Они дошли до «Ко-опа» на углу улицы. Здесь Билли остановился, а миссис Роуз пошла дальше. Билли повернулся и побежал назад, мимо букмекерской конторы. Он промчался через весь квартал, потом вниз по главной улице, потом до тупика и дальше в поле — через лазейку.
Всего несколько метров он пробежал по дорожке, и тускло-красные стены домов стали темными силуэтами в сгустившихся сумерках. Только очертания крыш еще четко вырисовывались на фоне неба. Билли вытащил вабило из одного кармана и пошарил в другом, доставая носовой платок. Он развернул платок, привязал к вабилу и стал раскручивать его, медленно продвигаясь вперед по тропинке.
— Пус! Пус! Иди сюда, Пус!
Он все время смотрел вверх и потому то и дело сбивался с тропинки и снова выбирался на нее, ступал по лужам; мокрая трава смывала грязь с его кедов.
— Иди, Пус! Иди сюда!
Сперва платок трепетал за вабилом, потрескивая, будто хвост бумажного змея, однако дождь и влажная трава вскоре превратили его в мокрую серую тряпку, которая шлепала в темноте.
Круг за кругом, круг за кругом, леска свистела в сумраке; потом он стал крутить помедленней, сменяя руку. Наконец Билли укоротил леску и раскрутил ее так сильно, что леска, вабило и платок слились в колесо, и он выпустил его вверх, как ракету, — высоко взлетев в небо, ракета вдруг замедлила свой полет и, потеряв скорость, упала на землю. Билли подбежал, поднял вабило и тут же начал вращать снова.
— Пус! Пус! Пус!
Его клич стал пронзительным, похожим на визг. Он прерывисто дышал и всхлипывал, но всякий раз, когда он укорачивал леску, чтоб ускорить вращение вабила, он сдерживал дыхание, прислушиваясь. Он почти не дышал и тогда, когда вабило взлетало вверх; и так до тех пор, пока оно, неразличимое во мраке, не падало на землю, и тогда Билли, плача, бежал и подбирал его с земли.
В конце поля в проеме живой изгороди был лаз — лесенка со ступеньками. Боковины лестницы были холодные и скользкие. Билли поднялся на две ступеньки, потом, держась за боковины, вскарабкался на верхнюю перекладину и медленно, осторожно, зацепившись носками за боковины, выпрямился, балансируя, точно акробат на вершине человеческой пирамиды. Стоя над изгородью, он озирался вокруг. В обе стороны тянулись изгороди и заборы, словно черная кайма — по краю серого покрывала. Билли напряженно вглядывался в даль, туда, где начинался лес, потом он повернулся и от этого движения чуть не свалился с лестницы. Он ухватился за боковину, нашел прочное положение и принялся медленно раскручивать вабило.
Стоя над полем в сумраке, зацепившись ногами за перекладину, он раскручивал вабило и звал, звал без конца. Иногда вабило задевало за изгородь, и тогда нарушалось и его собственное равновесие и ритм вращения. Но, слегка согнув колени, Билли снова обретал равновесие и снова вводил вабило в игру. Иногда платок задевал иглы боярышника, оставлявшие на нем дыры, так что в конце концов платок оторвался и упал на кусты. Билли оставил его лежать там — смутное пятно на фоне листвы, да и сама листва была теперь похожа на тень, и вабило стало темною тенью, взлетающей вдруг из мрака.
Билли бросил вниз вабило и спустился за ним, подобрал его и раскрутил снова. Он медленно двинулся к лесу. Очертания деревьев уже проступали из мрака, черная лента леса протянулась вправо и влево и все выше заполняла собой небо, по мере того как он подходил. Вабило, до предела раскрученное, иногда поднималось выше зубчатых силуэтов деревьев, мелькало на фоне серевшего неба, потом устремлялось вниз и, стукнувшись о землю, снова мчалось по кругу. Когда Билли подошел совсем близко к опушке леса, он уже больше не мог разглядеть вабило на фоне неба, оно оставалось теперь невидимым в темноте и ненужным.
Билли побежал. Он добежал до лаза, вскарабкался по лестнице и спустился вниз, волоча за собой вабило. Оно зацепилось за перекладину, и Билли резко остановился. Он потянул за собой вабило, потом намотал на руку леску и рванулся вперед. Леска оборвалась, Билли с трудом удержался на ногах и, сбросив с руки обрывок лески, свернул с тропинки, вломился в подлесок.
— Пус! Пус! Пус! Пус!
Вдруг стало еще темней, и ему приходилось, пробираясь вперед, защищать руками лицо от сучьев. Среди кустарника темнели высокие купы боярышника, а высоко над ним на фоне неба сучья деревьев сплетались в густую решетку.
