В отчете ВЖК о занятиях 1907–1908 гг. указано, что слушательницы производили вычисления по теоретическому курсу, читавшемуся О. А. Баклундом, проводили наблюдения. Отдельно отмечено, что некоторые слушательницы занимались под руководством А. А. Иванова вычислением возмущений кометы Галлея от Нептуна с 1895 до 1905 г. и от Урана с 1905 до 1910 г., поскольку «Определение этих возмущений являлось необходимым для предпринятого Астрономическим обществом предвычисления предстоящего в 1910 году появления кометы Галлея»[404].
Ожидавшееся в 1910 г. очередное появление кометы Галлея привлекало внимание астрономов всего мира, возбуждало интерес к истории астрономии, изучению астрономических представлений различных цивилизаций. Гринвичские астрономы Эндрю Кроммелин[405] и Филип Коуэлл[406] уже в 1907 г. опубликовали свои вычисления возмущений кометы Галлея[407]. А. А. Иванов писал: «По их вычислениям время прохождения кометы Галлея через перигелий должно произойти или 29 марта или 9 апреля, или 8 мая, смотря по тому, какое из следующих трех значений взять для среднего суточного движения в 1835 году…»[408]. Он отмечал: «Гринвичские астрономы наиболее вероятным моментом прохождения кометы через перигелий считают 9 апреля 1910 г. и с этим значением вычисляют эфемериду для 1909 и 1910 годов. Однако их вычисления во всяком случае должны быть признаны лишь приближенными, и даже возмущений долготы восходящего узла и наклонности с 1835 до 1910 года они совсем не вычисляли»[409].
Русское астрономическое общество, разумеется, не могло остаться в стороне от участия в предвычислении подобного события. По словам А. А. Иванова, «…работы эти были предприняты Русским астрономическим обществом еще в 1894 году. Тогда инициатором и руководителем этой работы был профессор С.‐Петербургского университета, ныне попечитель Московского учебного округа А. М. Жданов. Однако под его руководством было сделано очень немного, а именно были вычислены только некоторые возмущения для 1835 и 1836 годов. Затем в течение многих лет работа совершенно не двигалась вперед и только в середине 1905 года по настоянию Совета Русского астрономического общества я взялся руководить этими вычислениями»[410]. А. А. Иванов писал, что интенсивные вычисления «начались лишь с 1906 года, когда благодаря щедрым пожертвованиям государя императора и велик[ого] князя Михаила Александровича явилась возможность иметь платных вычислителей». Таким образом, получился амбициозный научный проект, включавший коллективные усилия большого количества российских астрономов и любителей астрономии.
Неудивительно, что А. А. Иванов привлек к участию в вычислениях своих слушательниц с Высших женских Бестужевских курсов, некоторые из которых, как, например, Н. М. Субботина, к тому же были членами РАО. Имя Н. М. Субботиной среди имен других слушательниц, занимавшихся этими вычислениями, в цитировавшемся нами выше отчете о занятиях ВЖК 1907–1908 гг. не указано, возможно, потому, что она была вольнослушательницей, однако сам А. А. Иванов называет ее среди участвовавших в работе: «Кроме меня в этих вычислениях принимали участие следующие лица: И. А. Балановский, Е. К. Бентковская, Н. З. Белов, К. А. Белоусова, С. И. Белявский, С. М. Варзар, В. В. Вейдеман, Н. Ф. Воронова, С. В. Ворошилова, А. М. Гижицкий, А. П. Дыклоп, А. Н. Иванов, Е. Н. Иванова, М. М. Каменский, Е. Н. Королькова-Дмитриева, А. Гр. Клячман, И. Н. Леман, А. Гр. Михеев, А. Я. Орлов, В. М. Парфенов, А. В. Платонов, П. И. Савкевич, Е. Ф. Скворцов, Н. Г. Смирнов, В. В. Снегирев, В. С. Стахевич, Н. М. Субботина»[411]. Всего в проекте участвовало 11 слушательниц ВЖК. Л. Д. Костина писала об этом: «Результатом этой большой работы являлся выход брошюры А. А. Иванова, в которой он отмечает среди вычислителей 11 слушательниц ВЖК. В вычислениях, например, принимали участие С. В. Ворошилова (Романская) — первая русская женщина — астроном-наблюдатель, 100-летие со дня рождения которой исполняется в 1986 г.; Н. М. Субботина — известный астроном-любитель, большой популяризатор астрономии»[412].
Все участники были весьма довольны проделанной работой. Но когда в 1909 г. появилась комета, выяснилось, что сделанные предвычисления оказались не настолько хороши, как заявлялось. 2 июля 1909 г. Нина Михайловна писала об этом К. А. Морозовой. «Перед отъездом из Петерб[урга] я была в Пулкове и Баклунд посоветовал мне подождать печатать статью о комете (она кстати и не готова еще) т[ак] к[ак] у них в Пулкове объявили поверочные вычисления пути кометы и они не совпали ни с нашими, ни с английскими вычислениями!!» — восклицала она[413]. И продолжала далее: «Это настоящий скандал, потому что Иванов так кичился точностью „современного“ вычисления, а оказывается, что наши деды сто лет назад выводили лучше и точнее нашего, хотя их методы были грубее и не совершеннее». «Но м[ожет] б[ыть] они больше любили др[уг] др[уга] и работали дружнее, не злорадствуя над неудачами товарищей? — задавалась вопросом Субботина. — На меня произвела самое неприятное впечатление речь Иванова по поводу ошибки в английской эфемериде; а затем оказалось, что он сам ошибся в элементарном… — не могла удержаться обычно редко кого-либо критиковавшая Нина Михайловна. — Ну расскажите все это Никол[аю] Ал[ександровичу] и кланяйтесь ему от меня»[414]. Как выяснилось впоследствии, предвычисления англичан были достаточно точны; предвычисленное ими время перигелия расходилось с действительным всего на 2,68 дня. Сложности возникли из-за обнаружения в 1908 г. движущегося объекта вблизи Юпитера, не учтенного ранее и оказавшегося в итоге его спутником. Коуэлл предложил способ, позволивший обойти данное препятствие[415].
