пополам и постанывая.
– Хасш-тах, – поправился Нарендил. Орка повалилась на спину и замахала в воздухе черными пятками. Видно, он опять ошибся – резкое «ш» с придыханием было совсем не то, что в Вестроне.
– Хасш… тьфу! Да это не звук речи! Так только змеи в болоте говорят друг с дружкой…
Хаштах поднялась рывком и, глядя Нарендилу в глаза, испустила звонкое шипение. Он попробовал подражать ей, но звук опять не пошел. Орка скорчила рожу и высунула розовый язык, свернутый в трубочку. Нарендил с отчаяния принял это за подсказку, но звук получился, хоть и отвратный, все же не тот, а орку разобрал такой смех, что она сама никак не могла зашипеть.
– Нет, я не сумею, – сказал Нарендил, тоже смеясь. – Может быть, человек смог бы, или гном…
– Ш-шш… – издевалась орка.
– Ах ты, лиходейское создание… Хаштах!
Орка прекратила шипение и изумленно воззрилась на него.
– Сказал!.. Скажи еще раз, – потребовала она.
– Постой, дай передохнуть, – взмолился Нарендил. – У меня от твоего имени язык болит, как от кислой ягоды!
Кругом не было ни души, только стрижи звенели высоко в небе. Нарендил успел забыть, кто перед ним смеется и строит рожи, кому он улыбается в ответ. Так бывает во сне: видишь ли погибшего друга, или страшного врага, или незнакомца – не ведаешь и не помнишь, откуда он пришел и куда уйдет, и кто беспокоится об этом, тот близок к пробуждению.
Хаштах отсмеялась, и зевнула, не прикрываясь ладонью:
– Мне надо уходить.
– Куда?
– В горы, прятаться. В деревню мне больше нельзя, там Магорх. А я спать хочу. Я поела и согрелась, – она снова зевнула, потом еще раз, – надо спрятаться…
– Думаешь, тебя могут поймать, пока ты спишь?
– Да. Надо спрятаться, – но она не вставала с места.
Нарендил понял, что она слишком устала. Он знал, как поражает усталость после боя или тяжкого перехода, когда меч и точильный камень падают на землю из неживых рук, а глаза перестают видеть прежде, чем смыкаются веки. Знал он и то, что Смертный не должен противиться этой усталости, разве что необходимость больше жизни. Поэтому он наклонился к Хаштах и сказал:
– Послушай, тебя вернее поймают, если ты будешь бродить полусонная. Ты сейчас глупая, хуже спящей. Придется тебе вздремнуть здесь, а я покараулю.
– Ночь… придет… – с трудом выговорила орка.
– Я тебя разбужу. Доверься мне.
– Я не верю тебе, – шепотом ответила орка, и с этими словами уснула. Будто чары упали на нее – повалилась набок, не успев даже вытянуть руку. Нарендил приподнял ее и уложил поудобнее, подстелив свой плащ.
Он запоздало удивился происходящему. У него, как и у любого квэнди, были свои собственные счеты с Проклятым Племенем. Были друзья, родичи, товарищи по оружию, убитые и замученные… Нарендил не помнил отца, его смерть от орочьего ятагана была для маленького эльфа лишь скорбными песнями или молчанием матери. Сомневаться не приходилось, Нарендил всегда ненавидел орков. В бою его рука ни разу не дрогнула, и стрелы били метко – нет большей радости и чести для воина, чем убить сотого орка. Однажды ему случилось сторожить пленных орков, и он еле сдерживал отвращение и презрение – как ни жалки были эти грязные изможденные твари, природные свойства Проклятых, подлость их и вечная злоба были противнее. Почему же в этот раз все не так? Или эта орка менее зла, или она в своем убожестве не проклинает всю Арду? Но Нарендил не чувствовал ни презрения, ни отвращения, хуже того, орка нравилась ему, как нравился бы одичавший, но смышленный пес. И ему было жаль ее – особенно сейчас, когда она упала, сраженная непомерной усталостью.
