— Не было ль погони какой?
— Не было. Все было покойно. Опосля как ты уехал заперли мы ворота, изготовились, истомились ожидавши. Но все было тихо. Преображенцы твои аж пять пушек подкатили к воротам, чаяли приступа. Обошлось.
— А где Натальюшка, сестрица?
— Да вот она — бежит-торопится с любимым братиком обняться.
Подоспела Наталья, красна девица. Петр ухватил ее за талию, поднял, поцеловал. Она как кукла болтала ногами, обутыми в алые сафьяновые сапожки.
— Пусти, Петруша, пусти же, боюся, уронишь, — раскрасневшись, молила она. — Экой ты сильный. А все ж боюся.
— Отпусти Натальюшку, — забеспокоилась и царица. — Не ровен час оскользнешься. Не люблю я таковых забав.
— Нет, матушка, николи я сестрицу не уроню. Обе вы мои ненаглядные, обеих оберегать буду. А что полки? — неожиданно спросил он.
— Сказывал полковник Патрик Гордон, что поспеют к Троице вскоре, как выправят обоз. Велел спросить: везти ли пушки?
— Для обороны тут своих достанет. Велю окольничего послать с наказом: пушек сюды не возить. А когда обещался поспеть?
— Завтрева к обеду, не прежде.
— Что так?
— Сказывал: нет нужды. Послал-де лазутчиков на Москву вызнать, не готовятся ли к походу. Воротились и доложили: переполох есть, а в поход не сбираются.
— Строю не видать?
— Кучкуются, промеж себя балакают, тревожно.
Вот если бы к Федьке Шакловитому проникнуть да выведать его намерения доподлинно? Петр более всего озаботился этим. Держал совет с ближними, решили дождаться стрельцов Сухарева полка, верных Петру.
Дождались. Вместе с полком явились Елизарьев со товарищи и ко всеобщему удивлению полковник Цыклер, известный приверженец царевны Софьи.
— А ты пошто не на своем месте? — ухмыльнулся Петр.
— Великий государь, дозволь тебе послужить, — виновато произнес Цыклер, отводя глаза. — Понял я: не туда затесался. Федька, ведомо тебе, злодейский замысел готовил, подбивал царицу и весь нарышкинский корень истребить. Ну а я против…
— Объявил о том Федьке?
— Не, утек с Елизарьевым. Давно уж он, Федька, сии свои злоумышления строил и нас на то подбивал. Говорил: всех бояр, кто Нарышкиным служит, тож надобно перевести. Не на ту дорогу я сбился, теперь вот решил путь переменить.
— Что ж, поглядим, — неопределенно протянул Петр. — Какова будет твоя истинная дорога.
Позвал верного Гаврилу и приказал:
— Ступай в приказную избу да созови дьяков и подьячих. Грамоты надобно отправить ко всем стрелецким полковникам, чтобы сюды явились немешкотно с десятком выборных стрельцов от каждого полка для важного государева дела. Ослушники понесут суровую кару.
Гаврила сочинил грамоту, дьяки и подьячие принялись ее переписывать и по всем полкам рассылать. Разослали и стали ждать, не ведая, что царевна приказала все бумаги, что от имени царя Петра будут присланы, первым делом подавать ей. Она-де распорядится, как поступать далее.
Нет, не проста была царевна. Как только ей донесли, что ненавистный Петрушка бежал из Преображенского к Троице, смекнула она, что планы Федора были ему открыты и что теперь пошла крутая игра. Втайне пожалела она, что вовремя не вмешалась. Надо было все замыслы держать в сугубой секретности, опираясь только на верных людей. Она сказала об этом Шакловитому.
— А кто они, верные? — раздраженно спросил он. — Вон Иван Цыклер дочитался вернейшим, а переметнулся к Петрушке. Переметчиков из верных все более. Ни на кого нельзя положиться.
— Худо ты готовился, Федор. Ежели бы поменее языком болтал на всех углах, толку более было бы, — в тон ему проговорила Софья. — Вывел бы два полка ночью да самолично повел на Преображенское. А ты ночь-полночь бражничал да с бабами вожжался.
— С тобою, Софьюшка, а не с бабами, — отрезал Федор.
— Нешто я не баба? То-то!