2. Они приняли быстрые и решительные решения.
3. У них рентабельная и инклюзивная система здравоохранения.
4. Это общества с высоким уровнем доверия, в которых граждане доверяют как руководству, так и информации, которую они предоставляют.
5. Похоже, что они под принуждением проявить настоящее чувство солидарности, отдавая предпочтение общему благу над индивидуальными чаяниями и потребностями.
За частичным исключением первого и второго атрибутов, которые носят более технический характер (хотя техническая специфика включает в себя культурные элементы), все остальные могут быть отнесены к категории «благоприятных» социальных характеристик, доказывающих, что основные ценности инклюзивности, солидарности и доверия сильны определяющие элементы и важные факторы успеха в сдерживании эпидемии.
Конечно, еще слишком рано описывать с какой-либо степенью точности форму, которую социальная перезагрузка примет в разных странах, но некоторые из ее широких глобальных контуров уже можно очертить. Прежде всего, постпандемическая эра откроет период массового перераспределения богатства от богатых к бедным и от капитала к труду. Во-вторых, COVID-19, вероятно, станет похоронным звеном неолиберализма, совокупности идей и политик, которые можно условно определить как предпочтение конкуренции вместо солидарности, созидательное разрушение над вмешательством правительства и экономический рост над социальным благосостоянием. В течение ряда лет неолиберальная доктрина шла на убыль, многие комментаторы, бизнес-лидеры и политики все чаще осуждали ее «рыночный фетишизм», но COVID-19 привел к решающему удару. Неслучайно две страны, которые в последние несколько лет с наибольшим рвением придерживались политики неолиберализма, - США и Великобритания, - относятся к числу тех, кто пострадал во время пандемии больше всего.
1.3.1. Неравенства
Одно серьезно вводящее в заблуждение клише о коронавирусе заключается в метафоре COVID-19 как «великого выравнивателя».[56] На самом деле все наоборот. COVID-19 усугубил ранее существовавшие условия неравенства везде и всегда. Таким образом, он не является «выравнивателем» ни с медицинской, ни с экономической, ни с социальной, ни с психологической точек зрения. Пандемия на самом деле является «великим неравенством»[57] это усугубило неравенство в доходах, богатстве и возможностях. Он обнажил для всех не только огромное количество людей в мире, которые являются экономически и социально уязвимыми, но также всю глубину и степень их уязвимости - явления, которое еще более распространено в странах с низким уровнем социальной защиты или ее отсутствием или слабыми семейными и социальными связями. Эта ситуация, конечно, предшествует пандемии, но, как мы наблюдали в отношении других глобальных проблем, вирус действовал как усилитель, вынуждая нас признать и признать серьезность проблем, связанных с неравенством, которые раньше слишком многие слишком долго игнорировали.
Первым следствием пандемии стало усиление макро-проблемы социального неравенства за счет того, что в центре внимания оказались шокирующие различия в степени риска, которому подвергаются разные социальные классы. В большинстве стран мира приблизительное, хотя и разоблачительное повествование возникло во время карантина. В нем описывалась дихотомия: высшие и средние классы имели возможность удаленно работать и обучать своих детей самостоятельно, не выходя из дома (в начальных или, по возможности, вторичных, более удаленных местах проживания считались более безопасными), в то время как члены рабочего класса (для тех, Работа) не было дома и не следили за образованием своих детей, но работали на передовой, чтобы помочь спасти жизни (напрямую или нет) и экономику - убирали больницы, обслуживали кассы, перевозили предметы первой необходимости и обеспечивали нашу безопасность. В случае высокоразвитой экономики услуг, такой как США, примерно треть всех рабочих мест может выполняться из дома или удаленно со значительными расхождениями, которые сильно коррелируют с доходами по секторам. Более 75% американских финансовых и страховых работников могут выполнять свою работу удаленно, в то время как только 3% менее оплачиваемых работников пищевой промышленности могут делать это.[58] В разгар пандемии (середина апреля), большинство новых случаев заражения и количество смертей стало более ясным, чем когда-либо, что COVID-19 далек от того, чтобы быть «великим уравнителем» или «уравнителем», о котором говорили многие люди. в начале пандемии. Вместо этого быстро выяснилось, что не было ничего справедливого или беспристрастного в том, как вирус выполнял свою смертельную работу.
