— Тебе на все наплевать!
— Мне не наплевать. Но, в конце концов, это всего-навсего птица. Ты ведь можешь другую завести…
И она снова уткнулась в свой журнал, подняв над столом чашку. Билли протянул руку, сжал чашку и так дернул ее к себе, что у нее оторвалась ручка и чашка пролетела через всю комнату, выплеснув чай. Джад, наблюдавший за этой сценой в зеркале, не успел толком ничего сообразить и отскочить в сторону, чашка попала ему как раз посередине спины между лопатками. Миссис Каспер изумленно разглядывала ручку, оставшуюся у нее на пальце. А Билли уже повис на спине у Джада, обеими руками вцепившись ему в шею. Джад раскачивал его из стороны в сторону, и он болтался, как висюлька на праздничном майском столбе. Миссис Каспер попыталась оттащить Билли. Он лягнул ее двумя ногами, как заяц, и она, схватившись за грудь, согнулась от боли. Чайник качнулся, но не упал. Пачка бисквитов и бутылка молока покатились по столу. Бутылка упала на пол и разбилась. А пачку бисквитов задержал молочный потоп на скатерти.
Билли визжал и всхлипывал над самым ухом у Джада. Тот пытался дотянуться рукой до его волос, но всякий раз, когда рука Джада появлялась сзади, Билли отклонялся. И вдруг, резко нагнувшись, Джад перебросил Билли через голову. Билли изо всех сил цеплялся за шею Джада, но потом все-таки вынужден был разжать руки. Перевернувшись в воздухе, он упал почти на четвереньки на кушетку, и она опрокинулась, показав дерюжную подкладку и с визгом крутившиеся ролики на ножках. И мать и Джад бросились на Билли, вскочив на ноги, он стал размахивать перед ними птицей, держа ее за лапы. Распахнутые крылья птицы, ее шуршащие перья, мелькавшие у них перед глазами, вынуждали их держаться на безопасном расстоянии, а между тем Билли успел поднять и поставить между ними и собой кушетку, как преграду, а потом, метнувшись к выходу, выскочил наружу и захлопнул за собой обе двери.
Он бежал к воротам по дорожке, а соседи, выглядывая из окон или полуоткрытых дверей, издали наблюдали за ним. Билли перепрыгнул через ограду и нагнулся над сточной канавой, нащупывая в воде какой-нибудь камень.
— Билли! Билли, вернись!
Он обернулся, услышав голос матери. Она бежала по дорожке, то и дело оглядываясь на соседей. Вот она добежала до ворот и приготовилась отворить их, но Билли уже был далеко, на главной улице. Она стояла, вцепившись в островерхие пики решетки, глядя, как он убегает прочь.
— Билли! Вернись, мерзавец!
— Вы меня не поймаете! Никогда не поймаете!
Он скрылся с глаз, а она долго еще стояла у ворот, потом вернулась в дом. На улице шел дождь, но никто из соседей не закрыл дверей, пока она не исчезла в доме.
Билли оглянулся через плечо и постепенно перешел на шаг, словно заканчивая бег на длинную дистанцию. Он тяжело дышал, но не останавливался ни на минуту, продолжая медленно и упорно шагать посередине дороги. Движение тут было не очень оживленное, и, если приближалась машина, он просто на мгновение сходил на обочину, чтобы пропустить ее. Когда Билли поднял правую руку, чтобы отереть рукавом лицо, он обнаружил, что все еще держит в руке птицу. Он сошел на обочину и остановился под фонарем. Переложил птицу в левую руку — правая ладонь вспотела. Перышки на груди у птицы были взъерошенные и мокрые от дождя. Билли пригладил их, потом погладил ей спинку и крылья, распахнул куртку и бережно спрятал птицу в большой внутренний карман. Он одернул куртку, и вздутия на груди почти не стало заметно. Билли вытер руки о джинсы и опять зашагал по дороге. Дойдя до конца главной улицы, он, не оглядываясь, свернул вправо и продолжал идти к центру.
По обеим сторонам этой боковой улицы, так же, как и вдоль следующей, как и вдоль всех этих Дорог, Авеню, Проспектов, Шоссе, Аллей, Проездов и Переулков окраинного микрорайона, шли похожие друг на друга дома: полуизолированные, разбитые на блоки, четыре окна в каждом блоке, и печная труба над крышей второго этажа. Лишь изредка этот типовой поселок разнообразили запрятанные в какой-нибудь тупик островки пенсионерских коттеджей, выстроенных, впрочем, из того же самого красного кирпича.
