. Кроме того, она собрала подробный и точный материал об участвовавших в наблюдении затмения астрономических миссиях, их составе, инструментарии, планах наблюдений, а также о полученных результатах. «Материл, собранный в Бургосе и на Лилаиле, должен быть громаден… — отмечала она. — Шары вернулись тоже с великолепными спектроскопическими наблюдениями и рисунками короны. Они подымались до 5100 метров. Температура на этой высоте падала до –10 гр. На верху было гораздо темнее, чем на земле, где нам не нужно было зажигать приготовленные фонари»[349].
В статье, опубликованной ею в «Известиях Русского астрономического общества», Нина Михайловна изложила также результаты своих собственных наблюдений. Она не была до конца уверена в точности своих часов, хоть и проверяла их дважды — в Париже по часам обсерватории и по приезде в Бургос, но, как она отмечала, «вполне точной проверки 30-го до и после затмения сделать не удалось», поэтому она сочла необходимым отметить: «Что касается до отмеченных лично нами моментов контактов, то мы не можем претендовать на их точность. <…> Секунды могут различаться так как ход часов от дальней дороги менялся»[350]. Кроме того, на точность наблюдений, по словам Субботиной, повлияло следующее обстоятельство: «…большая группа протуберанцев стала видна в трубу (81 м/м; ув. 60-) секунд за 10–8 до полного затмения, она была необыкновенно велика и красива, вершина ее засветилась раньше основания, которое открывалось постепенно. До наступления полной фазы протуберанцы казались отделенными от солнца, верхушки их отстояли минут на 5 от края и напоминали формой зубцы яркого пламени. Это было очень красивое зрелище, но вместе с явлением — „Grains de chapelet“ затруднило точное определение момента контакта»[351].
Нина Михайловна наблюдала корону «простым глазом и в бинокль», сделала рисунки протуберанцев и уже после затмения «набросала» изображение короны. О наблюдении бегущих теней она писала следующее: «Бегущие тени и до и после затмения двигались, по свидетельству всех видевших их, в одну и ту же сторону от NW на SE. Я их наблюдала только после 3-го контакта. Скорость их доходила до 2–3 метров в секунду. Это были не полосы, а отдельные, слегка эллиптичные пятна, очень нежные и прозрачные; их окраска казалась коричневатой или красноватой, с синей каймой. Пожалуй, их можно назвать радужными. Они скользили, колеблясь и слегка покачиваясь». Субботина также уделила внимание окрашиванию облаков, отметив: «очень было интересно цветное окрашивание облаков, окружающих солнце. Диаметр этой радуги не превышал трех, четырех градусов, она появилась только около времени полной фазы». Изменения температуры также были ею зафиксированы: «Температура в тени при начале затмения была 19 гр., при наступлении полной фазы упала до 14 гр., ко времени последнего контакта поднялась снова до 20. Барометр значительно не изменялся»[352].
Результаты наблюдений Субботиной в Бургосе были отмечены в отчете о наблюдении затмения Французского астрономического общества в разделе «Различные замечания членов и корреспондентов общества». Журнал посвятил достаточно обширный материал затмению, опубликовал несколько наблюдений отдельных членов общества, а также разрозненных замечаний. По поводу наблюдений Нины Михайловны написано, что цель, поставленная ею перед собой — наблюдение белых протуберанцев, — не была достигнута. Она наблюдала только розовые и бледно-розовые протуберанцы. Другая наблюдательница, профессиональная художница мадемуазель Мо (Maux), заметила один невооруженным взглядом, возможно отмеченный Субботиной как бледно-розовый. Также Нина Михайловна и ее спутница Соболевская предполагали наблюдать за звездами и летящими тенями, и это удалось только частично из-за облачности. Тем не менее была замечена Венера и отмечено, что тени двигались с северо-северо-востока на юго-юго-запад[353].