В США COVID-19 нанес непропорционально большой урон афроамериканцам, людям с низкими доходами и уязвимым слоям населения, таким как бездомные. В штате Мичиган, где менее 15% населения составляют чернокожие, на долю чернокожих жителей приходилось около 40% смертей от осложнений COVID-19. Тот факт, что COVID-19 так непропорционально затронул общины чернокожих, является просто отражением существующего неравенства. В Америке, как и во многих других странах, афроамериканцы беднее, с большей вероятностью окажутся безработными или частично занятыми и станут жертвами неудовлетворительных жилищных условий и условий жизни. В результате они больше страдают от уже существующих заболеваний, таких как ожирение, болезни сердца или диабет, которые делают COVID-19 особенно смертоносным.
Второй эффект пандемии и последовавшего за ней состояния изоляции заключался в выявлении глубокого разрыва между сущностным характером и внутренней ценностью проделанной работы и экономическим вознаграждением, которое она дает. Иными словами: мы меньше всего ценим с экономической точки зрения людей, в которых больше всего нуждается общество. Отрезвляющая правда заключается в том, что герои непосредственного кризиса COVID-19, те, кто (подвергаясь личному риску) заботился о больных и поддерживал экономику, относятся к числу самых малооплачиваемых профессионалов: медсестры, уборщицы, курьеры, работники пищевых фабрик, домов престарелых и складов. Часто наименее признается их вклад в экономическое и социальное благополучие. Это явление носит глобальный характер, но особенно ярко проявляется в англосаксонских странах, где бедность сочетается с нестабильностью. Граждане этой группы получают не только самую низкую зарплату, но и наиболее подвержены риску потерять работу. В Великобритании, например, подавляющее большинство (почти 60%) поставщиков медицинских услуг, работающих в сообществе, работают по «контрактам на нулевой час», что означает, что у них нет гарантированных обычных часов и, как следствие, нет уверенности в регулярности доход. Точно так же работники пищевых фабрик часто работают по временным трудовым договорам с меньшими правами, чем обычно, и без каких-либо гарантий. Что касается водителей-курьеров, которые в большинстве случаев относятся к категории самозанятых, они получают оплату за каждый «выезд» и не получают ни больничных, ни отпускных - реальность, остро изображенная в последней работе Кена Лоуча «Извини, мы скучали по тебе». это иллюстрирует драматическую степень, в которой эти работники всегда оказываются всего в одной беде от физического, эмоционального или экономического краха,
Будет ли социальное неравенство увеличиваться или уменьшаться в постпандемическую эпоху? Многие неофициальные данные свидетельствуют, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, что неравенство, вероятно, усилится. Как указывалось ранее, люди с низким доходом или без него непропорционально сильно страдают от пандемии: они более восприимчивы к хроническим заболеваниям и иммунодефициту и, следовательно, с большей вероятностью заразятся COVID-19 и страдают от тяжелых инфекций. Это будет продолжаться в течение нескольких месяцев после вспышки. Как и в случае с предыдущими эпизодами пандемии, такими как чума, не все получат одинаковую пользу от лечения и вакцин. В частности, в США, как заметил Ангус Дитон, лауреат Нобелевской премии, который стал соавтором книги «Смерть отчаяния и будущее капитализма» с Энн Кейс: «Производители лекарств и больницы станут более могущественными и богатыми, чем когда-либо»,[59] в ущерб беднейшим слоям населения. Кроме того, ультра-адаптивная денежно-кредитная политика, проводимая во всем мире, увеличит неравенство в уровне благосостояния за счет повышения цен на активы, особенно на финансовых рынках и в собственности.