Перед каждым домиком был разбит квадратный палисадник, который отделялся от соседского проволочной сеткой, натянутой между бетонными столбами.
Большинство палисадников представляли собой необработанные квадраты вытоптанной земли либо заросли сорняками и какими-то старыми одичавшими кустарниками, многие сетки, очевидно оттого, что через них лазали или подрывали под ними ходы, были оттянуты и порваны. А в иных местах проволочная сетка была вообще содрана и на месте ограды остались торчать только четыре никому не нужных бетонных столба.
Палисадники отделяла от тротуара трехфутовая стена, сложенная из тех же кирпичей, что и дома. Верхний край стены украшал ряд кирпичей, поставленных на ребро, но во многих местах кирпичи вывалились, и дыры, зияющие в стене, напоминали дыры от вырванных зубов. Стоило выпасть одному кирпичу, как за ним вскоре следовал другой, и они начинали вылетать один за другим, так что местами в стене уже зияли клинообразные выбоины, доходящие до самой земли, и к ним были протоптаны дорожки, совершенно не предусмотренные планировщиками. Все эти дорожки пролегали совершенно одинаково — наискось от пробоины в стене через палисадник, прямо к бетонной дорожке, ведущей к дому. Груды выпавших кирпичей высились у основания стен.
Кое-где у стены была высажена бирючина, и проволочные ограды между палисадниками были укреплены еще живой изгородью. Между кустами виднелись порой небольшие лужайки, иной раз весьма причудливой формы: то со срезанным углом, то треугольные, то круглые, то с звездообразной клумбой посредине; у одной лужайки были срезаны два угла, вдоль другой по диагонали протянулась полоска каких-то растений. Были там еще какие-то нелепые тротуарчики, а также крохотные бассейны, где каменные птицы утоляли жажду. Кое-кто украсил свой палисадник какими-то решеточками, шпалерами и целыми рядами цветочных горшков, сделанных из дренажных труб. А то еще встречались гномики и аисты или пятнистые грибы-поганки, выкрашенные в немыслимые цвета; при свете, падавшем от уличных фонарей или освещенных окон, все эти фигурки отбрасывали на траву причудливые тени. У некоторых палисадников были ворота, хотя и далеко не у всех, но даже там, где они были, чаще всего не хватало одного или двух столбиков в ограде.
В этом микрорайоне были общие гаражи, но нередко то одна, то другая машина ночевала на обочине. Между проезжей частью и тротуаром тянулась полоска земли, и вдоль всей улицы из нее торчали через равные промежутки черные железные диски, на которых большими буквами было написано: Посеяно, не топтать. Некоторые машины тем не менее залезали двумя колесами на эту полоску. То тут, то там диски валялись на земле, точно сваленные могильные камни, и повсюду эта «засеянная» земля была изрезана колеями и вытоптана до блеска. А кроме того, она была усеяна бумажками, пустыми сигаретными обертками, обломками кирпичей и собачьими кучками, однако через каждые пятьдесят метров на полоске были посажены молодые деревца, окруженные оградкой из остроконечных железных прутьев. Не многим из саженцев удавалось подняться выше, чем окружавшие их железные прутья, большинство были похожи на еще один убогий остроконечный прутик, воткнутый в середину ограды. Впрочем, местные жители нашли применение этим оградкам — они превратили их в мусорные урны, и теперь они были полны бумажек, сломанных игрушек, пустых бутылок, пустых коробок и отслуживших свой срок велосипедных деталей.
Билли миновал эти дома с палисадниками. Прошел мимо домов Тиббата и Макдауэла, мимо домов Андерсона и трех курильщиков, мимо дома посыльного от Кроссли. Мимо некоторых домов он прошел даже несколько раз. Он прошел мимо спортивной площадки, тускло освещенной уличными фонарями и фарами машин, проезжавших по Сити-роуд. Он прошел мимо школы и пустынного футбольного поля, мимо яслей и детского садика, расположенных в противоположных концах микрорайона. Он прошел мимо букмекерской конторы и ряда магазинов в конце улицы: лавка, где угощали картошкой с рыбой, «Ко-оп», мясная лавка, фруктовая лавка, парикмахерская и, наконец, бакалейная. Точь-в-точь так же были оформлены магазины и в другом конце улицы. Лавки и магазины были закрыты, окна не светились: и все же для него они были вехами его дневного блуждания в лабиринте микрорайона.