В отчете о затмении Бельгийского астрономического общества также упоминается имя Субботиной. Отмечено, что она присоединилась к Бельгийской делегации в день затмения. Находясь в лагере Лилаила (Lilaila)[354], она зарисовывала протуберанцы, наблюдая их с помощью 81-миллиметрового окуляра с шестидесятикратным увеличением. «Рисунок, который она передала нам, согласуется с другими наблюдениями за розовыми протуберанцами, — отмечал А. Дамри (A. Damry), автор отчета, — белых протуберанцев она не видела»[355].
Краткое сообщение аналогичного содержания попало в отчет с описанием работы на затмении миссии Бельгийского астрономического общества, опубликованным в журнале «Сообщения Ассоциации друзей астрономии и космической физики» («Mitteilungen der Vereinigung von Freunden der Astronomie und kosmischen Physik»), издававшемся профессором Йозефом Плассманом[356] в Мюнстере. Здесь также отмечалось, что фройлен Субботина особенно занималась протуберанцами и зарисовывала их позиции и что белых протуберанцев не наблюдалось[357].
Таким образом, вклад Нины Михайловны в наблюдение солнечного затмения 30 августа 1905 г. не остался незамеченным как в отечественном, так и в международном научном сообществе. Сама Субботина вынесла из своего приключения несколько очень важных уроков. Один из них о том, как сильно зависит судьба подобных наблюдений от случайностей. Столько хлопот, несколько месяцев подготовки, сборов, дороги, составления планов, и все могло быть разрушено мгновенно из-за каприза ветра и облаков. С присущей ей практичностью она отметила: «В общем, наблюдения в Бургосе удались только по счастливой случайности: не образуйся просвета в облаках в данный момент и мы ничего не увидали бы, как почти ничего не видали французы, находившиеся от нас всего в 7 километрах. (Корона у них показалась только в последнюю минуту)»[358].
Уже вечером 30 августа разразилась буря и прошел ливень. «Рано утром на другой день мы покинули Бургос…, — написала Н. М. Субботина, завершив свою статью следующим выводом: — В общем наблюдения затмения в Испании надо признать удачными. В Валории, Вальядолиле и Кастельоне облака закрыли солнце как раз в момент полного затмения. В Сории и Алмацане небо тоже было облачное, но в Порта Цэли, Дарокка Даккаре, на Балеарах и во многих других местах побережья Средиземного моря небо было совершенно ясное и большинство наблюдателей получило хорошие результаты. Таким образом труды и приготовления многих экспедиций не пропали даром, и остается только пожелать, чтобы следующее затмение 1/14 января 1907 года увенчалось подобным же успехом»[359]. М. Н. Неуймина написала впоследствии, что наблюдение затмения 1905 г. оказалось самым удачным изо всех, которые наблюдались Н. М. Субботиной. «Изучая Солнце, Нина Михайловна проявляла большой интерес к наблюдениям солнечной короны во время затмений. Несмотря на тяжелое физическое состояние, она ездила в экспедиции, наблюдала почти все полные солнечные затмения, которые происходили при ее жизни, — писала Неуймина и продолжала: — Самым удачным было ее первое наблюдение в 1905 г. в испанском городе Бургосе, куда она приехала по приглашению Французского астрономического общества. Весьма продолжительная фаза (3 м. 45 с.) и превосходные метеорологические условия позволили провести все задуманные наблюдения и в красках зарисовать корону»[360].
На обратном пути из Бургоса компания Субботиной посетила целый ряд городов Европы: «Затем побывала я в Ницце, на горной обсерватории, с <…>[361] мм рефрактором <…>[362], и с другим, с которым наблюдала Луну с очень большим увеличением. Потом снова в Париже, Лионе, Марселе, проехала Геную, Милан, Венецию, а оттуда Вену, Прагу и домой»[363].