Заметим в скобках, что некоторый скандал в РАО по поводу неудачного проекта предвычисления кометы Галлея, по-видимому, действительно разразился, поскольку А. А. Иванов был вынужден опубликовать в «Известиях РАО» статью с объяснениями. «11 сентября по новому стилю открыта профессором Вольфом в Гейдельберге комета Галлея. Об этом открытии члены Русского астрономического общества были извещены циркуляром от 31 августа по старому стилю, — писал он. — Уклонение этого первого наблюдения от эфемериды, напечатанной в моей брошюре „Комета Галлея и ее предстоящее появление“, составляет около одного градуса. Такое расхождение не могло, конечно, служить препятствием к отысканию кометы. Но чем же его объяснить?» — спрашивал А. А. Иванов и пускался в объяснения[416]. Через несколько десятилетий, однако, Нина Михайловна вспоминала не без удовлетворения о своем участии в этом проекте А. А. Иванова: 4 июня 1958 г. она писала Александру Николаевичу Дейчу, что участвовала «…в предвычислении орбиты и эфемериды кометы Галлея под руководством А. А. Иванова, с указаниями О. А. Баклунда…»[417].
Консультации у московского профессора
Одновременно с занятиями на Высших женских курсах Н. М. Субботина добилась разрешения консультироваться у кого-то из московских астрономов, «моего профессора», как она его называла в письмах к Н. А. Морозову, «чего, — по ее словам, — было очень, очень трудно добиться»[418]. С некоторой долей вероятности можно предположить, что этим «профессором»-консультантом был Сергей Алексеевич Казаков[419], читавший в Московском университете спецкурс «Вычисления и исправления планетных и кометных орбит». Отмечая свое 75-летие в далеком еще 1952 г. и вспоминая людей, чье влияние определило ее жизненный путь, из числа московских астрономов Нина Михайловна назвала именно Казакова[420]. К этому времени Н. М. Субботина была знакома со многими московским астрономами, в том числе с С. Н. Блажко, П. К. Штернбергом, вероятно, и с К. Д. Покровским, который с 1890 по 1895 г. заведовал в Москве частной обсерваторией Ф. Швабе. В одном из поздних по времени писем к А. Н. Дейчу Н. М. Субботина также называла имя Казакова: «…я москвичка и училась у Штернберга, Казакова (по вычислению орбит) и Блажко, ездила к ним из СПб со своими вычислениями, а они бывали у меня в Можайске, на моей обсерватории…»[421].
Сотрудничество с «профессором» продолжалось достаточно долго и то радовало, то пугало Нину Михайловну. Например, 8 июня 1905 г., рассказывая о своем житье-бытье, ее брат Сергей писал Борису Алексеевичу Федченко: «…Нина часто ездит в Москву заниматься к астрономам»[422]. 10 октября 1906 г. она сама писала Н. А. Морозову: «У нас это лето прошло очень тревожно — был болен мой папа и мы страшно волновались, потом ему стало лучше и мне удалось 1 месяц поработать в Москве у профессора…»[423]. А вот что Н. М. Субботина пишет Морозову же через месяц, 11 ноября 1906 г.: «Сегодня уезжаю — на поправку и на астрономическое совещание к своему профессору, этому последнему я ужасно рада и мне хочется прыгать от удовольствия! Пожелайте мне успеха, и чтобы профессор не очень сердился на меня!»[424] Эта поездка оказалась успешной, о чем сохранилась запись в письме Сергея Субботина Борису Алексеевичу Федченко от 23 ноября 1906 г.: «Вчера вернулась Нина из Москвы, осталась очень довольна поездкой, побывала на 2 часа в Собольках»[425]. 31 марта 1907 г. Нина Михайловна с грустью упоминает о проваленном у профессора экзамене: «…Я успела побывать в Москве и в Собольках, в Собольках провалиться в снегу с парой лошадей, санками и тетушкой, а в Москве провалиться на обсерватории у профессора с кометой и теорией ее движения. И было то для меня гораздо горше первого!!»[426]
Читая яркие, полные энергии и огня письма Нины Михайловны Субботиной, забываешь, что каждый шаг давался ей с трудом, что она жила в вечной тишине, что самый простой разговор был для нее невозможен. Она никогда не жаловалась на случившуюся с ней страшную беду, никогда не пыталась вызвать у своих корреспондентов жалость к себе и своему положению. Ее знакомые, друзья, коллеги искренне восхищались ею. М. Н. Неуймина писала о повседневном подвиге, который требовался от Нины Михайловны, чтобы просто… жить: «Благодаря исключительной выдержке и терпению Нины Михайловны, всегда оживленной и улыбающейся, лишь близкие знали как тяжело ей было передвигаться, переносить на костылях тяжесть всего тела (она могла опираться лишь на кончики больших пальцев и рывком перекидывала тело вперед). Никто не подозревал, какие кровавые мозоли натирали ей костыли при продолжительной ходьбе! Сколько переломано костей при падениях. Как опасно было ей совершенно глухой, ходить по людным улицам. Всех, знавших Нину Михайловну поражала ее энергия, сила воли и жизненное упорство, заключенное в столь слабом и больном теле»[427].