Однако, выходя за рамки ближайшего будущего, тенденция может измениться и спровоцировать противоположное - уменьшение неравенства. Как это могло случиться? Возможно, достаточное количество людей достаточно возмущены вопиющей несправедливостью преференциального режима, которым пользуются исключительно богатые, что это вызывает широкую общественную реакцию. В США большинство или очень громкое меньшинство может потребовать национального или общественного контроля над здравоохранением, тогда как в Европе недофинансирование системы здравоохранения больше не будет политически приемлемым. Также может случиться так, что пандемия в конечном итоге заставит нас переосмыслить те занятия, которые мы действительно ценим, и заставит изменить то, как мы коллективно их оплачиваем. В будущем согласится ли общество с тем, что звездный менеджер хедж-фонда, специализирующийся на коротких продажах (чей вклад в экономическое и социальное благополучие сомнителен), в лучшем случае) может получать доход в миллионы в год, в то время как медсестра (чей вклад в социальное обеспечение неоспорим) зарабатывает бесконечно малую часть этой суммы? При таком оптимистичном сценарии, когда мы все больше осознаем, что многие работники на низкооплачиваемых и небезопасных рабочих местах играют важную роль в нашем коллективном благополучии, политика будет корректироваться, чтобы улучшить как условия их труда, так и вознаграждение. За этим последует повышение заработной платы, даже если это будет сопровождаться сокращением прибыли компаний или более высокими ценами; возникнет сильное социальное и политическое давление, чтобы заменить ненадежные контракты и лазейки, связанные с эксплуатацией, постоянными должностями и лучшей подготовкой. Таким образом, неравенство может уменьшиться, но, если судить по истории, этот оптимистичный сценарий вряд ли возобладает без массовых социальных потрясений.
1.3.2. Социальная нестабильность
Одна из самых серьезных опасностей, с которыми сталкивается постпандемия, - это социальные волнения. В некоторых крайних случаях это могло привести к социальной дезинтеграции и политическому краху. Бесчисленные исследования, статьи и предупреждения подчеркивают этот конкретный риск, основанный на очевидном наблюдении, что, когда люди не имеют работы, доходов и перспектив на лучшую жизнь, они часто прибегают к насилию. Следующая цитата отражает суть проблемы. Это применимо к США, но его выводы верны для большинства стран мира:
Те, кто остался безнадежным, безработным и без активов, легко могут повернуться против тех, кто более обеспечен. Уже сейчас около 30% американцев имеют нулевое или отрицательное богатство. Если из текущего кризиса выйдет больше людей, не имеющих ни денег, ни работы, ни доступа к медицинскому обслуживанию, и если эти люди придут в отчаяние и рассердятся, то такие сцены, как недавний побег заключенных в Италии или грабежи, последовавшие за ураганом Катрина в Новом Орлеане в 2005 году может стать обычным делом. Если правительствам придется прибегать к использованию военизированных формирований или вооруженных сил для подавления, например, беспорядков или нападений на собственность, общества могут начать распадаться.[60]
Задолго до того, как пандемия охватила мир, социальные волнения росли во всем мире, поэтому риск не нов, но его усилил COVID-19. Есть разные способы определить, что составляет общественные беспорядки, но за последние два года по всему миру произошло более 100 значительных антиправительственных протестов,[61] в богатых и бедных странах, от беспорядков «желтых жилетов» во Франции до демонстраций против сильных мира сего в таких странах, как Боливия, Иран и Судан. Большинство (последних) были подавлены жестокими репрессиями, и многие впали в спячку (как и мировая экономика), когда правительства вынудили их население заблокировать, чтобы сдержать пандемию. Но после снятия запрета собираться группами и выходить на улицы трудно представить, что старые обиды и временно подавленное социальное беспокойство не вспыхнут снова, возможно, с новой силой. В постпандемическую эпоху количество безработных, обеспокоенных, несчастных, обиженных, больных и голодных резко увеличится. Личные трагедии будут накапливаться, разжигая гнев, негодование и раздражение в различных социальных группах, включая безработных, бедных, мигрантов, заключенных, бездомных, всех оставшихся без крова ... Как все это давление могло не закончиться извержением? Социальные явления часто имеют те же характеристики, что и пандемии, и, как отмечалось на предыдущих страницах, переломные моменты в равной степени относятся к обоим. Когда бедность, чувство бесправия и бессилия достигают определенного предела, разрушительные социальные действия часто становятся последней мерой.