Нина Михайловна сохранила воспоминания об этой поездке до глубокой старости. Они не поблекли и не выцвели в ее памяти. В автобиографии, написанной по просьбе бывших слушательниц Высших женских Бестужевских курсов, она написала: «Второе мое Солнечное затмение[364] произошло в 1905 году. Поездка вышла очень удачная — по приглашению Фламмариона в г. Бургос и обратно. Из Москвы круглый год билет в оба конца в мягком [вагоне] стоил 350 руб. Затмение длилось 3 м[инуты] 45 сек[унд]. Корона была там <…>[365] замечательной яркости с огромным малиновым протуберанцем. Звезды выглядели на черном бархате неба удивительно ярко — [напоминали] музыку Вагнера [божественно]. Только после затмения, к вечеру разразилась буря с ливнем и градом. Как все были счастливы, что она не помешала наблюдениям (см. мой отчет в Изв[естиях] РАО 1906 г.). На обратном пути удалось увидеть огромный морской прилив до 15 м/выс <…>[366]. Грандиозное было зрелище! Оно запомнилось навсегда»[367].
Нине Михайловне удача или судьба несомненно сопутствовали в ее астрономических делах, как мы увидим далее. Может быть, в этом и нет ничего удивительного, поскольку совершенно очевидно, что чувство, с которым Нина Михайловна Субботина относилась к научным исследованиям, это, несомненно, страсть, и, как всякая истинная страсть, она искренняя, неистовая и всепоглощающая.
Глава 4. Профессиональное образование
Высшие женские Бестужевские курсы
Наблюдение затмения в Бургосе, тесное общение с представителями международного астрономического сообщества окончательно утвердили Н. М. Субботину в ее желании стать астрономом, и не просто астрономом-любителем, а астрономом профессиональным. А для этого все-таки требовалось высшее профессиональное образование. Учебу в зарубежном университете Субботина не рассматривала — семья никогда не отпустила бы ее одну, а их жизнь была сосредоточена в России. В России же единственным путем получения высшего образования для женщины было поступление на Высшие женские курсы. Старейшие и наиболее уважаемые из них — Бестужевские — располагались как раз в Санкт-Петербурге, что было удобно для Субботиной. Несмотря на все возможные трудности, она решила поступать. И ее, с ее физическими ограничениями, разумеется, не взяли. И, разумеется, отказ Субботину не остановил. Вот как описывает эту историю М. Н. Неуймина: «Она подала прошение о принятии ее на физ[ико]-мат[ематический] Факультет Бестужевских курсов на отд[еление] Астрономии в качестве вольнослушательницы. Ведь лекции по математике и астрономии почти сплошь состояли из формул и выкладок, записанных на доске — что было бы вполне доступно для Н[ины] М[ихайловны], а вычислять и наблюдать она могла не хуже здоровых курсисток. К тому же ее обыкновенно сопровождал кто-нибудь чтобы записывать текст (лекции или сообщения) который Н[ина] М[ихайловна] тут же прочитывала, угадывая слова по губам собеседника (уже по первым слогам и даже буквам). Но директор Курсов Раев[368] отказался ее принять. Весьма настойчивая, упорная в осуществлении своих желаний и стремлений Н[ина] М[ихайловна] едет к министру Глазову[369] который подписывает свое согласие на ее прошении и пр[офессор] Фауссек[370] к тому времени сменивший Раева принимает Н[ину] М[ихайловну] вольнослушательницей (в 1903/1904 годах)»[371]. В. Г. Глазов был старым товарищем отца Нины Михайловны. Конечно, он подписал ее прошение. Даты 1903/1904 гг. немного ошибочны. В. А. Фауссек был избран директором курсов только в 1905 г., и сама Н. М. Субботина упоминала, что поступила на курсы в 1905-м. «Потеряв в детстве слух и движение ног от скарлатины, получила образование дома под руководством отца. В 1905 г. поступила вольнослушательницей на Физмат. СПБ высших Женских курсов, посещая там лекции и практические занятия в ЛГУ у проф. Боргмана, Хвольсона и Жданова», — писала она в автобиографии[372].