Он понял, что тревожит его с самого начала: ведь это все-таки орка. Одна из тех, кто век за веком нес в земли Арды смерть и страдания, кто с начала дней служил Врагу, исполняя его черную волю… Он дал своим слугам достаточно, чтобы самое имя «орк» стало проклятием. И то, что эльф Сумеречья с легким сердцем заботится об этом создании, – не просто удивительно, и уж совсем не забавно…
Это орка, повторял про себя Нарендил, вглядываясь в спящее лицо, но увиденное только увеличивало его смятение. Теперь он сказал себе то, что смутно заметил еще утром, – она не безобразна! Конечно, и не красива – слишком короткий нос, и слишком длинный подбородок, даже во сне не утративший упрямого выражения, и впалые темные щеки… Да, некрасива, – но не более, чем человек или гном. А закрытые глаза, огромные, с мохнатой каймой длинных ресниц, и брови вразлет, широкие у переносицы и тонкие у висков… Все более дивясь, почти со страхом, Нарендил провел рукой над ее лицом, закрывая нижнюю часть… Глаза маленькой орки были прекрасны. Никто из квэнди не оспорил бы этих слов. Это орка, повторял Нарендил, и глаза ее красивы. Как разрешить эту загадку?
Тени сдвинулись на пядь. Нарендил по-прежнему сидел рядом со спящей оркой. У него не было дел в лагере, и ничто пока не мешало ему выполнить обещанное. Он продолжал разглядывать ее, отмечая и запоминая все. Черные волосы коротко обрезаны, клочками в полпальца длиной. Должно быть, хватала пряди в кулачок и отрезала кинжалом. Какой-то обряд или обет… – Но Нарендил понял, подумав, что за длинные волосы можно схватить и тащить. Он попытался вспомнить, какие были волосы у других орок, виденных вчера. Да, одна была с косами, старая и жирная… и мелкие, помоложе, косматые и такие же тощие, как Хаштах. Почему они не обрезают волос? Показалось ли ему, или они вправду глядели на Хаштах, как низшие на высшую? Может быть, они боялись ее?… Хаштах открыла глаза, быстро и невнятно проговорила что-то на своем языке – и снова провалилась в сон.
Теперь ее рука лежала на груди, рядом с амулетом. Что за темный путь привел столь дивную вещь к маленькой орке? Тонкая рука, оплетенная в золото. Третий и четвертый палец слегка согнуты, жестом осязания. Изумительно красивая рука, каждая линия радует сердце. И обладатель ее, верно, хорош собой. Или обладательница. Что-то необычное и притягательное в этой руке, уж не случалось ли мне видеть ее во плоти?.. Но если и случалось, то не в здешних краях. Рука орки совсем другая: цепкая, загорелая, светлые только ногти на бурых от грязи пальцах. Кожа стянута шрамами в нескольких местах. И шрам кольцом вокруг шеи. Цепочку срывали, может быть, эту самую. Куртка и штаны сшиты из шкур, еще не просохших с утра, – серым мехом внутрь, мездрой наружу, так что видны грубые швы. Рукава до локтей, железные пряжки, грубые, как подковы. Две из них застегнуты, а третья, верхняя, оторвана, и меховой ворот раскрыт треугольником, обнажая шею и ключицы.
Тень огромного камня накрыла их обоих, и орка то и дело вздрагивала во сне. Укутать ее было нечем: на сложенном плаще она лежала. Тогда Нарендил взялся за оборванные ремешки у орки на груди, чтобы связать их.
Удар был страшен: боль отдалась в локте и солнцем вспыхнула в глазах. Нарендил едва успел закрыться от второго. Орка стояла в трех шагах от плаща, пригнувшись и дыша как после бега, и страшный сон уходил из ее расширенных зрачков, сменяясь бешеной злобой.
– Что с тобой? – спросил Нарендил. Правая рука его была скована болью. – Ты потеряла разум, орка? Это же я, Нарендил. За что ты меня ударила?