Меж тем и сам Тараруй принял чрезвычайные меры опасения. Выезжал он с конвоем из полусотни стрельцов, а двор его охраняла постоянно целая сотня. Вот, мол, смотрите, дети мои, сколь я берегусь. А все потому, что бояре хотят меня вместе с семьей извести как вашего главного радетеля. А ведь прежде свободно ездил и никого не боялся. Все козни боярские да государские.
— Не дадим тебя в обиду, батюшка ты наш! — орали стрельцы.
— Сами опасайтесь, — продолжал Хованский. — В праздник новолетия, первого сентября, бояре подучили своих людишек напасть на ваших жен и детей да перебить их всех, а заодно и вас.
Так вот обе стороны стращали друг друга, и напряжение росло. Гроза должна была непременно грянуть. Вот только с какой стороны. И те, и другие опасались начать: весы казали ровно.
Но вот прибыл из Москвы думный дьяк Нифонтьев и с ним два подьячих и упросили Софью устроить думное сидение. И на этом сидении дьяк зачел грамоту: «…ведомо учинилось, что боярин князь Иван Хованский, будучи в Приказе надворной пехоты, и сын его, боярин князь Андрей, в Судном приказе, всякие дела делали без ведома великих государей, самовольством своим и противясь во всем великих государей указу; тою своею противности и самовольством учинили великим государям многое бесчестие, а государству всему великия убытки, разоренье и тягость большую. Да сентября во 2 число, во время бытности великих государей в Коломенском, объявилося на их дворе у передних ворот на них князя Ивана и князя Андрея подметное письмо извещают московский стрелец, да два посадских на воров и на изменников, на боярина Князь Ивана Хованскаго да на сына его князь Андрея: «На нынешних неделях призывали они нас к себе в дом человек 9 пехотного чина, да пять человек — посадских и говорили, чтоб помотали им доступать царства Московскаго, и Чтоб мы научали свою братью ваш царский корень известь, и чтоб прийти большим собранием в город неожиданно и назвать вас государей еретическими детьми и убить вас, государей, обоих, царицу Наталью Кирилловну, царевну Софию Алексеевну, патриарха и властей, а на одной бы царевне князь Андрею жениться, а остальных царевен постричь и разослать в дальние монастыри; да бояр побить: Одоевских троих, Черкасских двоих, Голицыных троих, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двоих и иных многих людей из бояр, который старой веры не любят, а новую заводят; и как то злое дело учинят, послать смущать во все Московское государство…»
— Ну?! Что я вам говорил! — торжествующе провозгласил князь Василий. — Надобно немедля корень выдрать безо всякой жалости да оглядки. Решили: по подлинному розыску и по явным свидетельствам и делам, и тому известному письму охватить Хованских и ближних их людей и казнить смертию.
Было это уже в дороге к Троице, почти у самых ее ворот. Сколотили отряд из верных людей, в голове его поставили боярина Михаила Ивановича Лыкова, славного своею отвагою, и поручили схватить Хованских. Что и было сделано, несмотря на то, что старого князь Ивана окружала большая свита. Повязали его прямо у вотчинного села Пушкина, на походе, а князь Андрея в подмосковной его вотчине на Клязьме.
Привезли их в село Воздвиженское, где был царев дворец путевой; поставили пред очи думных людей. И разрядный думный дьяк Шакловитый Федор Леонтьевич зачел сказку об их винах. А поминалось в ней еще о том, как старый Хованский роздал цареву казну без указа, как дозволил всяких чинов людям ходить в государевы палаты без страха и совести, и о многих других его бесчинствах.
— Господа бояре, — взмолился Тараруй со слезали на глазах, — доправьте, кто был настоящий заводчик бунта стрелецкого. Донесите их царским величествам, чтобы нас изволили выслушать и так скоро и безвинно не казнили…
Когда о том донесли царевне Софье, она тотчас смекнула, что Тараруй может открыть глаза на ее связь с ним и ее подговоры, а потому повелела:
— Казнить их безо всякого промедления!
И стрелец Стремянного полка, верного государям, отрубил головы обоим Хованским прямо на площади у большой дороги. Одновременно взошла звезда Федора Шакловитого. Он приглянулся царевне и своею статностью, умными речами и решительностью. Приблизил его к себе и князь Василий.