Итак, Нина Михайловна поступила учиться на физико-математическое отделение Высших женских Бестужевских курсов в С.‐Петербурге в 1905 г. и успешно закончила обучение в 1910 г., представив солидное выпускное сочинение (о чем мы будем говорить ниже). Распорядок ее повседневных занятий этого периода хорошо известен благодаря сохранившимся письмам к Н. А. Морозову, в которых Нина Михайловна регулярно и подробно рассказывала о своих делах. Первое из них датировано 22 мая 1906 г.[373] Переписка продолжалась на протяжении многих лет сквозь революции, войны и прочие потрясения вплоть до смерти Н. А. Морозова в 1946 г. Нина Михайловна познакомилась со знаменитым участником народнического движения, осужденным за это и проведшим 25 лет в тюремном заключении, Николаем Александровичем Морозовым (1854–1946) в 1905 г. по выходе его из Шлиссельбурга в доме другой знаменитой революционерки Веры Фигнер. Через много лет она с удовольствием вспоминала об этом дне: «Вспоминаю 1905 год и первую встречу с дорогим Николаем Ал[ександровичем] у Фигнер[374]: какое чудное впечатление осталось на всю жизнь! Яркая, живая душа, спокойная во всех жизненных испытаниях и ободряющая всех, кто его знал и любил, кто любит и теперь…»[375]. В воспоминаниях Н. А. Морозов так писал об этом периоде своей жизни: «Я был единственный из шлиссельбуржцев, оставшихся в Петербурге (после освобождения из тюрьмы. — О. В.), и потому все внимание интеллигентного общества обрушилось на меня. Целый месяц или более я ни разу не обедал и не ужинал дома, а всегда у новопоявившихся друзей, и каждый обед или ужин оказывался „званым“, т[о] е[сть] на него приглашалось человек до двадцати знакомых хозяина и хозяйки, которые в свою очередь зазывали меня к себе на такие же фестивали. Это были большею частью известные адвокаты, писатели, художники, доктора, профессора разных специальностей, артисты и артистки. Все комнаты их квартир казались мне, привыкшему к тесноте своей камеры, громадными и роскошными по обстановке, все молодые женщины казались с непривычки восхитительными красавицами»[376]. Субботина и Морозов несомненно принадлежали к одному кругу научной, технической и художественной интеллигенции, у них были общие знакомые и общие научные интересы. Близкие друзья семьи Субботиных, ботаники Ольга Александровна Федченко и ее сын Борис Алексеевич Федченко, знали Морозова со времен его революционной юности, то есть, конечно, Ольга Александровна знала, поскольку ее младшая сестра Наталья Александровна Армфельд[377] входила в тот же самый народнический кружок, к которому принадлежал и Морозов. В начале 70‐х гг. XIX в. молодые люди, случалось, собирались в родительском доме О. А. Федченко[378]. Можно предположить, что кто-то из старшего поколения семьи Субботиных также был знаком с Морозовым с тех же самых пор.