Народу на улицах было мало: прошла какая-то пожилая пара, затем мужчина, потом женщина; никто не разговаривал, все куда-то спешили, опустив голову. Шелестя шинами по мокрому асфальту, прошла машина, за рулем маячила темная тень. Подмигнув подфарником, машина у перекрестка свернула направо.
Какие-то тени дрожали на опущенной шторе. Вспыхнул свет в окне и снова погас. Послышался чей-то смех. Затем чей-то крик. Кого-то окликнули по имени. Оглушительно вопящий телевизор выбросил в сад куски диалога. Где-то звучала пластинка, играло радио — случайные звуки на тихой улице.
Наконец Билли вышел на Сити-роуд. Здесь было светлее и машин побольше. Автомобили сверкали под дождем, их крыши отражали разноцветные уличные огни, машины оставляли за собой на мокром асфальте мерцающие дорожки света. Билли остановился, глазея на уличное движение, он поворачивал голову то влево, то вправо, провожая взглядом какую-нибудь особенно заинтересовавшую его машину. Потом он повернул направо и зашагал, опустив голову, посреди мостовой. Выждав, когда образуется промежуток в потоке машин, Билли пересек улицу наискосок перед носом у какой-то машины, шофер коротко просигналил, замедлил ход и, обернувшись, проводил его взглядом. Билли миновал лавку Портера. На ее стеклянной двери было объявление: Закрыто. Нельзя купить даже пачку «Бристоля».
Дома, лавки. Квартиры над лавками. Новый жилой дом с собственной стоянкой перед ним. Старые жилые дома располагались уступами по склонам холма или ютились в конце улиц. Гараж. Часовня, обитая жестью. Детская площадка с запертыми воротами, за ограждением виднеется бассейн-лягушатник, из которого вода спущена на зиму. Потянулся длинный ряд пустующих старых домов, а рядом с ними, в стороне от дороги, — заброшенный кинотеатр. Проходя мимо, Билли взглянул на него, потом остановился, вернулся и встал перед входом.
«Дворец». Причудливые буквы, стилизованные под арабскую вязь, еще виднелись на штукатурке над входом. Стиль здания явно навеян греко-арабской архитектурой. Над входной дверью арка, как бы уводящая в пещеру, а над ней — завершение фасада, повторяющее тот же самый восточный изгиб, полумесяцем. Колонны подпирали башенки, венчающие фасад справа и слева. Здание было оштукатурено, колонны изрезаны каннелюрами, но штукатурка на фасаде и на колоннах уже начала отваливаться, обнажая все те же кирпичи. Доска анонса ничего не обещала любителям кино. Вход был закрыт раздвижной дверью, но она не доходила до стрельчатой арки, и через проем можно было увидеть, что фойе завалено кирпичом и камнями, которые выпали из стен.
Билли медленно пересек дворик и подошел ко входу. Он подергал дверь и сам вздрогнул, напуганный грохотом. Он дошел до угла здания и глянул вдоль боковой стены. В отличие от оштукатуренного фасада эта длинная стена оказалась попросту кирпичной. Билли направился вдоль нее. Неподалеку от угла он обнаружил небольшое окошечко, заколоченное досками. С задней стороны здания находился запасный выход, тоже забитый досками, а с другой стороны здания, ближе к фасаду, — еще одно небольшое заколоченное окошко, расположенное симметрично первому. Билли дотянулся до нижней доски, закрывавшей окошко, потом подпрыгнул и коснулся рукой верхней доски. Он поглядел вокруг и пошел вдоль здания, собирая целые кирпичи и укладывая их один на другой крест-накрест. Когда он встал на эту башенку, плечи его оказались вровень с подоконником. Окно было прочно забито двумя поперечинами. Билли просунул между ними пальцы и с силой потянул на себя нижнюю доску. Она сломалась посредине, и обе половинки раскрылись, как створки ставней. При этом Билли отлетел назад, свалив верхний кирпич, с грохотом полетевший на асфальт. Билли в испуге бросился бежать. Добежав до угла, он спрятался там, потом выглянул, выжидая. Машины по-прежнему проносились мимо. Прошел мужчина. Снова промчались машины, потом пробежал какой-то мальчишка.
