Разумеется, сотрапезник старика и мой друг обменялись положенными вежливыми приветствиями, и помещик понял, что два его гостя знакомы между собой.
Завязалась беседа о текущих событиях; говорили с вольностью, казавшейся особенно приятной после тридцати трех лет немоты.
Восемнадцатого февраля предыдущего года скончался император Николай I, и Александр II начал со слов и действий, открывавших для России будущее, на которое она уже перестала надеяться.
Старик, вопреки привычке людей его возраста, вечно сожалеющих о прошлом, казалось, был счастлив видеть эту перемену образа правления и вздохнуть полной грудью; он напоминал человека, в течение долгого времени томившегося под тяжелыми сводами тюремной камеры, а теперь выпущенного на свободу и с наслаждением вкушающего ее.
Разговор чрезвычайно заинтересовал моего друга. Старик, обладавший необыкновенной памятью, говорил о самых отдаленных временах так, как если бы он рассуждал о событиях, случившихся накануне. Он вспоминал Екатерину II, Потемкина, Орловых, Зубовых — этих героев прошлого века, которые кажутся нашему поколению призраками давно исчезнувшей эпохи.
Стало быть, он жил в Санкт-Петербурге, прежде чем приехать сюда и вступить во владение своим имением; стало быть, он бывал при дворе и встречался со знатными вельможами, прежде чем удалиться в глушь и оказаться среди своих крестьян. Разговорчивость хозяина дома удивляла нашего охотника тем более, что, как уже было сказано, старый дворянин отнюдь не слыл болтуном.
Несомненно, потребность поговорить была так сильна в нем именно вследствие того, что он так долго молчал. И потому он с отменной любезностью отвечал на вопросы, которые то и дело возникали у молодого человека. Но тот, удерживаемый некоторой осмотрительностью, не осмеливался задать вопрос, более всего интересовавший его:
"Почему же человек с вашими незаурядными достоинствами в восемнадцатилетнем возрасте покинул Санкт-Петербург, чтобы на пятьдесят семь лет заживо похоронить себя в провинциальной глуши?"
Однако, когда хозяин дома поднялся и ненадолго вышел из комнаты, охотник, не решавшийся задать старику этот вопрос, задал его другу своего отца.
— Я знаю об этом не более вашего, — ответил тот, к кому он приступил с расспросами, — хотя скоро уже будет тридцать лет, как я знаком с моим таинственным соседом. Но мне кажется, что сегодня вечером он полностью открылся бы мне, если бы не появился посторонний. Он уже настроился рассказать, и я впервые видел его в таком расположении духа.
Тем временем старик вернулся.
После признания, которое только что выслушал наш охотник, с его стороны было бы неделикатностью оставаться дальше вместе со старыми друзьями. Он поднялся и попросил хозяина указать комнату, которую тот ему отвел.
Старик приготовил для него соседнюю комнату.
И он не просто указал ее гостю, а сам проводил его туда.
От столовой эту комнату отделяла простая перегородка, и, как если бы этого было недостаточно, чтобы еще больше возбудить любопытство моего друга, хозяин, уходя, оставил дверь открытой.
Наш охотник с испугом понял, что каждое слово, произнесенное в столовой, будет слышно ему так, как если бы он там находился.
Это было искушение Господне!
Однако надо отдать должное моему другу: он приложил все усилия, чтобы заснуть и, следовательно, ничего не услышать; но напрасно он ворочался на своем диване, закрывал глаза и натягивал на голову одеяло: казалось, что сон не шел к охотнику с тем же упорством, с каким он его призывал; ну а если все же сон уже явно готов был внять его призыву, то в то самое последнее мгновение, когда мысли человека мешаются и он видит сквозь сомкнутые веки, как вокруг него порхают духи с крыльями мотылька, мышь принималась грызть половицу, паук плести свою паутину, собака стучать хвостом по полу, и охотник просыпался, широко открыв глаза, и, невольно напрягая слух, поворачивался к полуотворенной двери, через которую до его комнаты доходили свет и голоса.
Тогда мой друг почитал долгом напомнить хозяину о своем присутствии, а главное, о своем соседстве. Он кашлял, отхаркивался, чихал. При каждом таком звуке разговор и в самом деле прекращался, но опять возобновлялся, едва только наступала тишина.
Мой друг имел неосторожность притихнуть минут на пять и попытаться отвлечься такими мыслями, какие обычно перевешивают все другие; но это не возымело своего действия, сознание его, напротив, очистилось, память сердца смолкла, и, когда в тишине, наступившей в нем и вокруг него, послышались первые слова той истории, которую ему так хотелось узнать, он уже не мог удержаться и выслушал все до конца.
Вот эта история. Рассказывает ее старик, которому мы передаем слово.
XXV. ЛЕГЕНДА О ПЕТЕРБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ
— Мне было восемнадцать лет, и я уже два года служил прапорщиком в Павловском полку.
Полк был расквартирован в огромном здании, которое еще и теперь стоит на другой стороне Марсового поля, напротив Летнего сада.
Император Павел I царствовал уже три года и жил в только что построенном Красном замке.
Однажды ночью, когда из-за какой-то шалости мне было отказано в увольнительной, которую я просил, чтобы развлечься с друзьями, и в общей казарменной спальне не было почти никого, кроме меня, из офицеров моего чина, мой сон был нарушен голосом какого-то человека, чье дыхание я ощутил на своем лице; он говорил мне на ухо:
"Дмитрий Александрович, проснитесь и следуйте за мной".
Я открыл глаза и проснулся: стоявший передо мной человек повторил призыв, с которым он обратился ко мне, когда я спал.
"Следовать за вами? — переспросил я. — И куда же?"
"Не могу вам это сказать, однако знайте, что это повеление исходит от императора".