Вот здесь всё наконец-таки сдвинулось с мёртвой точки, более того — понеслось вскачь. Все девушки выкладывались и творили невозможное. Балансировали на крошечных коряжках посередине больших озёр, умудряясь и выражение лиц держать, и с реквизитом убедительно управляться… Вот попытайтесь представить себе. Одноместная пляжная пластиковая надувнушка, на которой странным образом умещаются трое. Подплываем к торчащей из воды крошечной шаткой коряжке размером с два кулака. Стелем на воду тряпку полтора на полтора метра, серединкой на коряжку. При том что лодка, стоит потрогать что-либо пальцем, начинает быстро плыть. Подплываем опять, высаживаем Настю. Заставляем встать на ноги. Подплываем снова трижды с разных сторон. Алла, также встав на ноги, а представьте, что это такое на крошечной надувнушке, правит ей визаж. Вручаем ружьё. Отплываем. Делаем круг, высказывая пожелания про позу. Я — словами, Алла — стоя в лодке, иллюстрирует. Обе при этом с трудом удерживают равновесие, а я с трудом удерживаюсь от смеха. Стас с Машкой на берегу и не удерживаются, а со здоровым ржанием катаются по мокрому мху. Далее повторяем процедуру с Машкой. И только потом — начинаем кружить по озеру на лодке, делая снимки.
Или — отсекаем трассу пролёта одной из птиц к гнезду, если она это гнездо защищать собирается, находим ракурс, в котором гнездо оказывается за узкой протокой, полностью перекрытой туннелем из веток, загоняем туда лодку с двумя девушками и инструкцией, в какие стороны смотреть и с каким выражением… И –начинается. Я лежу на берегу с телеобъективом на камере, Стас имитирует нападение на гнездо, чайка идёт на него в атаку, но выглядит с моей стороны — как будто на лодку, так что в перспективе она ещё и с лодку размером, я свищу, девушки за секунду выравнивают лодку и принимают позы, одна на вёслах, вторая испуганно оглядывается… Дубль второй снят, готовим третий!
Вся плёнка, кроме аварийного резерва на обратную дорогу, вылетает за несколько часов. Стоп. Холодно уже, да и плёнки больше нет. Снять только ещё вон тех чаек, круговерть которых исполняет свой воздушный танец на фоне почти чёрного уже неба в последнем, кроваво-красном луче заходящего солнца. Отбой. Завтра домой.
Возвращение — оказалось чуть ли не интереснее всего остального. Лезть ещё раз через завалы не хотелось, поэтому решили выходить прямиком на торфоучасток, а оттуда уезжать на мотовозе. Дорога оказалась раза в три длиннее ожидаемого. И карта соврала, и обходов много было… Но подобного разнообразия ландшафтов я в торфяниках ещё не видел. Мы шли по высоким бровкам, по низким, по лесам зелёным, по лесам чёрным, сгоревшим, по совсем затопленным, которые по колено в воде, строили из срубленного дерева мосты через широкие и глубокие каналы, мостили гати через топкие моховые прораны в бровках, прорубались с помощью мачете через непролазные чапыжники…
Вот и участок. Сегодняшний поезд, правда, ушёл уже, ночевать придётся. На участке только сторожиха с собакой. Фантастический букет ощущений даёт вечерний пустой торфоучасток! Это такая микродеревенька, пятьдесят на пятьдесят метров, из ржавых-прержавых вагончиков. Каждый из которых любовно украшен плакатами. Вокруг каждого — клумбы цветов. Дощатые тротуары. Фонтан на центральной «площади». Ржавая-прержавая пожарная каланча посередине. Верхняя площадка каланчи обшита металлическими листами, более напоминающими дуршлаг из-за сотен и тысяч пулевых и картечных пробоин. По всей видимости, её последние годы преимущественно использовали не как наблюдательную площадку, а как мишень для пальбы спьяну из дробовиков. Железнодорожная станция. Тоже ухоженная. А вокруг — до самого горизонта раскинулось кладбище механизмов. Наполовину вросших в торф. Ржавых до умопомрачения. Но почему-то с сохранившимися отдельными поверхностями, покрытыми почти свежими яркими красками. Автомобили, тракторы, бульдозеры, комбайны, вагоны, паровозы, асфальтовые катки, пароходы… Да-да, асфальтовые катки и пароходы — тоже! Это которые опознать можно. Но абсолютно большая часть механизмов не поддаётся опознанию вообще никак. Нечто из другого мира.
И всё это хозяйство — мало того, что до половины вросло в ярко-рыжий торф, покрытый пятнами разноцветного мха, так ещё и поросло молодыми берёзками с умопомрачительной яркости листвой!