Но иногда, очень-очень редко, в ее письмах можно встретить строки, вызванные разочарованием неудачи и досады на саму себя. Именно такие строки спровоцировал неудавшийся экзамен у московского профессора, и неудивительно, что эти строки были адресованы Н. А. Морозову, проведшему почти в полной тишине 25 лет своей жизни и, наверно, понимавшему Нину Михайловну, как никто другой из ее окружения: «…я вернулась из Москвы в большом огорчении и успокоилась только теперь, в ожидании нового экзамена, на этот раз на курсах. Сейчас я к нему готовлюсь и меня ужасно интересует вопрос — как он у меня сойдет? — Это будет пробным камнем для дальнейшего! — писала она и продолжала: — Н[иколай] А[лександрович], не казалось ли Вам, когда Вы вышли из Шлиссельбурга, что Вы отвыкли говорить и словесно излагать свои мысли? Вот именно так отвыкла я, и то, что так легко изложить письменно и вывести самой, кажется ужасно непривычно и трудно передать другим словами… Вот мне это затруднение и хочется преодолеть, чтобы не чувствовать более такого конфликта между словами и мыслями. Я точно человек с другой планеты, попавший сюда случайно и приспособляющий себя к иным формам жизни!»[428]
Но как бы тяжело ни давалось это вынужденное болезнью приспособление к жизни, Нина Михайловна не позволяла себе отвлекаться от своих целей или отказываться от своей мечты. Она оставляла неудачи позади и продолжала двигаться вперед. 31 июля 1909 г., рассказывая Н. А. Морозову о своей жизни в Собольках, Н. М. Субботина пишет: «А здесь моя астрономия страдает из-за облаков: лишь сегодня ночь была ясная и я имела удовольствие наблюдать 138 метеоров! Были такие красивые! В общем вместо наблюдений приходится заниматься теорией — и это для меня привлекательно — надо хорошенько освоиться со своей наукой! Профессор мой — одна прелесть и работается с ним очень хорошо, только я очень редко бываю у него — много надо сперва прочесть и усвоить по общим вопросам. Тетушки мои бранятся — говоря: „точно тебя вовсе нет на земле“, — но это неправда, потому что у меня столько маленьких земных дел, что целый день летаешь от одного к другому и все-таки не успеваешь все переделать <…>[429] — еще надо экзамен m-me Шифф[430] сдавать! — и добавляет: — Господи Боже, как мало людям жить приходится и как много сделать надобно!»[431]
Рис. 14. Н. М. Субботина (крайняя справа, сидит) с мамой Н. В. Субботиной (рядом). 1900-е гг. (Домашний архив И. Куклиной-Митиной)
И более того, в трудные времена, во времена душевных потрясений, астрономия становилась для нее спасением и защитой. «…от всех тревог и огорчений прячусь в свою неприступную цитадель — астрономию! — писала она 28 декабря 1907 г. Марии Александровне Островской-Шателен. — Я не трус, не думайте это, только подчас жизнь ранит очень глубоко и есть какое-то утешение сознавать, что твоя мысль работает на пользу человечества (хотя бы в самом малом размере) — и через 200–300 лет твои выкладки и наблюдения пригодятся снова, хотя про тебя никто и не будет подозревать — что это и ты работала! А человеку так надо, чтобы у него была цель! Все-таки, я человек и по временам выхожу из своего бесстрастного спокойствия и вместо мысли о том, что будет через 300 лет, прислушиваюсь к тому, что чувствует мое простое человеческое сердце! — А ведь оно умеет радоваться — и расплачиваться за свою радость!»[432]
Кто бы ни был безымянным московским наставником Н. М. Субботиной, но наибольшее влияние на развитие ее научных интересов, и прежде всего интереса к кометной астрономии и метеорам, оказал не он, а Федор Александрович Бредихин (1831–1904), с которым Нина Михайловна познакомилась, видимо, на заседаниях Русского астрономического общества. Например, она писала Н. А. Морозову 8 июля 1906 г.: «Не хотите ли принять участие в наблюдении метеоров с 27 июля до 1 авг[уста]. Надо отмечать их пути на карте и время до 1/2 минуты. Покойный Бредихин очень пропагандировал эти наблюдения, я их уже давно произвожу, иногда наблюдаю до 4-х звезд. Очень было бы желательно производить такие набл[юдения] одновременно с нескольких пунктов»[433]. В 1930 г., как ей тогда казалось, на закате жизни, Нина Михайловна вспоминала о Федоре Александровиче: «Встреча с Ф[едором] А[лександровичем] в РАО оставила на мне глубокий след, в том направлении — кометами и метеорными потоками я интересуюсь и теперь, но — глаза мне изменяют, и наблюдать негде»[434]. Через много лет, в 1958 г., в письме к А. Н. Дейчу Нина Михайловна вспоминала: «С С[ергеем] К[онстантиновичем] [Костинским] нас связала память о Ф. А. Бредихине, который указал мне, еще девочке, начать наблюдения солнечных пятен с трубой работы Фраунгофера, принадлежавшей моему отцу. Это было 63 года назад и я еще веду эти наблюдения из своего окна, как вела в Симеизе на спектрогелиоскопе у Шапошниковой с разрешения директора Неуймина и мысленно охватываю теперь эти циклы солнечной активности и глубоко признательна памяти Ф. А. Бредихина»[435].