Дружба Субботиной с Морозовым и его супругой Ксенией Алексеевной продолжалась до конца их жизни. На протяжении десятилетий они поддерживали переписку, встречались лично, когда позволяло время. До революции Морозовы, случалось, гостили в Собольках: «С таким удовольствием вспоминаю Ваш визит в Собольки, — писала, например, Нина Михайловна К. А. Морозовой 20 января 1917 г. — Соберетесь теперь с Н[иколаем] А[лександровичем] и погостите подольше!»[379] В 1947 г. Нина Михайловна писала Ксении Алексеевне: «19 XII память дорогого Ник[олая] Ал[ександровича]. Перечитываю его статьи в старых журналах, имеющихся у соседей… С такой ласковой признательностью думаю о нем и о Вас! Как тесно моя юность и молодость была связана с семьей Веры Николаевны[380] и потом с Вами обоими. Какой заряд энергии получался, и как я делилась им с другими друзьями — тов[арищами]! Незаметно и мне 70 лет…»[381]. Говоря о «памяти», Нина Михайловна имела в виду день освобождения Н. А. Морозова из тюрьмы после 25-летнего заключения, который на протяжении многих лет отмечали его друзья. Сохранилось несколько писем, в которых она поздравляла Морозова с этим днем в тех случаях, когда не могла приветствовать его лично. И это всегда были теплые письма, полные искренней радости. Например: «Дорогой и многоуважаемый Николай Александрович! Сердечно приветствую Вас и милую Ксению Алексеевну с днем 6/19 декабря! Вспоминаю яркую радость этого дня много лет назад, когда Вас выпустили из Шлиссельбурга! От всего сердца желаю Вам праздновать этот день много лет на радость всех Ваших друзей!»[382] 19 декабря 1939 г. она писала: «Дорогой Николай Александрович! Сердечно приветствую с 35-ой годовщиной Вашего выхода из Шлиссельбурга, и нашей дружбы с Вами и Ксенией Ал[ексеевной]!»[383]
Итак, 4 октября 1906 г. Н. М. Субботина отправила Н. А. Морозову следующую записку: «…я зайду к Вам с курсов — я теперь там начала работать с 10 у[тра] до 4 дня! Даже у Верочки еще не успела побывать, потому что затем бегу к брату на 10 л[инию] обедать и еще [позаниматься]!»[384]
Для глухого человека слушание лекций, естественно, представляло собой немалую проблему, а если быть более точным, то подобное предприятие кажется совершенно невозможным. Нина Михайловна, однако, не могла позволить такой мелочи помешать ее планам. Известный впоследствии астроном Нина Михайловна Штауде (1888–1980), познакомившаяся с Н. М. Субботиной благодаря участию обеих в работе студенческого астрономического кружка Высших женских курсов, вспоминала, что Н. М. Субботина «…приезжала на лекции с сестрой, которая на пальцах сообщала Н[ине] М[ихайловне] объяснения профессора, а чертежи и формулы Н[ина] М[ихайловна] сама списывала с доски»[385].
Рис. 13. Ольга Михайловна Субботина, младшая сестра Н. М. Субботиной, с отцом М. Г. Субботиным на террасе в Собольках. 1909 г. (Домашний архив И. Куклиной-Митиной)
Л. Д. Костина в черновом варианте статьи «Женщины-астрономы Русского астрономического общества» писала: «Она поступила на ВЖК вольнослушательницей, посещая лекции со своим секретарем, который ей все записывал, а Нина Михайловна списывала с доски формулы»[386]. Трудно сказать, существовала ли формальная договоренность со специально нанятым для этой работы секретарем, но помощь у Нины Михайловны действительно была, и не только со стороны ее младшей сестры Ольги. В одном из недатированных писем Н. А. Морозову, предположительно 1906 г., Нина Михайловна сама писала об этом: «Ужасно хочу в Пулково и с восторгом поеду с Вами! Нельзя ли взять с собой ту барышню, котор[ая] была со мной и на заседании Ф[изического] о[бщест]ва? Мы с ней представляем сейчас сложную монаду — она записывает слова, а я ф[орму]лы»[387]. Возможно, мы видим здесь случай истинной студенческой кооперации и взаимной помощи. Но как бы то ни было, цель оказалась достигнутой: Нина Михайловна успешно слушала лекции.
Лекционные курсы по специальности «Астрономия» на Бестужевских Высших женских курсах и в С.‐Петербургском университете[388]
К сожалению, ВЖК не могли полностью удовлетворить образовательные запросы Н. М. Субботиной. Несмотря на то, что к началу 1900‐х гг. Высшие женские Бестужевские курсы в Петербурге, организованные еще в 1878 г., разменяли уже третий десяток, они все же не могли сравняться с университетами, и не только потому, что их выпускницы не получали государственных дипломов. Разнообразие преподававшихся предметов здесь было меньше, чем в университетах, несмотря на то что преподавали их, как правило, одни и те же профессора (см. таблицу).