Меж тем стрельцы из свиты Хованского поскакали в Москву с известием о позорной казни их батюшки и благодетеля. Мутил стрельцов и младший сын Хованского комнатный стольник царя Петра Иван-младший. Он пугал: бояре-де со своими людьми и земским ополчением идут на Москву и начнутся казни великие и разорение. Поднялся переполох: стрельцы вооружились, выставили караулы у всех московских ворот, захватили Кремль и царские дворцы.
Так, в томительном ожидании, прошло несколько дней. Наконец из Троицы пришла грамота. Ее сочинил князь Василий, а подписала правительница Софья от имени великих государей. В ней говорилось:
«Вы бы их, князей Хованских, явную измену ведали, и никаким прелестным и лукавым словам и письмам не ведали, на себя же нашей опалы и никакого гнева не опасались и никакого сомнения в том не имели, потому что нашего гнева на вас нет».
В грамоте говорилось не о стрельцах, а о надворной пехоте. Но страсти не улеглись. С кремлевского Пушечного двора вывезли все пушки, побрали ядра, порох, свинец. Горлопаны требовали разграбить и зажечь все боярские дворы, да, вооружившись, идти на Троицу походом.
В Троице об этих речах заводчиков немедля прознали. Кинули клич к земским людям, заперлись и стали готовиться к осаде. Разумеется, главное начальство над ополчением было поручено самому разумному да распорядительному: князю Василию Голицыну. Он, впрочем, вел успокоительные речи: как бы стрельцы да солдаты ни ярились, Троицу им не взять. И дело не во многом ополчении — это при осаде лишние едоки, а в крепости и несокрушимости ее стен. Пушки на стенах ощерились жерлами, картечи да ядер было запасено в достатке, запасен и провиант — живой скот да зерно вволю, равно и овес и сено для коней.
— Припас костей не ломит, — говаривал князь Василий, — а предосторожность не мешает. А уверен я в том, что сии приготовления без надобности: не пойдут стрельцы походом на Троицу, ведают, что она неприступна — раз, сила наша их пересилит — два. Они безначальны, головы у них нет. А голова в воинском деле едва ли не главное.
По его слову и вышло. Попаниковали стрельцы да солдаты, а с ними и посадские люди, а потом напал на них такой страх, что стали они бить челом патриарху Иоакиму, чтоб замолвил за них слово, что покорны они и просят великих государей и весь двор воротиться в Москву.
— Коли покорны, так пусть пришлют от каждого полка по двадцать выборных, и мы их тут рассудим, — распорядилась Софья.
Пошел с выборными суздальский митрополит Илларион, как страховщик, что им-де зла не будет. Софья самолично вышла к ним и стала их распекать. А выборные подали ей сказку, в которой было писано: «Деды, отцы, дядья и братья наши и мы сами великим государям служили и ныне служим и работаем всякие их государские службы безызменно, и впредь работать безо всякой шалости рады; услышим от кого-нибудь из нас или от иных чинов людей злоумышленные слова на государское величество, на бояр думных и ближних людей, таких будем хватать и держать до указу, как будут государи в Москву из похода, а у нас никакого злоумышления нет и вперед не будет; ратная казна, кою мы взяли, пушки, порох и свинец теперь в полках в целости, полки, коим велено идти в Киев на службу, все готовы».
Напряжение, которое владело всеми, с таковым покаянием спало. Пришла весть и от боярина Михаилы Петровича Головина, назначенного управлять Москвой, что все смирны и покорны и ждут не дождутся прихода великих государей со всем двором и боярами.
От такого известия легко стало на сердце у Софьи. Хованских более нет — стало быть, и свидетелей ее соумышления со злодеями нет, Алексейка Юдин тоже головы лишился.
Легко, да не надолго. Не давал ей покоя царь Петрушка. Входит он в возраст, а как войдет — не станет с нею церемониться.
— Как же мне быть, Васенька? Ведь он меня, злодей, со свету сживет. Он уже сейчас ходу не дает, во всем перечит.
Князь Василий был в затруднении. У царя Петрушки норов крутой, хоть и молод он, но самовит. Если против него пойти — сомнет, успеха не будет. И сила за ним не малая, хорошо выученная иноземцами да им самим. Какие они потешные — не потешные вовсе, а регулярное войско. Нет, не взять его в лоб, и обходом его не взять.
— А как? — спросила царевна, хотя знала — никак.
— Говорил я не раз, — сердито отвечал князь Василий. Оттого сердито, что упрямилась Софья. — Только замирением, только в полной дружбе и покорстве.
— Нет, — мотнула головой Софья. — Не будет этого! Не пойду на поклон! Ни за что!
Глава пятая
Куда весы качнутся…