— Может, и впрямь уснули, — засмеялся Головкин. — Вышли ни свет ни заря.
— С таким воинством много не навоюешь, — подытожил Петр. — Возьмусь-ка я всех чистить. До блеска доведу, коли начну. Чтоб на походе спать, мыслимое ли дело!
— Не давай никому спуску, Питер, — поддержал его Лефорт. Но глаза его смеялись. Он был весельчак, этот Лефорт. Легкость его была притягательна. И сейчас близость вражеской кавалерии ничуть не встревожила этого дебошана, легкомысленно же произведенного молодым царем в генерал-адмиралы.
Петр меж тем озабоченно вглядывался туда, куда ускакал Шеин с его эскортом. Там улавливалось слабое движение.
— Чтой-то он медлит, Алексей Семенов.
— Твои бояре, Питер, все раками ползут, — улыбка не сходила с лица Лефорта.
— Наверно, договариваются, — предположил Головкин.
— Патрик, — обратился Петр к Гордону, — выведи-ка свой полк вперед. Да пусть запалят фитили на всякий случай.
— Как запалят, так и погасят, — Лефорт был верен себе. — Раз так долго переговариваются, стало быть, сражение отменяется. Сегодня по этому поводу мы можем крепко выпить. Я противник всякого кровопролития.
Петр усмехнулся:
— У тебя одно на уме, Франц.
— Доброе дело не выходит из ума, — откликнулся Лефорт. — Да приказал ли ты насчет напитков?
— Должны быть в обозе, — Петр ухмылялся. Ему бы, как предводителю войска, быть озабоченным, а он снова поддался чарам своего «брудера» и уже спокойно ожидал возвращения Шеина.
Наконец от плотной массы всадников отделилось несколько — парламентеры. Нахлестывая лошадей, они мчались к войску.
— Я же говорил, что кровопролитие отменяется, — вовсю веселился Лефорт. — Это не более как пополнение. Идут сдаваться в плен. Перед такой грозной массой, как наша, любой противник торопливо капитулирует. Жизнь всем дорога.
— Масса — это еще не сила, — возразил Петр. — Она и есть масса — куча то бишь. Начнись сейчас заваруха, порубят друг друга.
И он воинственно взмахнул палашом. Он вытащил его, когда готовился к атаке, но сейчас, по-прежнему вглядываясь в группку всадников, машинальным жестом вложил его в ножны.
Наконец, осадив запаренного коня перед Петром, привстал на стременах отчего-то запаренный Шеин. Докладывая, он не мог сдержать улыбки:
— Государь милостивый, да это ж казаки. Которые с князем Василием на Перекоп ходили. Гетман их тебе в помогу послал. Полк с есаулом Погребальным.
— А коли так, отчего ж есаул не подъехал поклониться, — недовольно протянул Петр. — Сказывал ли, что на Москве деется?
— Сказывал. Все притаились и тебя ждут. С войском. А государыня царевна какой день не показывается.
— Знать, вещи пакует, — хохотнул Петр, очень довольный известиями. — Я так рассужу: ты с войском и артиллериею продолжишь путь к Москве, а я намерен возвратиться к Троице: там матушка царица обо мне тревожится да вести ждет, как ей с царевичем Алексеем да с женою моею быть, готовиться ль к отъезду. Ближние со мною останутся. И ты, Франц?
Лефорт скорчил недовольную гримасу.
— Брудер Питер, неужели ты меня, великого грешника, хочешь обречь на монастырское затворничество?!
А вино? А женщины? А Аннхен? — и он лукаво подмигнул. — Такого, как я, монастырь не выдержит.
Глава семнадцатая
Безнадежность…
Металась царевна Софья туда-сюда, нигде не находя себе надежного пристанища. И былого преклонения. Разве что почтение — оно еще оставалось. Но уже увядая, подобно сорванному цветку, мало-помалу теряющему и свои краски, и свое благоухание, и свою свежесть.
Понимала: достанет ее царь Петрушка. Не помедлит отомстить за все ведомые обиды и покушения. А сколь еще было ему неведомых! Где бы схорониться? Где? Из своих хором бежала. Князь Василий в опале.
Может, к братцу податься — в Измайлово? Он пока еще царствует. Но уж совсем ума лишился: пропадает в коровнике. Там-де ему хорошо, там-де покойно, там-де доброта и безмятежность. И дух теплый, приманчивый — навоз с молоком.
Было совсем мало ума, а ныне ничего не осталось в нем от царя. И вовсе ослаб: самого ноги не держат, об руки его водят.