Например, в 1906 г. на ВЖК не читали лекций по теоретической астрономии, которые Нина Михайловна очень хотела послушать. Ей пришлось хлопотать через разных знакомых (в том числе Н. А. Морозова) о разрешении слушать этот курс в Петербургском университете. Александр Александрович Иванов (1867–1939)[389], читавший в тот год теоретическую астрономию в университете[390], не был против ее присутствия, но требовалось еще разрешение И. И. Боргмана (1849–1914), недавно избранного (в 1905 г.) ректора университета[391]. Нина Михайловна писала по этому поводу Н. А. Морозову 11 ноября 1906 г.: «Не стеснила ли я Вас своей просьбой относительно Боргмана? Я только потом сообразила, что Вы м[ожет] б[ыть] очень мало его знаете. Если же не стеснила, то скажите, что я работаю по астр[ономии], что на курсах (Бестуж[евских]) нет лекций теоретич[еской] астр[ономии] (Жданов[392] будет читать неб[есную] механику), и что Иванов ничего против не имеет, только велел спросить у Боргмана, <…> то что Иванов уже прочел я знаю, и для него делала в прошлом году вычисления, т[ак] ч[то] это ничего, что я попаду на 1/2 курса»[393].
Однако несмотря на то, что Н. М. Субботину, по-видимому, уже достаточно хорошо знали в узком кругу петербургских астрономов, добиться желанного согласия оказалось не так-то легко. Через неделю, 18 ноября 1906 г., она снова писала Н. А. Морозову: «Удалось ли Вам попросить за меня Боргмана?»[394] Проблемы, с которыми столкнулась Нина Михайловна, обсуждались в ее семье и среди ее друзей, и Н. А. Морозов не был единственным, к кому Нина Михайловна обращалась за помощью или хотя бы советом. Так, 6 января 1907 г. младший брат Нины Михайловны Сергей Михайлович Субботин писал своему старшему другу Борису Алексеевичу Федченко: «Милый Боря! Только сегодня мог ответить тебе, т[ак] к[ак] Нина вчера очень поздно вернулась домой. Нина говорит, что ей было бы неловко обращаться с просьбой к Жданову, т[ак] к[ак] она знает его очень недавно, и кроме того, он и так сделал очень много для нее, согласившись без всякого вознаграждения давать ей приватные уроки»[395]. Сохранилось еще одно, недатированное письмо Нины Михайловны к Н. А. Морозову, в котором эта тема была продолжена: «Не заботьтесь, пожалуйста, об университете, это уже устроилось, я начала там заниматься у Жданова в Физич[еском] институте; что касается до лекций, то неб[есная] механика у нас наконец появилась и нет нужды ходить за ней в университет. Я не собиралась поступать туда вольнослушательницей, потому что и у нас все отлично поставлено, мне нужно было только разрешение на посещение лекций одного[396] профессора, у которого не больше 10–15 челов[ек] слушателей, и который уже разрешил мне ходить на его курс. Вот и все! Теперь и этого не надо. Жданов все устроил сам и я очень, очень довольна!»[397] Из всех сохранившихся писем Н. М. Субботиной это единственное, в котором сквозит такое явное раздражение. Мы остановились на этом случае так подробно, чтобы подчеркнуть, насколько в неравном положении находились в Российской империи даже в начале ХХ в. мужчины и женщины, выбравшие для себя научную карьеру. То, что для поступившего в университет молодого человека было само собой разумеющимся, требовало от его ровесницы массы усилий, времени и хлопот и могло стать почти непреодолимым препятствием. Тех самых усилий, которые могли быть потрачены на получение образования или на научные исследования. Неудивительно, что Н. М. Субботину, которой уже приходилось ежедневно сражаться со своими физическими ограничениями, раздражало подобное положение вещей, но похоже, что она не признавала существование непреодолимых препятствий.
