— Стало быть, не понесла.
— Не понесла, — чуть не плача, отвечала Прасковья.
— Часто ли приходит к тебе государь?
— На неделе раза три, а то и четыре.
— Ты его побуждай приходить чаще. Ежели мужа не расшевелить да по одному месту не провести, не погладить, он сам не воспылает, — со знанием дела укоряла Софья. Она все еще считалась в девах, как положено было царским дочерям, но уж всем известно было, что пребывает она в любовницах у князя Василья Голицына, в метрессах. Однако об этом говорилось вполголоса. Знала это и молодая царица — да и как было не знать, коли тем слухом вся Москва полнилась. И потому Софьиным вопросам не дивилась.
Царевна же продолжала допекать царицу-сестрицу нескромными вопросами:
— А много ль семени от него исходит?
— Откуль я знаю — много то или мало? — удивлялась Прасковья с обычным своим простодушием. — Все в себя принимаю.
— Старайся, голубица, — с натужной ласковостью произносила царевна. — На тебя вся наша надежда. Ты у нас ноне главное лицо, у Милославских да у Салтыковых. Родишь царевича — златом да драгоценными каменьями осыпем. Всему государству будет великая радость да угожденье.
— Я стараюсь, сестрица, — виноватилась Прасковья, закрывая лицо ладонями. — А как не стараться? Уж и батюшка мой, и матушка с молитвою о зачатии приходили. Вместях и молились о даровании нам плода.
— А просили ли мужеского рода? — интересовалась Софья.
— Как же, как же, сестрица. Наследника просили, царевича. Истово, а матушка со слезою.
— Пойду к братцу, с ним потрактую.
Царь Иван с умиленным видом клал поклоны чтимой иконе Богородицы «Утоли моя печали». Увидев сестру-наставницу, он обрадовался:
— Ко времени, сестрица, ко времени. Становись рядом да попроси Матерь Божию о здравии моем, об исцелении от недугов.
— Просила и просить, буду, — ворчливо произнесла царевна. — А молил ли ты, братец, о даровании наследника царевича?
— Ох, запамятовал, сестрица, запамятовал, — виновато отвечал Иван.
— Как же ты мог о столь важном запамятовать, — укорила его Софья, — когда почитай все государство о том просит и молит. Сказывала мне Параша, что ты к ней нечасто входишь.
— Попервости я старался, — отвечал Иван. — Исходил семенем, как ты велела. А вот сей месяц худо встает. Понужаю его, понужаю: никак.
— Ты Парашу проси, чтоб она тебя оглаживала да не стеснялась.
— Не-е-е. Она робеет. Время надобно. Токмо начали мы жить. Вот Варька, та умела. А Параша еще не выучилась.
— Небось плохо учишь, — допытывалась царевна. Никакого стеснения она не испытывала. Брат ее был прост, как юродивый. Он, по правде говоря, мало чем отличался от тех юродов, кои просили грошик на церковных папертях. Разве что был отмыт и холен, в одеждах царских!
— Учу ее, сестрица, как могу. А могу-то я худо, потому как за меня Варька старалась.
— Ты про Варьку-то забудь. Нету ее более и не будет. Ты сам жену-царицу учи — наука-то нехитрая.
— Знаю, сестрица, все знаю. Худой я учитель, — признался Иван.
— Старайся, — вымолвила Софья и вспомнила, что тот же совет — стараться — дала и молодой царице.
— Уж я стараюсь! Так стараюсь, сестрица, что мочи моей нет, — уныло отвечал Иван.
— Мы, Милославские, глаз с тебя не сводим, братец, — ободряла его Софья. — Коли ты постараешься, наша династия жива будет и процветет.
С этим и уехала. Но опасения ее не покидали. И всю дорогу она размышляла, ища выхода. Ясно, что царь Иван был гнил. Стало быть, и семя у него гнилое. И не будет у него потомства. Хоть и сказывала ей девка Варька, что семени у него много, как у здорового мужика, но оно, видно, не взойдет в лоне Прасковьи.
— Поспешайте к князю Голицыну, — приказала она окольничему Афанасию, распоряжавшемуся ее свитой.