В первые дни кризиса видные люди разделяли эту обеспокоенность и предупреждали мир о растущем риске социальных волнений. Якоб Валленберг, шведский промышленник, - один из них. В марте 2020 года он писал: «Если кризис продлится долго, безработица может составить 20-30 процентов, а экономика может сократиться на 20-30 процентов ... Восстановления не будет. Будут социальные волнения. Будет насилие. Будут социально-экономические последствия: резкая безработица. Граждане сильно пострадают: одни умрут, другие будут чувствовать себя ужасно ».[62] Сейчас мы вышли за порог того, что Валленберг считал «тревожным»: безработица превышает 20–30% во многих странах мира, а во втором квартале 2020 года экономика большинства стран сократилась до уровня, который ранее считался вызывающим беспокойство. Как это будет развиваться, где наиболее вероятно возникнут социальные волнения и в какой степени?
На момент написания этой книги COVID-19 уже вызвал глобальную волну социальных волнений. Он начался в США с протестов Black Lives Matter после убийства Джорджа Флойда в конце мая 2020 года, но быстро распространился по всему миру. COVID-19 был определяющим элементом: смерть Джорджа Флойда стала искрой, которая зажгла огонь социальных волнений, но основные условия, созданные пандемией, в частности обнаженное расовое неравенство и растущий уровень безработицы, стали топливом. это усилило протесты и поддержало их. Как? За последние шесть лет почти 100 африканских американцев умерли в полицейском участке, но убийство Джорджа Флойда вызвало национальное восстание. Поэтому не случайно этот всплеск гнева произошел во время пандемии, несоразмерно затронувшей афроамериканское сообщество США (как указывалось ранее). По состоянию на конец июня 2020 года уровень смертности от COVID-19 среди чернокожих американцев был в 2,4 раза выше, чем среди белых американцев. Одновременно с этим коронационный кризис подорвал занятость чернокожих американцев. Это не должно вызывать удивления: экономический и социальный разрыв между афроамериканцами и белыми американцами настолько велик, что почти по всем показателям черные рабочие находятся в более неблагоприятном положении по сравнению с белыми.[63] В мае 2020 года безработица среди афроамериканцев составляла 16,8% (по сравнению с 13,3% по стране), что является очень высоким уровнем, который подпитывает явление, описываемое социологами как «биографическая доступность»:[64] отсутствие полной занятости ведет к увеличению участия в социальных движениях. Мы не знаем, как будет развиваться движение Black Lives Matter, и если оно будет сохраняться, то какую форму оно примет. Однако признаки показывают, что это превращается в нечто большее, чем проблемы, связанные с конкретной расой. Протесты против системного расизма привели к более общим призывам к экономической справедливости и инклюзивности. Это логический переход к проблемам неравенства, рассмотренным в предыдущем подразделе, который также показывает, как риски взаимодействуют друг с другом и усиливают друг друга.
Важно подчеркнуть, что никакая ситуация не высечена на камне и что не существует «механических» спусковых механизмов для социальных волнений - она остается выражением коллективной человеческой динамики и настроения, зависящего от множества факторов. Верные представлениям о взаимосвязанности и сложности, всплески социальных волнений являются типичными нелинейными событиями, которые могут быть вызваны широким спектром политических, экономических, социальных, технологических и экологических факторов. Они варьируются от таких разных вещей, как экономические потрясения, лишения, вызванные экстремальными погодными явлениями, расовой напряженностью, нехваткой продовольствия и даже чувствами несправедливости. Все это и многое другое почти всегда взаимодействуют друг с другом и создают каскадные эффекты. Поэтому конкретные ситуации беспорядков нельзя спрогнозировать, но можно предвидеть. Какие страны наиболее уязвимы? На первый взгляд, более бедные страны без систем социальной защиты и богатые страны со слабыми системами социальной защиты подвергаются наибольшему риску, потому что у них нет или меньше политических мер, таких как пособия по безработице, чтобы смягчить шок потери дохода. По этой причине сильно индивидуалистические общества, такие как США, могут подвергаться большему риску, чем европейские или азиатские страны, которые либо имеют большее чувство солидарности (как в южной Европе), либо лучшую социальную систему для помощи обездоленным (как в Северной Европе). Иногда эти двое сходятся. Такие страны, как Италия, например, обладают как сильной системой социальной защиты, так и сильным чувством солидарности (особенно в отношениях между поколениями). В том же духе, конфуцианство, распространенное во многих странах Азии, ставит чувство долга и солидарность поколений выше прав личности; он также придает большое значение мерам и правилам, которые приносят пользу сообществу в целом. Все это, конечно, не означает, что страны Европы или Азии защищены от социальных волнений. Отнюдь не! Как продемонстрировало движение «желтых жилетов» на примере Франции, жестокие и устойчивые формы социальных волнений могут возникать даже в странах, наделенных надежной системой социальной защиты, но где социальные ожидания не оправдываются.