В 1907–1908 учебном году на физико-математическом факультете Бестужевских Высших женских курсов О. А. Баклунд читал лекции по астрономии (в первом полугодии), А. А. Иванов — по сферической астрономии (во втором полугодии). Он же читал теоретическую астрономию во втором полугодии. Наконец, А. А. Белопольский читал лекции по астрофизике[398]. Одновременно слушательницы имели возможность работать в астрономическом кабинете курсов. Занятия в нем вела Лидия Ивановна Терентьева (в замужестве Тимофеева), выпускница физико-математического отделения курсов по математическому разряду 1901 г.[399], она руководила занятиями по астрономии на курсах в период с 1902 по 1916 г.[400] М. Н. Неуймина пишет: «Под руководством ассистентки Л. И. Терентьевой она (Субботина. — О. В.) прошла курс практической астрономии»[401]. Имя Лидии Ивановны иногда мелькает в переписке Н. М. Субботиной с Н. А. Морозовым. Например, 24 мая 1906 г. Нина Михайловна писала: «Очень обрадовали меня своим письмом. Спасибо. Я уже раздобылась Вашей книжкой стихотворений и теперь буду ждать астрономической статьи. Очень рада, что у Вас уже есть некоторые вычисления, что касается до ошибки у Лидии Ивановны, то это доказывает только, как трудно теперь человеку заниматься вычислениями!»[402] 4 октября 1906 г. Нина Михайловна снова упоминала в письме к Морозову: «Дорогой Николай Александрович! Только что, 2-го окт[ября] приехала в СПб и очень хотела разыскать Вас, как получила Ваш привет!.. Вчера мы встретились на курсах с Лидией Ивановной и я думала узнать от нее про Вас, ведь Вы ей писали…»[403].
Предвычисление появления кометы Галлея
[347] Там же. С. 14.
[348] Там же. С. 17.
[349] Там же. С. 21.
[350] Там же.
[351] Там же. С. 22.
[352] Там же.
[353] Bulletin de la Société Astronomique de France. 1906. № 19. P. 37.
[354] Bulletin de la Société Belge d’Astronomie. Bruxelles. 1905. № 10. P. 218.
[355] Ibid. P. 225.
[356] Plassmann Joseph (1859–1940) — немецкий астроном; доктор и профессор астрономии в Мюнстере.
[357] Müller A. M. du Celliée. Die totale Sonnenfinsternis vom 30. August 1905 // Mitteilungen der Vereinigung von Freunden der Astronomie und kosmischen Physik. Berlin, 1906. № 16. S. 7.
[358] Субботина Н. О затмении 30 августа 1905 г. С. 21.
[359] Там же. С. 22.
[360] Неуймина М. Н. Памяти Н. М. Субботиной // Астрономический календарь. Ежегодник. Переменная часть. 1964. М.: Гос. изд. физ. — мат. лит., 1963. Т. 67. С. 264–265.
[361] <…> слово неразборчиво.
[362] <…> фраза неразборчиво.
[363] Субботина Н. М. Автобиография. [1960–1961] // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 5.
[364] Считая затмение 1887 г., которое она не очень удачно наблюдала в детстве в Москве.
[365] <…> слово неразборчиво.
[366] <…> фраза неразборчиво.
[367] Субботина Н. М. Автобиография. [1960–1961] // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 5.
[368] Предположительно Раев Николай Павлович (1855–1919) — российский государственный и общественный деятель; действительный статский советник; в этот период директор курсов назначался правительством.
[369] Глазов Владимир Гаврилович (1848–1920?) — генерал от инфантерии; в 1904–1905 гг. министр народного просвещения; в 1909–1918 гг. член Военного совета Российской империи.
[370] Фауссек Виктор Андреевич (1861–1910) — зоолог и энтомолог; профессор Женского медицинского института; в 1905–1910 гг. — первый выборный директор Высших женских Бестужевских курсов в С.‐Петербурге.
[371] Неуймина М. Н. Н. М. Субботина. [Некролог] // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 1–2.
[372] Субботина Н. М. Автобиография. Не позднее 1936 г. // ГАРФ. Ф. 249. Оп. 3. Д. 321. Л. 13.
[373] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 22 мая 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 1.