1900-е гг. стали одним из самых интенсивных периодов жизни Нины Михайловны. Страстная увлеченность окружающим миром, ощущение сопричастности и сопереживания всему происходящему вообще были в ее характере. Круг ее интересов был чрезвычайно широк: ее увлекала наука, интересовала политика, не оставляла безучастной общественная и художественная жизнь. Среди ее писем этого периода можно встретить, например, такое (Н. А. Морозову от 24 мая 1906 г.): «Сейчас вернулась из Думы. Какое она на Вас произвела впечатление? Знаете, я в первый раз почувствовала уважение к власти, м[ожет] б[ыть] потому что она наша — выбранная, которой мы добровольно подчиняемся? А до сих пор при встрече с какой-либо „властью“ мне только неизменно хотелось всякий раз сделать ей какую-нибудь гадость!.. Ах, как будет хорошо, когда у нас окончательно установится настоящая выбранная от всего народа власть! А пока я своим деревенским друзьям буду рассказывать про Думу»[436].
Рис. 15. Н. М. Субботина (крайняя справа), читает газету (Домашний архив И. Куклиной-Митиной)
В голодном 1906 г. Нина Михайловна разрывалась между желанием продолжать учебу и чувством долга, требовавшим от нее включиться в работу по оказанию помощи голодающим. В том же письме от 24 мая 1906 г. она писала Н. А. Морозову: «… меня теперь мучительно тянет сразу в две стороны — одна — это работать у моего профессора в Москве <…> — а другое — это бросить работу и ехать в Тульскую деревню — кормить ребят. И я не знаю, что мне выбрать, потому что там уже есть одна барышня и кроме того меня туда боятся отпустить! Как бы то ни было — завтра я окончательно уезжаю в Москву и там решу это…»[437]. Сохранился черновик ответного письма Н. А. Морозова (к сожалению, написанный простым карандашом, он очень плохо поддается расшифровке), в котором Морозов, как нам кажется, пытался мягко отговорить Нину Михайловну от этой затеи. «Меня не удивляет, дорогая Нина Михайловна, Ваша идея бросить на время науку, город, поехать в Тульскую губернию, как Вы выразились „кормить ребят“, — писал Н. А. Морозов. — Это естественный великий порыв, [характеризующий] всякую [живую] душу! Если б у Вас не было в виду [работать для более][438] более великого дела, то я это совершенно [вполне] одобрил бы и не сказал бы, что филантропическое дело…[439]»[440].
Однако это очень мягкое увещевание осталось непонятым и даже наоборот, было принято Н. М. Субботиной за поддержку участия в филантропической деятельности. В ответном письме Н. А. Морозову, написанном уже в середине лета, 8 июля 1906 г., из Москвы, Нина Михайловна писала: «Дорогой Николай Александрович! Спасибо! Я, знаете, боялась, что Вы осудите меня за мои колебания, потому что я прочитала ту Вашу повесть — „Заря Жизни“[441] и поняла — как Вы это решили для себя. Я ужасно обрадовалась Вашему письму и пониманию меня. Откуда Вы знаете так хорошо мои мысли?»[442] Из продолжения этого письма хорошо видно, что по крайней мере часть весны и лета 1906 г. Н. М. Субботина провела в деревне Тульской губернии, работая в общественной столовой; она также объясняла, почему решилась на такой шаг: «Сейчас ко всему этому примешался еще элемент жалости и тянет от науки к народу. Тянет так же сильно и неотвязно, как некогда тянуло и Вас и уж совершенно не принимает во внимание доводы рассудка. Нет, я хочу и непосредственно приносить счастье людям и служить им своей наукой! Наши столовые уже закрыты, т[ак] к[ак] новый хлеб поспел, но сколько еще других несчастных местностей, о которых надо подумать! Не знаю — смогу ли я что-нибудь сделать для них, и для науки. Когда я жила в Тульской деревне — я была счастлива тем, что могла помочь им; а когда я занималась наукой — у меня горит душа, и я не в силах бросить ее! А знать надо так много и жизнь коротка!» И немного далее продолжала: «Недавно я получила статью американца See[443] (Astr. Nachr. 24) „Upon the rigidity of the heavenly bodies“[444] и поразилась ее выводами. До какой смелости в определениях доходит этот ученый, вычисляя среднюю твердость небесных тел! Но от этих тройных интегралов мне стало страшно и взяло сомнение — дойду ли я когда-нибудь до возможности вполне понять и выполнить что-нибудь подобное? — Но я хочу, хотя от этого нет практической пользы человечеству… Но такие выводы окрыляют его!»[445] В другом письме Н. А. Морозову, от 18 ноября 1906 г., рассказывая о завершении очередной работы, Нина Михайловна восклицала: «Работа моя заканчивается, но впереди раскрывается необъятная перспектива и мне почти страшно! Наука так велика, а человек такой маленький»[446]. Впоследствии Субботина не забыла этот эпизод своей биографии и вспоминала о нем с некоторой ностальгией. «А потом работа на селе от Вольно-экономического об[щест]ва…» — писала она в воспоминаниях[447].