Билли вернулся к окну, восстановил свою кирпичную башню и оторвал верхнюю доску, переломив ее посередине, так же как нижнюю. Окно было квадратное, в полметра шириной, и обито оно было металлической сеткой. Билли надавил на сетку. За ней не было ни стекла, ни рамы. Билли спустился на землю, подобрал кирпич и пробил в сетке дыру. Задвижка откинулась легко, зато окно поддалось с трудом. Билли заглянул внутрь. Четырехугольник мрака. Он нашарил в кармане коробок, зажег спичку и осветил черный квадрат. Однако слабенький огонек не мог осветить всего, и Билли бросил спичку, прикидывая размеры окна.
Он протянул правую руку, ухватился за верхнюю филенку рамы изнутри и просунул в окно голову, потом поерзал взад-вперед, продвигаясь вверх и в сторону и освобождая место для левой руки. Наконец он просунул и левую руку и перегнулся через окно — головой вниз. Он пролез внутрь до половины и мешком повис на подоконнике. Руки нащупали раковину умывальника, он подтянул все тело вперед, дрыгая ногами в пустоте. Билли отпустил раковину и стал сползать дальше вниз — за подоконник он цеплялся только носками. И тут он оттолкнулся от подоконника и уперся руками в пол, а животом лег на раковину, еще немного продвинулся вперед и наконец встал.
Он шумно дышал в темноте. Потом зажег спичку. В ее мгновенно вспыхнувшем свете он успел увидеть два писсуара, унитаз в кабинке с оторванной дверью и раковину. Билли сделал два шага к двери, но тут ему пришлось бросить спичку. Он открыл дверь и зажег новую спичку. Света ее было слишком мало. Билли нагнулся, пошарил по полу, поднял газетный лист, свернул из него жгут и зажег его от новой спички.
Перед ним было фойе, напротив, в дальнем конце, — дверь и несколько ступенек, ведущих на балкон. Главный вход заколочен, а против него — голый кондитерский киоск. На стенах темнели пустые застекленные рамки, а по обе стороны киоска виднелись двойные двери, ведущие в партер. Билли подошел к ближайшей; две замочные скважины, а между ними — круглый металлический диск, который распадался на две части, когда половинки дверей распахивались. Билли зажег новый факел, толкнул одну половину двери и удержал ее за собой правой рукой, чтоб она не раскачивалась.
Здесь было сыро и воняло кошками. В зале никаких кресел уже не было, голые доски пола покато спускались к передней стене, к экрану. В центральном проходе, где раньше, видимо, лежала ковровая дорожка, пол был светлее, и Билли медленно прошел по этой полоске в глубину зала. На полу валялась оберточная бумага. Несколько сидений и спинок от кресел были свалены грудой у стены. Билли продвигался вперед, и факел его освещал стену, некогда пастельных тонов, теперь грязно-серую, с узором из продолговатых овалов, внутри которых были овалы поменьше, теперь они были уже едва различимы. Над радиаторами отопления от тепла проступили огромные, чуть не до самого потолка, пятна. Впереди виднелась голая деревянная сцена, а за нею — кирпичная стена. Билли повернулся и пошел назад, поднимая свой факел вверх, к балкону. Но балкон был слишком высоко, и свет, не доходя до него, умирал, бросая вниз искры и тени. Билли подошел к креслам, сваленным у стены. Плюшевая обивка на них была разодрана, клочья войлока торчали наружу. Билли поддал ногой какое-то сиденье, потом поднял его и подтащил к спинке. Прислонив все сооружение к стене, он сел и откинулся на спинку. Факел догорал. Билли отбросил его и смотрел, как он гаснет на полу.