Так блуждал он, крича в темноту, спотыкаясь и падая на четвереньки; иногда он так и оставался стоять на четвереньках, опустив голову, будто усталый зверь, потом, выкарабкавшись из кустов, вставал и шел снова. Миновав подлесок, он забрался в самую глубину леса, где было больше пространства между деревьями, и каждый такой просвет был серым и темным, как погреб. Листвяной покров проминался у него под ногой, а там, где осенние ветры намели листьев в ямы или у пригорков, нога утопала в листве по щиколотку; и тогда он переступал, высоко поднимая ноги, шел медленным скользящим шагом, а когда ноги уставали, останавливался, погрузившись в палую листву чуть ли не до колена. Он снова звал, ждал, но в ответ доносились только эхо да шум дождя.
Дождь, миллионы капель в секунду. Одни шлепали по земле, пролетев между сучьями, другие стучали по листьям и сливались в более крупные и тяжелые капли, чтобы потом оборваться вниз. А на их месте нависали точь-в-точь такие же тяжелые капли. Над всеми лесами с миллионов ветвей падали миллионы капель в секунду — кап, кап, кап — под немолчный шелест и шорох дождя, льющегося на землю.
— Пус! Пус! Пус!
Только стук капель отвечал на его односложный призыв: чей-то шепот крался за ним по лесу, замирая после каждого его крика, но потом немедленно отзывался снова, еще нежней, еще настойчивей, чем сам его призыв. Билли наткнулся на молодой дубок, покрытый еще не облетевшими пожухшими листьями. Листья загремели, и он метнулся в сторону, куда глаза глядят, — бежал, звал, спотыкаясь о пни и сучья, спрятавшиеся в траве, и падая. Билли снова набрел на тропинку и пошел на другой край леса, потом повернул назад по той же дороге и вышел у того самого лаза, через который он перелез. В поле было темно. Вдали небо еще светилось оранжевым заревом, словно городская окраина была объята пожаром. Билли свернул под сень деревьев, туда, где была ежевичная поляна. И снова побежал. Первые несколько метров он пронесся с разгону, но потом колючие щупальца ежевики ухватили его за джинсы, вцепились в ткань и царапали ему щиколотки через носки. Он шел все медленней, медленней и наконец затоптался на месте, точно в страшном сне.
Он проходил по тем же самым местам, где уже был раньше. Он пересекал дороги, чтобы выйти на новое место, но оказывался на них снова и вновь попадал туда же, было слишком темно, чтобы он мог разглядеть хоть одно знакомое дерево или какой-нибудь другой ориентир.
Наконец чаща поредела, и он различил огни Монастырской фермы. Билли направился к ней, выбравшись из-под деревьев к изгороди, окаймлявшей проселочную дорогу, ту самую, что отделяла лес от фермы. В кухне занавески не были задернуты, и свет из окон освещал поляну и приземистые яблони на ней. Справа от дома различались очертания конюшни и каких-то еще дворовых построек, а в отдалении смутно маячила во мраке громада амбара. Слева от дома был пустырь, на котором когда-то стояла монастырская стена, но сейчас было пустынно и голо, если не считать нескольких каменных обломков, черневших в траве. Билли долго смотрел на ферму поверх изгороди. Потом его начал бить озноб, он повернул прочь и медленно отправился в обратный путь через лес.
Что-то хрустнуло перед ним и метнулось в сторону, потревожив птицу, которая вспорхнула среди ветвей.
— Пус!
Он отыскал тропинку, которая вывела его к лазу. Когда он карабкался по лестнице, нога его зацепилась за порванную леску вабила. Он распутал леску, снял ее с перекладины, обернул вокруг вабила, потом спрыгнул вниз и побежал через поля к своему дому.
Черная вереница домов была словно вырезана на оранжевом фоне неба. Освещенные окна нижних этажей сливались в непрерывную линию разноцветных квадратиков, и лишь изредка эту линию дополняло освещенное окошко на втором этаже.
Билли добрался до жилых домов и вошел в закруглявшийся тупик; и тут он сразу вступил в оранжевое марево света от трех фонарей в тупике, а также фонарей, стоявших наискось друг от друга по обе стороны улицы.
В гостиной у них горел свет. Билли пробежал по дорожке к кухонной двери, взялся за дверную ручку и, немного подумав, отпустил ее, он стал вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть сарай. Потом медленно пошел к сараю, постепенно замедляя шаг, и вдруг, уже почти остановившись, бросился бежать. Дверь была по-прежнему открыта. Сарай — по-прежнему пуст.
Когда Билли вбежал из кухни в гостиную, мать и Джад, напуганные шумом, поднялись из-за стола, но, увидев Билли, сели снова.
— Где она? Что ты с ней сделал?
Джад мельком взглянул на него и опять уставился в комикс, прислоненный к сахарнице. Мать покачала головой.