Вообще, неуемная энергия Нины Михайловны и ее неспособность долго находиться на одном месте, по-видимому, доставляли немало беспокойства членам ее семьи, переживавшим за свою чересчур шуструю и одновременно не совсем мобильную родственницу. Но очень часто попытки удержать Н. М. Субботину дома, в лоне семьи и, соответственно, в безопасности, заканчивались либо тем, что половина семейства отправлялась с ней (как это было с поездкой в Бургос на солнечное затмение), либо ничем: Нина Михайловна не боялась поступать так, как считала нужным. Например, в январе 1905 г. после расстрела мирной демонстрации и последовавших общественных беспорядков, имевших место в С.‐Петербурге, Сергей Михайлович Субботин (брат Нины Михайловны) писал Борису Алексеевичу Федченко: «Какие ужасные времена переживаем. Последняя попытка мирного разрешения насущных нужд так кончилась. Царь хотя бы вспомнил Эдуарда Английского, который не погнушался выйти к рабочей толпе и выслушать их требования. <…> впоследствии народ в долгу не останется. Ты, верно, слыхал, что убиты 2 ст[удента] Горного института Лури и Шпилев, оба они были в самых хороших отношениях с братьями. <…> Все ли спокойно было у Вас на Песочной[448]? Был ли ты у папы с Олегом[449] и слыхал как они сидели в осаде, а в нижнем этаже толпа била стекла? Папа присылал каждый день по нескольку телеграмм, чтобы Нину не пускали в Москву, а мы чтобы все жили до Масленицы в Собольках, но Нина все-таки удрала 11-го в Москву и вернулась только сегодня 14-го, к своим именинам. <…> В Москве все так перетрусили 12-го под Петербургским впечатлением, что сидели по домам и улицы были пустынны и все было очень тихо. Был ли ты в Москве на земском собрании?»[450]
Рис. 16. Н. М. Субботина на крыльце дома в Собольках перед отъездом (вторая справа). 1900-е гг. (Домашний архив И. Куклиной-Митиной)
Кажется, что Нина Михайловна торопилась успеть везде. Помимо учебы, астрономических наблюдений, различных работ и пр., она посещала заседания Русского астрономического общества[451], активно участвовала в жизни Физического отделения Русского физико-химического общества[452], не пропускала доклады в Русском географическом обществе[453] и в Физическом институте[454]. Никакое новое начинание не проходило мимо ее внимания. Например, 30 ноября 1907 г. она писала Н. А. Морозову: «Получили ли Вы просьбу участвовать в новом Астр[ономическом] журнале и согласились ли? Я согласилась, хотя еще ничего не задумала написать»[455].
Она поддерживала переписку с астрономами, чьи научные интересы совпадали с ее собственными. «На днях я получила письмо из Ташкента, — сообщала она Н. А. Морозову 31 октября 1906 г., — Сикора[456] пишет, что еще ровно ничего не выяснилось о затмении — кто и куда поедет![457] Значит мы знаем больше его! Я ему кое-что уже написала о франц[узской] и немецкой экспедиции. Ах, как будет хорошо, если удастся и нам попасть туда! По очень многим причинам я не смею мечтать об этом, но если… ах, как будет хорошо!!!»[458] — и др. Неудивительно, что Субботина чувствовала себя несколько ошеломленной. «Мысль у меня бросается сразу на 1000 вещей, хочется писать роман, хочется работать красками, — и все это совершенно не годится для серьезной математической работы… Что Вы делаете, когда мысли бегут за 1000 верст?» — писала она Н. А. Морозову 29 августа 1907 г. И продолжала далее: «Хочется написать большую повесть и назвать ее „Скользящие тени“ и вывести там тех людей — настоящих людей, которых Бог послал мне повстречать на пути. И хочется проследить их взаимоотношения, хочется подметить то характерное, что есть во всех этих людях науки, искусства, литературы, и жизни наконец, но чувствуешь, что так еще мало разобралась во всем, так мало видела, что надо еще много жить и много думать, чтобы изображения всех этих „ombres volantes“[459] нашего времени вышли жизненны и правдивы…». И тут же вдруг замечала: «А еще я сейчас много философствую и меня ужасно интересует Лев Толстой, очень хочется поговорить с ним самим о многом — я с ним во многом не согласна, но он меня тянет к себе. Слетать к нему в Ясную Поляну? Что Вы о нем думаете? Нравится он Вам? Поедемте вместе?»[460]
Как заметила М. Н. Неуймина: «…она не замыкалась в кругу узких специальных знаний. Ее интересовали решительно все отрасли науки; она увлекалась археологией, историей, зачитывалась художественной литературой. Ее богатая натура четко откликалась на все события современности»[461]. Субботина была так полна жизненных сил, что не могла ограничить свои интересы чем-то одним. «…при иных условиях может быть из меня вышел бы художник, я чувствую это!» — писала она, например, М. А. Островской-Шателен 28 декабря 1907 г.[462] И продолжала в следующем письме, написанном буквально через несколько дней, 8 января 1908 г.: «…переживаю удивительно хорошее настроение, какое-то обострение всех душевных сил и нервных волоконцев, откликающихся на все вокруг происходящее! В особенности в области искусства, театра и литературы и сама все это воспринимаешь, собираешь, и хочется воплотить в одно стройное целое! Ах, если бы у меня хоть маленький талантик был, и хоть на что-нибудь! А то душа чувствует свежее веянье даже от чужого таланта, а сама не проявляется! Может быть потом проявится и надо ей для того какой-нибудь бессознательный толчок? У меня так много веры в жизнь и так много радости в душе! Я не знаю еще что это такое, удивительно хорошее, — это не увлеченье, хотя увлеченья всегда окрыляют меня, но если бы я сейчас увлекалась — я была бы очень огорчена, что возможный герой увлеченья упал с неба прямо в грязную лужу — но я не чувствую, что я слетела туда уже — мне наоборот так хочется лететь все выше и выше, и с таким страстным любопытством привлекать все остальные человеческие души! В которых светится что-то: близкое по звездам и далекое по обыденности!»[463] И продолжала после небольшого отступления: «Пусть даже это и сказка оборвется хоть завтра, но оно так прекрасно, что я буду долго помнить его (ведь для астронома времени не существует!) Минута и нет. Захотелось поделиться и мне с Вами! Ну — целую Вас крепко и желаю Вам всего, всего хорошего! Так хорошо быть свободной и чувствовать ликованье души! Ведь это как „танцы Заратустры“… Хоть на минутку, — но хорошо!»[464]
Но как бы ни любила Нина Михайловна искусство, как бы ни увлекалась им, ее интерес к науке всегда побеждал. «Мне так хотелось найти правду в искусстве, хоть маленький отблеск ее, но наука мне больше дает ее!» — делилась она с М. А. Островской-Шателен[465].