Тьма. От тишины, усугубляемой отдаленным уличным шумом, звенело в ушах. Билли поежился, плотнее запахнул куртку и спрятал руки в рукава, пытаясь согреться. Тепло… тепло на экране… картина во весь экран. Билли сидит между отцом и еще каким-то мужчиной, такой маленький по сравнению с ними, он сидит так глубоко в кресле, что макушка его едва видна. Вокруг тоже сидят люди. Пакетик конфет лежит у Билли на колене. Дымное тепло… клубы дыма вьются в луче кинопроектора. Билли шепотом спрашивает что-то у отца, и тот наклоняется, чтобы ответить ему. Билли сосет конфеты. Короткометражки. Новости дня, анонсы, рекламные ролики. Вспыхивает свет. Встав на колени в кресле, Билли машет знакомому мальчику. Он знает этого мальчика, говорит он отцу. Мороженое. Отец покупает мороженое. Два стаканчика. Свет постепенно снова гаснет, экран заливает розовый цвет, потом розовато-лиловый и наконец лиловый. Билли поудобнее устраивается в кресле — у него полный стаканчик мороженого и еще конфеты в пакетике. Ему тепло и уютно сидеть между отцом и еще каким-то мужчиной. Начинается Большая Картина. Настоящая картина. Длинная картина. Потом наступает конец. В толпе, заполнившей проходы между рядами, и в фойе Билли держится за отцовский пиджак. Они идут домой, Билли о чем-то спрашивает отца. Они шагают по главной улице. Отец больше не разговаривает и не отвечает на вопросы, он спешит. Билли бежит, стараясь не отстать от него. Что случилось, па? Почему ты бежишь? Возле дома стоит автомобиль дядюшки Мика. На переднем сиденье Джад, забавляясь, крутит руль. Стой здесь, Билли. Джад удирает. Отец идет по дорожке к дому, Билли догоняет его у кухонной двери. Зажигается свет в гостиной. Мама и дядя Мик вскакивают с кушетки, оба красные, и вид у них растерянный. Шляпа дяди Мика лежит на столе. Кожа под глазом у дяди Мика лопается, как мандарин. Льется кровь. Визг. Крик. Дядя Мик вытирает кровь пальцами и смотрит на них, словно не понимая, что это такое. Входит Джад. Дядя Мик уходит. Шляпа его остается лежать на столе. Билли уже в постели. Крики долетают до него снизу. Он плачет в темноте. Джад прислушивается. Снова крики. Теперь они стали слышнее, потому что открылась дверь в прихожую, потом послышались шаги по лестнице, шаги в спальне, криков больше не слышно. В спальне какое-то движение, шаги на лестничной площадке. Билли подбегает к двери. Отец стоит на площадке с чемоданом. Куда ты, па? Беги, Билли, скорее в постель. Куда ты идешь, па? Я ненадолго. Джад вырастает за спиной у Билли. Папа уходит из дому. Нет! Неправда! Нет! Эй, ты на кого орешь? Большая Картина. Кино. Тепло. Полный зал. Дым. Большая Картина. Билли — герой фильма. Билли на экране. Большой Билли. Пус у него на руке. Наплыв. Цвет. Яркие краски, Пус озирается, глядит вниз на публику хищным взглядом. Ропот в зале. Билли тоже сидит в зале, он гордо оглядывает всех. Билли и Пус на краю Вересковой Пустоши. Бескрайняя пустошь, нигде ни души. Билли пускает Пус, и она летит низко, описывает стремительный большой круг, потом набирает высоту, взмывает вверх, зависает на месте, трепещет крыльями, тихо парит, потом соскальзывает вбок, потом снова взмывает вверх, в высоту, до предела и ждет, когда Билли сделает шаг. Джад выскакивает из своего укрытия, яростно мчится через вереск. Пус видит его и делает «ставку» — ныряет вниз, аж дух захватывает. Стон в публике. Нет, слишком быстро! Должно быть, птица поторопилась! Изображение стало расплывчатым. Недостаточно резко. Джад продолжает бежать, Пус делает снова «ставку» — ныряет вниз! Изображение расплывается, не хватает резкости! Панорама движется на Билли. Панорама движется на Пус. Билли среди публики, он вне себя от гордости. Он пускает Пус снова. Птица взмывает вверх. Вот теперь ее видно очень четко. Пус лениво зависает в воздухе, набирает высоту. Ждет, теперь она видна очень хорошо. Врывается Джад. Все очень четко видно. Птица падает, все быстрей и быстрей, просто захватывает дух, снова нет четкости, нет резкости, ничего не видно. Нет резкости! Резкости нет.