— А какие у тебя птицы были?
— Разные. Сороки, галки. Однажды у меня был птенец сойки; но с ним было одно мучение, их кормить очень трудно, и он у меня чуть не подох. Нет, этих я больше ни за что не стал бы держать у себя, лучше оставить их при матери.
— А какая твоя любимая птица?
Билли посмотрел на него так, будто мистер Фартинг вдруг повредился в уме и проявляет явные признаки идиотизма.
— Да вы что, сэр?
— Ты хочешь сказать — сокол?
— Да остальные с ним просто ни в какое сравнение не идут.
— Ну, а почему? Что такого особенного в этой птице?
Билли наклонился, набрал пригоршню песку.
— Даже не могу вам объяснить. Просто это так, вот и все.
— Ну, а вот, например, сороки? Красивые же птицы. Или сойки, какая у них раскраска красивая…
— Дело не только в раскраске, это все чепуха.
— А в чем же дело?
Билли выпустил из кулака тоненькую струйку песка на свой левый туфель. Песчинки отскакивали от резинового мыска, словно струйка воды, падающая из крана в раковину. Билли покачал головой, пожав плечами. Мистер Фартинг сделал шаг вперед и поднял руку.
— Что мне нравится в этой птице, так это ее форма, ее линии; у нее такие красивые пропорции. И головка у нее такая аккуратная, и она так складывает крылья на спине… И хвост у нее — что надо! А на лапках — будто брюки гольф.
Билли словно вычерчивал или лепил птицу в воздухе, подчеркивая каждую фразу своего описания соответствующим жестом.
— Это существо, которое вызывает желание нарисовать его или вылепить из глины. Живопись, мне думается, подойдет больше, на картине можно передать все эти красивые коричневые крапинки.
— И все же, сэр, только когда она в полете, видно, в чем она превосходит других птиц, тогда она в своем лучшем виде.
— Я с тобой согласен. И знаешь, можно угадать, что она хорошо летает, даже когда она вот так сидит.
— Потому что у нее и тогда форма обтекаемая.
— Именно это я и имел в виду, когда говорил о ее пропорциях, я думаю, у нее не случайны эти пропорции. Знаешь, на бегах недаром говорят: какой у лошади вид, так она и бежит. Думаю, что здесь то же самое.
— Конечно.
— И все же есть какая-то странность в том, как она летает.
— Да что вы, сэр? Соколы, если хотите знать, лучше всех птиц летают.
— Да я вовсе не хотел…
— Я, конечно, не утверждаю, что другие птицы летать не могут, взять вон хоть ласточек, или стрижей, или чибисов, вы только посмотрите на них, когда они в воздухе кувыркаются. Или там чайки и другие птицы… Я на них часами, бывало, глядел, когда мы к морю ездили. Лучше всего было в Скарборо, там на скалу можно забраться и оттуда глядеть. И все же это не то. По крайней мере, я так считаю.
— Я не о красоте ее полета говорю, полет был просто великолепный. Я вот что имел в виду… ну, в общем, когда она летит, у меня появляется какое-то странное чувство.
— Мне кажется, я понял, о чем вы, сэр. Вы хотите сказать, что все вокруг будто замирает сразу, прямо мертвая тишина.
— Вот именно!
При этом восклицании птица вздрогнула и насторожилась.