Что касается качества полученного Субботиной профессионального образования, то его, наверно, можно охарактеризовать одной фразой: «Стремясь к серьезному теоретическому образованию в астрономии Н[ина] М[ихайловна] много лет пользовалась указаниями и руководством проф[ессора] П. К. Штернберга, а также С. Н. Блажко и С. А. Казакова по курсу вычисления эллиптических орбит, [продолженном] в Ленинграде в 1901–1904 г. с разрешения Д. И. Менделеева на обсерватории Гл[авной] Палаты мер и Весов (ныне ВИМС); в 1905–1910 г. на обсерв[атории] ВЖК, а затем с разрешения акад[емика] Баклунда в Пулкове, пользуясь указаниями проф[ессоров] Костинского, Покровского, Тихова, Иванова, Яшнова[466] и др[угих] астрономов»[467].
Имени Нины Михайловны Субботиной нет в списках выпускниц, окончивших ВЖК[468]. Тем не менее авторы-составители библиографического указателя «Высшие женские (Бестужевские) курсы» включили в список бестужевок имя Субботиной Нины Михайловны (1877–1961), которая, по их сведениям, «Окончила физ[ико]-мат[ематический] фак[ультет]. Астроном. Член Русского физико-химического и Русского астрономического о[бществ], член-кор[респондент] О[бщества]ва любителей мироведения»[469]. Авторы указателя отмечали, что публикуемый ими список бестужевок является неполным: «При отборе имен принимались во внимание особые заслуги бестужевок в области науки, их революционная деятельность, участие в общественно-политической жизни. Составители учитывали также наличие ученых степеней и званий, стаж работы (не менее 50 лет), звания „заслуженного“ и „отличника“…»[470]. Они, однако, не указывали источники своей информации. Возможно, имени Нины Михайловны нет в оригинальных списках выпускниц ВЖК потому, что она была вольнослушательницей. Однако в одной из своих автобиографий сама Нина Михайловна писала, что окончила высшее учебное заведение в 1909 г.[471] В отзыве о научных работах Н. М. Субботиной, написанном академиком Г. А. Шайном[472] с ходатайством о присуждении Нине Михайловне степени кандидата наук без защиты диссертации, видимо, где-то около 1943 г., указывалось: «В 1910 году Совет профессоров Бестужевских курсов оставил ее на один год при курсах для усовершенствования по теоретической астрономии»[473]. Это свидетельство, к сожалению, также не нашло документальных подтверждений. В деле «Об оставлении при курсах окончивших курсы для подготовки к научной и преподавательской деятельности 1896–1915», хранящемся в архиве С.‐Петербургских Высших женских курсов в Центральном государственном историческом архиве С.‐Петербурга, имя Н. М. Субботиной не упоминается[474]. Конечно, содержащиеся в нем данные могут быть неполными. Сама Нина Михайловна писала, что документы об окончании ею курсов существовали и бережно хранились, но были утрачены во время войны. «Мое свидетельство от Бестуж[евских] курсов об учении на ф[изико]-м[атематическом] [отделении] с 1905 по 1910, с представлением в факультет печатной брошюры о [комете] Галлея, погибло со всем имуществом и др[угими] документами», — сообщала она Г. А. Тихову 29 ноября 1943 г.[475]
Отсутствие документов, однако, не означало отсутствие памяти. В коротеньких воспоминаниях, составленных по просьбе бывших курсисток примерно около 1960 г., Нина Михайловна написала: «С благодарностью вспоминаю переезд семьи в Петербург и поступление на Бестужевские курсы. Низкий поклон курсам за все, что они посеяли, и за то, что их окружало — встают в памяти образы народовольцев с Морозовым и Верой Фигнер, революционное студенчество и растущий рабочий класс»[476].
Сотрудничество Н. М. Субботиной с С.‐Петербургскими Высшими женскими курсами продолжалось и после 1910 г. Так, например, раздел «Хроника» «Известий Русского общества любителей мироведения» в рубрике, посвященной деятельности астрономического кружка при Высших женских курсах, отмечал в январе 1914 г.: «Членами кружка проводится обработка летних наблюдений Персеид. Работа эта производится совместно с Н. М. Субботиной. Под ее же руководством производились наблюдения падающих звезд в созвездии Большой Медведицы от 12–21 ноября 1913 г., которые тоже будут обрабатываться кружком»[477]. Совместные наблюдения проводились не только в 1913, но и в 1912 г. 31 июля 1912 г. Нина Михайловна писала Н. А. Морозову: «…Я сейчас с мамой и сестрой в Собольках (Можайск), пишите мне туда! Как только вернулась из Евпатории — установила телескоп и принялась за работу на обсерватории. Здесь на даче живет еще один астроном — из Московского кружка и он очень увлекается наблюдениями, — и продолжала: — С 25.VII мы принялись за Персеиды — выписали карты Московской Астр[ономической] обсерватории, подобрали еще наблюдателей — курсисток-математичек — и стали дежурить с картой, хронометром и фонарем. К сожалению, несколько ночей было облачных, а в остальных за 2 часа набиралось от 6 до 10 штук метеоров — что это сделалось с этим интересным потоком?! Я помню, в 1901–[190]4 г. за 5 ночей набиралось до 400 штук падающих звезд, а теперь почти ничего!!»[478]
В отзыве о научных трудах Субботиной, предназначавшемся для Высшей аттестационной комиссии, академик Г. А. Шайн пишет, что она «По поручению совета Бестужевских Курсов в течение 2-х семестров вела практические занятия по подготовке студентов к затмению 1914 г.»[479]
[404] Высшие женские курсы (основаны в 1878 г.). Отчет Совета профессоров за 1907–1908 гг. СПб., 1909. С. 52.