Социальные волнения отрицательно сказываются как на экономическом, так и на социальном благосостоянии, но важно подчеркнуть, что мы не бессильны перед потенциальными социальными беспорядками по той простой причине, что правительства и, в меньшей степени, компании и другие организации могут подготовиться к снижению риска. путем проведения правильной политики. Самая главная причина социальных волнений - неравенство. Инструменты политики для борьбы с неприемлемым уровнем неравенства существуют, и они часто находятся в руках правительств.
1.3.3. Возвращение «большого» правительства
По словам Джона Миклетуэйта и Адриана Вулдриджа: «Пандемия COVID-19 снова сделала правительство важным. Не только снова могущественными (посмотрите на эти некогда могущественные компании, умоляющие о помощи), но и снова жизненно важными: чрезвычайно важно, есть ли в вашей стране хорошее здравоохранение, компетентные бюрократы и здоровые финансы. Хорошее правительство - это разница между жизнью и смертью ».[65]
Один из великих уроков последних пяти столетий для Европы и Америки заключается в следующем: острые кризисы способствуют укреплению могущества государства. Так было всегда, и нет никаких причин, почему с пандемией COVID-19 должно быть иначе. Историки указывают на тот факт, что рост финансовых ресурсов капиталистических стран, начиная с 18 века и далее, всегда был тесно связан с необходимостью ведения войн, особенно тех, которые имели место в отдаленных странах и требовали морских возможностей. Так было с Семилетней войной 1756-1763 годов, описанной как первая по-настоящему глобальная война, в которой участвовали все великие державы Европы того времени. С тех пор реакция на серьезные кризисы всегда еще больше укрепляла власть государства, начиная с налогообложения:[66] Несколько примеров, иллюстрирующих эту точку зрения, убедительно свидетельствуют о том, что на этот раз, как и в прошлом, налогообложение увеличится. Как и в прошлом, социальное обоснование и политическое оправдание, лежащие в основе увеличения, будут основаны на описании «стран в состоянии войны» (только на этот раз против невидимого врага).
Максимальная ставка подоходного налога во Франции в 1914 году была равна нулю; через год после окончания Первой мировой войны - 50%. Канада ввела подоходный налог в 1917 году как «временную» меру для финансирования войны, а затем резко расширила его во время Второй мировой войны, установив фиксированный 20-процентный дополнительный налог на все подоходные налоги, уплачиваемые физическими лицами, кроме корпораций, и введение высокого предельного налога. ставки (69%). Ставки снизились после войны, но остались значительно выше, чем были раньше. Точно так же во время Второй мировой войны подоходный налог в Америке превратился из «классного налога» в «массовый налог», при этом количество плательщиков выросло с 7 миллионов в 1940 году до 42 миллионов в 1945 году. Самые прогрессивные налоговые годы в истории США. были 1944 и 1945 годы, при этом ставка 94% применялась к любому доходу, превышающему 200 000 долларов (эквивалент 2,4 миллиона долларов в 2009 году). Такие высокие ставки, часто объявляемые конфискованными теми, кто их должен был платить, не опускались ниже 80% в течение следующих 20 лет. В конце Второй мировой войны многие другие страны ввели аналогичные и часто экстремальные налоги и меры. В Великобритании во время войны максимальная ставка подоходного налога выросла до невероятно ошеломляющих 99,25%![67]
Иногда суверенная власть государства облагать налогами трансформировалась в ощутимые общественные выгоды в различных областях, таких как создание системы социального обеспечения. Однако эти массовые переходы к чему-то совершенно «новому» всегда определялись как реакция на сильный внешний шок или угрозу грядущего. Вторая мировая война, например, привела к внедрению непрерывных государственных систем благосостояния в большинстве стран Европы. То же самое и с холодной войной: правительства капиталистических стран были настолько обеспокоены внутренним коммунистическим восстанием, что они создали модель, возглавляемую государством, чтобы предотвратить его. Эта система, в которой государственные бюрократы управляли крупными секторами экономики, от транспорта до энергетики, сохранялась до 1970-х годов.
