Окольничий двинулся к выходу с криком:
— Чего надо! Пошли прочь! Государь великий не для ваших глаз! Недостойны! Прочь, прочь!
Люди нехотя расходились, бормоча:
— Опасаются, — сглазим…
— Ежели бы на колени пали да лбами стукались, тогда ладно…
— Все царевна…
— Она, вестимо…
— Зла через меру…
Эти вполголоса сказанные слова достигли ушей Софьи. В иное время она бы допыталась непременно, кто назвал ее злою, да приказала бить батогами либо засечь кнутам. Сейчас ей было все равно. А ведь и в самом деле — добрых дел за нею мало водилось.
Пришло время ей покопаться в себе. Она и к родным сестрам относилась не по-сестрински, равнодушно. Иной раз, правда, выжимала из себя крупицы сердечности, да выходило это натужно. Она была по большей части занята собою, своими заботами, стремясь утвердить себя на той высоте, которой достигла. Более всего желала угодить боярам, дабы не сомневались ни в ее уме, ни в ее достоинствах, наконец, ни в ее женственности. Была хороша и с ближними боярынями, а также с теми шестью спальницами, которые одевали ее, причесывали, умывали, белили и румянили, сурьмили брови и ресницы.
А злобность?.. Да, все из-за мачехи, из-за Петрушки и их окружения. Выходила из себя, глядя на царицу Наталью: на ее стройность да пригожесть, на ее легкие движения, на плавную речь. И ведь лапотница, худородная… Нарышкины из мелкопоместных, ничем себя не прославили, ничего заметного за собой не оставили.
Они и разожгли в ней злобность и зависть. Понимала: встали поперек ее дороги и добром не уберутся.
А как с ними сладить? Как?!
Чем безуспешней были ее происки, чем напрасней ухищрения, безрезультатней чары и заговоры, тем сильней росла в ней злобность.
Ничто не брало их! Казалось, они окружены невидимой бронею. Подкупала царевна приближенных к царице и ее сыну, платила с невиданной щедростью за их услуги. Уж и пожары подстраивала, и ядовитые травы подкладывала под постель под видом свежего сена для укрепления сна. Пыталась и в поварне кого-либо подкупить, да не удалось. Царица была настороже и, прежде чем кормить сына, отведывала сама либо давала отведывать ближней постельнице.
Однажды удалось подпалить хоромину, где лежал царь Петрушка в огневой болезни. Огонь разбушевался не на шутку. Сгореть бы в нем и Петрушке, а он, несмотря на хворь да слабость, выскочил.
Ну не заговоренный ли?! И царица тож. Все козни, которые замысливала против нее царевна, какие бы препоны ни воздвигала, какие бы отравные зелья ни подливала — все было напрасно.
Ярилась Софья, разжигала эту ярость безуспешность всех ее усилий. Да что ж это такое, в самом деле! Как и с чем к ним подобраться?! Неужто эти Нарышкины и в самом деле заговоренные? Часть их все-таки удалось истребить во время стрелецкого бунта. Тогда еще, правда, царевна Софья не была в такой силе, которой достигла поздней. Тогда, собственно, и началось ее возвышение.
Видя, что все власти потеряли голову и даже сильных бояр сковал страх, она поняла, что настал ее час, когда можно ей, царской дочери, обороненной своим происхождением, женщине, управить события.
Расчет оказался верен. Обезумевшие от крови и насилия стрельцы расслышали ее голос, вняли ее призывам. Тогда она защитила царицу и царей-отроков от кровавой ярости. Тогда не было иного хода. Тогда она заслужила признание бояр. Оно росло и укреплялось не только с каждым днем — с каждым часом!
Ныне же все стали слепы и глухи. Как все переменилось! Ничего не осталось: ни трепета, ни благоговения, ни простой благодарности. Все, что она щедро швыряла ради умиротворения обезумевших убийц, все жертвы оказались напрасны. Не раз говорено было: народ туп, жесток и неблагодарен.
Она-то думала по-другому. Она считала, что заслуги ее велики и всем видны. Оказалось, все разом куда-то сгинуло. Все порушил царь Петрушка одним махом.
Сколь раз предостерегал ее князь Василий. Заставил ее читать сочинение итальянца Макиавелли «Государь». С великим трудом осилила первые страницы. Далее не пошло. И тогда князь Василий стал сам переводить и растолковывать страницу за страницей. В самом деле, там были здравые предостережения. Не доблестью или удачей достигла она, царевна, верховной власти, но скорей, как выражается оный Макиавель «удачливой хитростью». Она твердо усвоила, что с враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочислен.
Более всего надобно опасаться враждебной знати — это царевна тоже усвоила и старалась заискивать перед боярами, особенно в Думе. Усвоила она и ту простую истину, что с врагом можно бороться либо законами, либо силою.
Закон на стороне царя Петрушки. Стало быть, ему можно противопоставить только силу. Царевна твердо надеялась на силу, на стрельцов. Вышло, что напрасно. Главные подпорки Петрушка выбил у нее из-под ног: сначала князя Хованского, затем Федора Шакловитого.
Она не годилась в предводительницы. Она не могла повести полки. Да и ежели бы повела, то Троицу — эту первоклассную крепость — было не взять…
Да, проиграно ее дело, проиграно. Ничегошеньки она не добилась!
Глава шестнадцатая
К единовластию
Ночное бегство из Преображенского отточило, закалило и упрочнило его мужество. Так булатная сталь под ударами молота становится еще крепче.
Петр осознал себя за стенами Троицы прежде всего неуязвимым для своих врагов. Он наконец выучился четко их различать. Это царевна Софья и весь ее скученный лагерь. Она стоит на его пути, стоит давно и не желает не то что уйти — подвинуться. Это ее главный советник и галант — князь Василий Голицын. Он урвал власть у своей любовницы. Он опасен уже тем, что просвещен и значителен, как государственный муж. Остальные — мелки, тявкают из подворотни и не способны на сколько-нибудь решительные действия.