[405] Кроммелин Эндрю Клод де ля Шеруа (Crommelin Andrew Claude de la Cherois; 1865–1939) — английский астроном; специалист по изучению комет; в 1904–1906 гг. президент Британской астрономической ассоциации; в 1917–1923 гг. секретарь и в 1929–1930 гг. президент Королевского астрономического общества.
[406] Коуэлл Филип Герберт (Cowell Philip Herbert; 1870–1949) — английский астроном; с 1896 г. второй главный ассистент Королевской Гринвичской обсерватории; занимался расчетами орбит комет и малых планет.
[407] Речь идет о серии публикаций: Cowell P. H., Crommelin A. C. С. The Perturbations of Halley’s Comet // Monthly Notices of the Royal Astronomical Society. 1907. Vol. 67; 1908. Vol. 68. Отдельным изданием: Cowell P. H., Crommelin A. C. С. Investigation of the motion of the Halley’s comet from 1759 to 1910. Edinburg: Printed for His Majesty’s stationery office by Neill & CO., Limited, Bellevue, 1910. 84 p.
[408] Иванов А. А. Комета Галлея и ее предстоящее появление. СПб.: тип. г. Шахт и К°, 1909. С. 9.
[409] Там же.
[410] Там же. С. 52.
[411] Там же.
[412] Костина Л. Д. Женщины-астрономы Русского астрономического общества. Черновик. Не позднее 1987 г. // Архив ГАО РАН. Ф. 37 (Л. Д. Костина). Оп. 1. Л. 4.
[413] Субботина Н. М. Письмо К. А. Морозовой. 2 июля 1909 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 6. Д. 470. Л. 33, 33 об.
[414] Там же. Л. 33 об.
[415] Jackson J. Obituaries. Dr. P. H. Cowell, F. R. S. // Nature. 1949. № 4160. July 23. P. 133.
[416] Иванов А. А. О Комете Галлея // Известия РАО. 1909. Вып. XV. № 4 (сентябрь). С. 120–122.
[417] Субботина Н. А. Письмо А. Н. Дейчу. 4 июня 1958 г. // Архив ГАО РАН. Ф. 10. Д. 370. Л. 1.
[418] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 24 мая 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 3.
[419] Казаков Сергей Алексеевич (1873–1936) — российский и советский астроном; с 1900 г. преподавал в Московском университете в должности приват-доцента, с 1915 г. занял должность старшего ассистента обсерватории Московского университета; с 1918 г. — профессор.
[420] Субботина Н. М. Письмо Г. А. Тихову. 29 октября 1952 г. // СПбФ АРАН. Ф. 971. Оп. 4. Д. 344. Л. 85.
[421] Субботина Н. М. Письмо А. Н. Дейчу. 4 июня 1958 г. // Архив ГАО РАН. Ф. 10. Д. 370. Л. 1.
[422] Субботин С. М. Письмо Б. А. Федченко. 8 июня 1905 г. // СПбФ АРАН. Ф. 810. Оп. 3. Д. 1036. Л. 19.
[423] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 4 октября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 10 об.
[424] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 11 ноября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 23.
[425] Субботин С. М. Письмо Б. А. Федченко. 23 ноября 1906 г. // СПбФ АРАН. Ф. 810. Оп. 3. Д. 1036. Л. 54.
[426] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 31 марта 1907 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 29, 29 об.
[427] Неуймина М. Н. Н. М. Субботина. [Некролог] // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 9.
[428] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 31 марта 1907 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 29, 29 об., 30, 30 об.
[429] Фраза неразборчиво.
[430] Имеется в виду Вера Иосифовна Шифф (1860–1919) — русский математик; преподаватель Высших женских Бестужевских курсов, автор многократно переиздававшихся сборников упражнений и задач по аналитической геометрии, дифференциальному счислению и др.
[431] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 31 июля 1909 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1810. Л. 5 об., 7.
[432] Субботина Н. М. Письмо М. А. Островской-Шателен. 28 декабря 1907 г. // СПбФ АРАН. Ф. 869. Оп. 6. Д. 66. Л. 3 об.
[433] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 8 июля 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 7 об.
[434] Субботина Н. М. Письмо С. К. Костинскому. 12 декабря 1930 г. // СПбФ АРАН. Ф. 708. Оп. 2. Д. 274. Л. 118.
[435] Субботина Н. М. Письмо А. Н. Дейчу. 4 июня 1958 г. // Архив ГАО РАН. Ф. 10. Д. 370. Л. 1.
[436] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 24 мая 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 4, 4 об.
[437] Там же. Л. 3, 3 об.
[438] Фраза зачеркнута.
[439] Далее неразборчиво.
