— А почему все это? Потому что мы не можем расшифровать уазскую кванттелеграмму.
— Ну, довольно об этом, — говорю я. — Ты сейчас куда?
— Тут к одним знакомым. А ты?
Я промолчал, хотя и мог бы сказать, что иду в лес посмотреть любимые места. Но дело в том, что я шел не только для того, чтобы посмотреть знакомые места. Петляя среди сосен, елей, лиственниц и сибирских кедров, тропа вела меня к поляне, где обыкновенно гуляла Таня. Я не встречался с ней с тех пор, гик кончил школу и покинул Лесное Эхо. Правда, после того я видел ее много раз, доставая из кармана подаренную мне пластинку с ее возникающим изображением. Я видел ее смеющееся лицо, живое и ускользающее, мимолетное, как секунда. Да, оно было как остановленное мгновение, вырванное из потока жизни. Всякий раз, когда я вынимал пластинку, я чувствовал, что все скользит и несется мимо меня и что Танино изображение играет со мной в жмурки, как любила играть Таня.
Я шел по тропе и, когда дошел до поляны, крикнул:
— Та-а-ня!
Откликнулось эхо.
Минуту спустя я не услышал, а скорей угадал чьи-то шаги.
— Это ты, Буонарроти?
Насмешливый голос Тани, а затем и ее смеющееся лицо — на этот раз не на мерцающей пластинке, а да самом деле.
Она стояла всего в двух шагах от меня.
— Ты изменился, Микеланджело. А я?
Я взглянул на ее лицо и фигуру, ища изменений. Но она была та же, словно прошел всего день, а не два года со дня нашей последней встречи.
— Да, ты осталась прежней. И даже платье то же самое на тебе. Ты, как дриада, живешь среди этих деревьев.
— Да, я живу среди деревьев. Я дочь лесничего. Я родилась здесь, в этом лесу. Прежде чем поселиться здесь, мой отец прожил несколько лет на Марсе. Ему снились земные леса, сосновые и еловые ветви. Он скучал по Земле, но больше всего по ее лесам. И когда он вернулся на Землю, он поселился здесь вместе с моей матерью, родившейся на космическом корабле, выросшей на одной из больших станций солнечной системы и впервые увидевшей Землю и земные леса, когда ей исполнилось тридцать лет. Ее все называли здесь марсианкой. И она не любила леса, но жила здесь ради отца. Она боялась заблудиться в лесной чаще, а потом умерла, тоскуя по Марсу. Я осталась одна с отцом и братом. Отец мой встает всегда в одно и то же время — в четыре часа утра — и спешит в лес. Он любит рассказывать мне, как, живя на Марсе, он вспоминал земные деревья и реки. Но вот деревья и реки возле него, и все равно он по ним тоскует.
— А ты? — спросил я.
— Я? Я похожа на отца и на мать. Я люблю леса, но тоскую по Марсу, где никогда не бывала. А ты бывал?
— На Марсе? Нет.
— А на Венере?
Я замялся и ответил неуверенно и не сразу:
— На Венере, кажется, бывал.
— Кажется… Как ты сказал?
Она рассмеялась.
— Кому кажется? Тебе? Или должно казаться мне?
— Я бывал и не бывал.
Когда я сказал эту глупую фразу, я имел в виду Кумби, или, точнее, то состояние, в котором я тогда пребывал.
Таня смотрела на меня с таким выражением лица, словно догадалась о существовании Кумби.
— Так ты все-таки бывал или не бывал на Венере?
— Не бывал, — сказал я сердито. — Я оговорился.
— Допустим.