[374] Фигнер Вера Николаевна (1852–1942) — известная участница народнического движения в России в 70-е гг. XIX в.
[375] Субботина Н. М. Письмо К. А. Морозовой. 18 декабря 1946 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 6. Д. 470. Л. 67 об.
[376] Морозов Н. А. Повести моей жизни. Т. 3. [Б.м.]: Изд-во АН СССР, 1947. С. 65–66.
[377] Армфельд Наталья Александровна (1850–1887) — революционерка-народница; член кружка «чайковцев»; осуждена и умерла в ссылке на Каре; младшая сестра ботаника О. А. Федченко.
[378] Подробнее об этом см.: Валькова О. А. Ольга Александровна Федченко. 1845–1921. М.: Наука, 2006. С. 129–153.
[379] Субботина Н. М. Письмо К. А. Морозовой. 20 января 1917 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 6. Д. 470. Л. 2 об.
[380] В. Н. Фигнер.
[381] Субботина Н. М. Письмо К. А. Морозовой. Декабрь 1947 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 6. Д. 470. Л. 26 об.
[382] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 17 декабря 1936 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1811. Л. 26.
[383] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 19 декабря 1939 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1812. Л. 2.
[384] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 4 октября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 11.
[385] Штауде Н. М. Автобиография // На рубежах познания Вселенной. (Историко-астрономические исследования, XXII / Под ред. А. А. Гурштейна. М.: Наука, 1990. С. 405.
[386] Костина Л. Д. Женщины-астрономы Русского астрономического общества. Черновик. Не позднее 1987 г. // Архив ГАО РАН. Ф. 37 (Л. Д. Костина). Оп. 1. Л. 5.
[387] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. [1906 г.] // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 12.
[388] Таблица составлена на основании: 3. Астрономия и геодезия // Обозрение преподавания наук на физико-математическом факультете Императорского С.‐Петербургского университета в осеннем полугодии 1906 года и в весеннем полугодии 1907 года. СПб., 1906. С. 5–6; Физико-математическое отделение (математический разряд) // Отчет о состоянии С.‐Петербургских Высших женских курсов за 1904–1905 академический год / Сост. И. В. Богомолец. СПб., 1906. С. 28, 30.
[389] Иванов Александр Александрович (1867–1939) — астроном, геодезист, метеоролог, член-корреспондент АН СССР по разряду математических наук (астрономия) отделения физико-математических наук с 5 декабря 1925 г.
[390] Обозрение преподавания наук на физико-математическом факультете Императорского С.‐Петербургского университета в осеннем полугодии 1906 года и в весеннем полугодии 1907 года. СПб., 1906. С. 6.
[391] И. И. Боргман сменил на этом посту А. М. Жданова, бывшего ректором Петербургского университета с 1903 по 1905 г.
[392] Имеется в виду профессор Александр Маркелович Жданов (1858–1914).
[393] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 11 ноября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 24–24 об.
[394] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 18 ноября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 21 об.
[395] Субботин С. М. Письмо Б. А. Федченко. 6 января 1907 г. // СПбФ АРАН. Ф. 810. Оп. 3. Д. 1036. Л. 60.
[396] «одного» — подчеркнуто Н. М. Субботиной.
[397] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 25 об.
[398] Высшие женские курсы (основаны в 1878 г.). Отчет Совета профессоров за 1907–1908 гг. СПб., 1909. С. 49.
[399] Список окончивших курс на С.‐Петербургских Высших женских курсах. 1882–1889 гг. 1893–1911 гг. СПб., [1911]. С. 75.
[400] Валькова О. А. Штурмуя цитадель науки: женщины-ученые Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 440, 720.
[401] Неуймина М. Н. Памяти Н. М. Субботиной // Астрономический календарь. Ежегодник. Переменная часть. 1964. М.: Гос. изд. физ. — мат. лит., 1963. Т. 67. С. 264.
[402] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 24 мая 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 3.
[403] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 4 октября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 10.