[440] Морозов Н. А. Черновик письма Н. М. Субботиной. [Не ранее 24 мая 1906 г.] // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 2393. Л. 1, 2.
[441] Возможно, речь шла о повести Н. А. Морозова «В начале жизни», впервые опубликованной в журнале «Русское богатство» (1906. № 5. С. 76–124; № 6. С. 108–134) и изданной отдельной книгой в 1907 г. под названием «В начале жизни. Как из меня вышел революционер вместо ученого» (М., 1907).
[442] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 8 июля 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 5.
[443] Си Томас Джефферсон Джексон (See Jefferson Jackson; 1866–1962) — американский астроном; в 1902–1930 гг. работал на военной базе Mare Island NSY в Калифорнии.
[444] See Jefferson Jackson. Researches on the rigidity of the heavenly bodies // Astronomische Nachrichten. 1906. Bd. 171. Is. 24. № 4104. P. 369–404.
[445] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 8 июля 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 5 об., 6, 6 об., 7.
[446] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 18 ноября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 21 об.
[447] Субботина Н. М. Воспоминания. Не позднее 23 февраля 1960 г. // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 3.
[448] Квартира Б. А. Федченко в С.‐Петербурге по адресу: улица Песочная, дом 19.
[449] Олег Михайлович Субботин, младший брат Н. М. и С. М. Субботиных.
[450] Субботин О. М. Письмо Б. А. Федченко. 14 января 1905 г. // СПбФ АРАН. Ф. 810. Оп. 3. Д. 1036. Л. 12, 12 об., 13.
[451] См., например: Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. [1907 г.] // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 38 об.
[452] Например: Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 11 ноября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 27.
[453] См.: Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. [1907 г.] // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 38 об.
[454] См.: Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 21 января 1909 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1810. Л. 1 об.
[455] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 30 ноября 1907 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 37 об.
[456] Сикора Иосиф Иосифович (1870–?) — русский астроном; работал в обсерваториях Юрьева и Ташкента; занимался исследованием солнечных пятен, метеоров и пр. После 1917 г. эмигрировал.
[457] Видимо, речь идет о подготовке к наблюдению полного солнечного затмения 14 января 1907 г. (1 января по старому стилю).
[458] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 31 октября 1906 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 16, 16 об.
[459] Ombres volantes — летящие тени (фр.).
[460] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 29 августа 1907 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1809. Л. 32, 32 об.
[461] Неуймина М. Н. Н. М. Субботина. [Некролог] // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 1.
[462] Субботина Н. М. Письмо М. А. Островской-Шателен. 28 декабря 1907 г. // СПбФ АРАН. Ф. 869. Оп. 6. Д. 66. Л. 3.
[463] Субботина Н. М. Письмо М. А. Островской-Шателен. 8 января 1908 г. // СПбФ АРАН. Ф. 869. Оп. 6. Д. 66. Л. 5.
[464] Там же. Л. 5 об.
[465] Субботина Н. М. Письмо М. А. Островской-Шателен. 28 декабоя 1907 г. // СПбФ АРАН. Ф. 869. Оп. 6. Д. 66. Л. 1.
[466] Яшнов Петр Иванович (1874–1940) — астроном; в 1904–1909 гг. сотрудник обсерватории Императорского московского университета; с 1909 г. астроном Пулковской обсерватории; арестован в 1936 г. по Пулковскому делу; осужден; умер в тюрьме.
[467] Субботина Н. М. Автобиография Н. М. Субботиной. Не позднее 1936 г. // ГАРФ. Ф. 249. Оп. 3. Д. 321. Л. 13 об.
[468] Список окончивших курс на С.‐Петербургских Высших женских курсах. 1882–1889 гг. 1893–1911 гг. [СПб.: тип. Имп. Акад. наук, 1911–1913]. 196 с.
[469] Высшие женские (Бестужевские) курсы: Библиографический указатель. М.: Изд-во «Книга», 1966. С. 164.
[470] Там же. С. 140.
[471] Субботина Н. М. Автобиография. Не ранее 5 ноября 1936 г. // Архив РАН. Ф. 641. Оп. 6. Д. 161. Л. 45.
[472] Шайн Григорий Абрамович (1892–1956) — русский и советский астроном; академик АН СССР по отделению математических и естественных наук (астрономия) с 29 января 1939 г.
[473] Шайн Г. А. Отзыв о научных работах Нины Михайловны Субботиной. Не ранее 1943 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1812. Л. 25; То же. 26 января 1944 г. // ГАРФ. Ф. 249. Оп. 3. Д. 321. Л. 44.
[474] Об оставлении при курсах окончивших курсы для подготовки к научной и преподавательской деятельности 1896–1915 // ЦГИА С.‐Петербурга. Ф. 113. Оп. 1. Д. 10. Л. 1–142.
[475] Субботина Н. М. Письмо Г. А. Тихову. 29 ноября 1943 г. // СПбФ АРАН. Ф. 971. Оп. 4. Д. 344. Л. 33 об.
[476] Субботина Н. М. Воспоминания. Не позднее 23 февраля 1960 г. // Музей истории СПбГУ. Ф. Высших женских курсов. Картон Субботиной. Л. 3 об.
[477] В Астрономическом кружке при Высших женских курсах // Известия Русского общества любителей мироведения. 1914. Т. 3. № 9 (1). Январь. С. 71.
[478] Субботина Н. М. Письмо Н. А. Морозову. 31 июля 1912 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1810. Л. 31, 31 об., 32.
[479] Шайн Г. А. Отзыв о научных работах Нины Михайловны Субботиной // ГАРФ. Ф. 249. Оп. 3. Д. 321. Л. 44.