Тогда все преимущество было на стороне охотников, которые быстро скользили по снегу на своих полозьях, в то время как медведь нередко проваливался в него по грудь.
Вот тогда-то и разворачивалась драма: один из крестьян держался позади, и в его обязанности входило подбирать все предметы, от которых на бегу освобождались Гамильтон и второй мужик. Иногда они бежали так быстро, что при тридцати градусах по Реомюру постепенно сбрасывали не только все свое охотничье снаряжение, включая карабины, которые они имели при себе из предосторожности, на крайний случай, но и шубы, так что в конце концов преследователи зверя оказывались в одних рубашках и держа в руке лишь копье. Медведь бежал, задыхаясь, с налитыми кровью глазами, со свесившимся из пасти языком, выпуская из ноздрей густой пар и вздымая вокруг себя снежный вихрь; время от времени он оглядывался и свирепо ревел, словно готов был вступить в борьбу, но, увидев приближающихся охотников, вновь ускорял свой бег. И тогда, подобно индейцу, вызывающему врага на бой, крестьянин, к великому удовольствию Гамильтона, принимался осыпать медведя бранью, чтобк уязвить его самолюбие и заставить остановиться.
— Ах ты, трус, сын труса! — кричал он. — Я убил твоего отца, убил твою мать, а сам ты всего лишь недомерок, щенок, сопляк! Погоди маленько, и ты свое получишь!
Этот простак был убежден, что он пускает в ход лучшее средство, чтобы вынудить медведя принять бой; и в самом деле, случалось, что зверь, не столько раздраженный этой бранью, сколько изнуренный усталостью, в конце концов останавливался, оборачивался и шел на своих врагов, иногда кидаясь им под ноги. В этом случае тот, на кого медведь нападал, вонзал ему в нос кончик копья; зверь тотчас вставал на задние лапы и протягивал к противнику передние, чтобы обхватить и задушить его.
Гамильтон, пользуясь этим моментом, вонзал копье ему в сердце, а вернее, медведь сам натыкался на копье, как бык на шпагу тореадора.
Тогда второй охотник должен был как можно быстрее приставить свое копье рядом с этой раной и вонзить его, в то время как первый выдергивал свое оружие, чтобы из раны сразу же хлынула кровь, а это влекло за собой почти мгновенную смерть зверя.
Зверь падал, недолго и со страшным ревом бился в судорогах и испускал дух.
Но далеко не всегда дело шло так гладко. В арсенале Гамильтона сохранилось копье, железный наконечник которого, толщиной почти с древко, был погнут, как проволока.
Кроме того, многое зависело от случайностей.
Однажды Гамильтон преследовал медведя по пересеченной местности. Подбежав к ручью, который из-за своего быстрого течения замерз только у берегов, зверь попытался перепрыгнуть через него, но, то ли оттого, что ручей оказался слишком широк, то ли оттого, что медведь плохо рассчитал, он упал в воду, не достигнув другого берега. В ту же минуту охотники, бежавшие на полной скорости, примчались по его следу и с разбегу упали в воду в нескольких шагах от него.
Но Гамильтон молниеносно вскочил на ноги и, прежде чем медведю пришло в голову воспользоваться своим преимуществом, насквозь пронзил его копьем и пригвоздил ко дну. Мужик почти так же быстро и ловко сделал то же самое с другого бока, и общими усилиями они вместе удерживали зверя в воде, пока он не захлебнулся.
Это был черный медведь особенно крупной породы, самый красивый из всех, каких Гамильтону довелось убить. Сейчас его чучело находится в Лондонском зоологическом кабинете, которому подарил его Гамильтон. Рост этого зверя — около восьми английских футов.
Посудите, какая нужна была физическая сила, чтобы два человека могли удержать под водой подобное чудовище, да еще бившееся в предсмертных судорогах, которые удваивали его сопротивление.
Гамильтон рассказывал еще об одном приключении, не столь драматичном, но, тем не менее, весьма любопытном.
Крестьяне пришли сказать ему, что в сорока шагах от опушки леса лежит издохшая корова и вечерами туда приходит медведь, чтобы пожирать ее. Гамильтон решил подстеречь грабителя и прикончить его.
Для этого он вырыл яму напротив леса, на расстоянии ружейного выстрела, прикрыл ее ветками, сел в засаду и стал поджидать любителя свежего мяса.
Дело было в конце мая, в одну из тех прекрасных летних ночей, когда в час самых глубоких сумерек все видно так же, как в разгар дня.
Гамильтон, безмолвный и неподвижный, находился в засаде уже час или два; не спуская глаз с коровы, он время от времени окидывал взглядом окрестности в радиусе двух-трех верст и весьма удивлялся, что никто на этом пространстве не появляется, как вдруг почувствовал у себя на плече теплое дыхание и услышал у своего уха шумный вздох.
Он вздрогнул, но не от испуга, а от неожиданности, и быстро обернулся, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу.
Врагом оказался медведь, который его учуял и, описав большой круг, подошел к яме сзади, чтобы узнать, что там внутри, причем проделал это так осторожно и столь тихо, что Гамильтон, обладая слухом серны, не услышал ни треска веток, ни шороха листьев.
Но тут произошло то, чего никак не ожидал Гамильтон: зверь, напуганный своим открытием, бросился бежать в сторону леса, да так быстро, что скрылся там раньше, чем Гамильтон, раскидав ветки, успел прицелиться в него.
Наконец, пресытившись охотой на медведей, которых он убил как копьем, так и с помощью карабина около полутора сотен, Гамильтон, вдохновленный рассказами Жерара, Вессьера и Гордон-Камминга, принял решение отправиться на мыс Доброй Надежды, чтобы оттуда проникнуть в глубь Африки и поохотиться там на слонов, пантер и львов. Он уже сделал все необходимые распоряжения и назвал друзьям день своего отъезда, как вдруг на его пути встретилась пара прекрасных глаз.
Человек предполагает, а любовь располагает.
Будущий победитель львов, слонов и пантер сам был побежден и, вместо того чтобы отправиться в Кейптаун, женился на прелестной женщине, мисс Андерсон, с которой он уехал в отдаленный уголок Ирландии и зажил там мирной жизнью помещика, охотясь только на лис, зайцев и вальдшнепов.
Желаю и вам, дорогие читатели, остепениться и проводить свои дни столь же по-христиански, как славный охотник за медведями Гамильтон.
XVIII. МЕСТНЫЕ ИСТОРИИ
Не думайте, что мы покончили с медведями.
Нет, мне остается рассказать вам о роковом медведе, единственном медведе, которого действительно следует бояться охотнику, каким бы отважным и опытным он ни был.
Мне остается рассказать вам о сороковом медведе.
Можно убить тридцать девять медведей, не получив ни единой царапины, но сороковой медведь отомстит за всех предыдущих.