Сегодня ситуация принципиально иная; за прошедшие десятилетия (в западном мире) роль государства значительно сократилась. Это ситуация, которая должна измениться, потому что трудно представить, как можно справиться с экзогенным шоком такой силы, как тот, который вызван COVID-19, с помощью чисто рыночных решений. Уже и почти в мгновение ока коронавирусу удалось изменить представления о сложном и хрупком балансе между частной и общественной сферами в пользу последнего. Оно показало, что социальное страхование является эффективным и что перенос все большей части ответственности (например, в области здравоохранения и образования) на людей и рынки, возможно, не в лучших интересах общества. В результате неожиданного и внезапного поворота идея, которая всего несколько лет назад была бы предана анафеме, то, что правительства могут способствовать общественному благу, в то время как беглецы из экономики без надзора могут нанести ущерб общественному благосостоянию, теперь может стать нормой. На циферблате, измеряющем континуум между государством и рынками, стрелка решительно сместилась влево.
Впервые с тех пор, как Маргарет Тэтчер уловила дух эпохи, заявив, что «не существует такой вещи, как общество», правительство берет верх. Все, что происходит в постпандемическую эпоху, заставит нас переосмыслить роль правительства. Вместо того, чтобы просто исправлять рыночные сбои, когда они возникают, им следует, как предлагает экономист Мариана Маццукато: «двигаться к активному формированию и созданию рынков, обеспечивающих устойчивый и инклюзивный рост. Они также должны гарантировать, что партнерство с бизнесом с участием государственных средств руководствуется общественными интересами, а не прибылью ».[68]
Как проявится эта расширенная роль правительств? Значительный элемент нового «более крупного» правительства уже существует с значительно усиленным и почти немедленным государственным контролем над экономикой. Как подробно описано в главе 1, государственное экономическое вмешательство произошло очень быстро и в беспрецедентных масштабах. В апреле 2020 года, когда пандемия начала охватывать мир, правительства по всему миру объявили о программах стимулирования на сумму в несколько триллионов долларов, как будто восемь или девять планов Маршалла были введены в действие почти одновременно для удовлетворения основных потребностей беднейших слоев населения. людей, по возможности сохраняйте рабочие места и помогайте предприятиям выжить. Центральные банки решили снизить ставки и обязались предоставить всю необходимую ликвидность, в то время как правительства начали расширять социальные пособия, осуществлять прямые денежные переводы, покрывать заработную плату, приостанавливать выплаты по кредитам и ипотеке, среди прочего. Только правительства обладали властью, возможностями и досягаемостью для принятия таких решений, без которых преобладали бы экономическая катастрофа и полный социальный кризис.
Заглядывая в будущее, правительства, скорее всего, но с разной степенью интенсивности, решат, что в интересах общества переписать некоторые правила игры и постоянно повышать свою роль. Как это произошло в 1930-х годах в США, когда проблема массовой безработицы и экономической незащищенности постепенно решалась все большей ролью правительства, сегодня аналогичный курс действий, вероятно, будет характерен для обозримого будущего. В других подразделах мы рассмотрим форму, которую это примет (как в следующем, посвященном новому общественному договору), но давайте кратко определим некоторые из наиболее важных моментов.