В общем, оставшиеся до заката пару часов я ещё и ещё раз пересчитывал оставшиеся в фотоаппарате неснятые кадры, числом около десяти, и даже не семь, как в поговорке, а двадцать семь раз примерял каждый сюжет, взвешивая, какие самые важные. Снять всё, что хочется, нереально, это ящик плёнки надо. И не пятнадцать минут закатного освещения, а как минимум трое суток непрерывного заката. Эх, и почему оно не в Заполярье, где закат круглосуточно?
Стас занимался примерно тем же. А вот девушки — ныли. Все три. Настя потому, что проголодалась и слепни заели. Алла потому, что обещала сегодня приехать. Машка — не знаю уж почему, наверное, из принципа… Впрочем — кое-что завтра прояснилось.
Несмотря на нытьё — закатная фотосессия с берёзками и ржавыми железяками удалась. Всё же такой красоты и невозможности ландшафт, такой красивый вечер — не могут оставить равнодушным никого. Чуть только наступило время взрыва красок — все до единой вытерли кто слёзы, кто сопли и с воодушевлением ринулись в бой. А потом, через полчаса, скисли опять.
Наверное, самой лучшей, самой показательной, самой запомнившейся зарисовкой из поездки стал последний кадр плёнки, который я всё же приберёг. Салон мотовоза. Мы — единственные пассажиры, причём в салоне только девушки. Стас снаружи, смотрит проплывающие ландшафты с открытой площадки, я — снимаю из кабины машиниста. Три красивых девушки на трёх скамейках. Демонстративно смотрят в разные стороны и в разные окна. В глазах всех трёх — сложное выражение. Здесь и чувство собственного достоинства, но здесь и удовлетворённость тем, что наконец-то можно товарок не только не видеть, но и не слышать, стук колёс и рычание дизеля их всё равно заглушат… И сожаление — позади остаётся несколько дней абсолютно безоблачной радости и редчайших ощущений, а кое у кого и больше. И собранность — надо настраиваться на новые битвы, которые следует развернуть немедленно по приезде. И многое, многое, многое другое…
В следующий, он же последний раз я увидел Аллу через три дня. Она позвонила и спросила, когда можно привезти походное снаряжение. Я ответил, что когда угодно, хоть сейчас. Через час — звонок в дверь. Радикально изменённая причёска, свежеочищенная от прыщей физиономия, нос, задранный в потолок…
– Чай пить будешь?
– Нет, я на секунду, меня ждут внизу. Пока.
– Как хочешь. Удачи!
Но это — увидел в последний раз. Слышать же я о ней долго, ещё долгонько слышал ну очень часто. Во-первых, два предшествующих дня. Во-вторых — следующие почти пять месяцев.
Два предшествующих дня — меня доставала Машка. Оказывается, её дурное настроение последних полутора дней поездки объяснялось тем, что Алла, сдавшись насчёт тактики съёмок, начала подкоп с другой стороны и усиленно охмуряла Стаса. Собственно, я и сам это заметил. Машку интересовало, что ей делать со Стасом, и вообще, как он мог купиться на такую малосимпатичную особу. Я объяснял, что малосимпатичность штука условная, у Аллы на сей счёт особые таланты, но пусть не волнуется: я твёрдо знаю, что Стас не в её вкусе и всё это игра, причём игра на меня. Машка не очень верила. Я объяснял ещё и ещё раз. Опять не верила. Наконец — объяснил, что а нефиг было договорённости нарушать и ещё до поездки начинать Аллу уговаривать, что зачем, мол, тебе такой старый, давай, мол, я тебе помоложе найду. Как откуда знаю? Да оно как бы и очевидно, зная твой характер, да и агентурная информация имеется. Заплела интригу супротив Гули? А она что — дура? Не догадалась, чьих рук дело? А разговор-то — при ней был. Так-то вот. И как ни странно, этот-то аргумент как раз и подействовал. Больше глупостями не доставала.
А следующие месяцы Алла творила чудеса. Исполняла самую виртуозную программу страшной мести, о какой мне доводилось слышать. Начала она с письма отцу. Содержанием, что типа мне ужасно понравилось с Володей по болотам шастать, так что как только соберётесь с моделями в те сибирские высокогорья, поеду с вами. Включай, мол, обязательно в список и дай знать как можно раньше, чтобы время освободила. Ну не могу же я попросить Андрея, чтобы он её нафиг послал с этой идеей? Пришлось самому на той идее крест ставить и изыскивать к тому убедительные предлоги.
С матерью и сёстрами она, вероятно, тоже провела некоторую разъяснительную работу. В детали не посвящён, Андрей не рассказывал, но по косвенным — было такое.
В первые же дни после возвращения — Алла вычислила половину моих друзей, попромывала им мозги и попыталась устроить дублирующую фотопоездку в Оршинское болото с их привлечением. Натравила на горелую развалину, откуда нас «фашисты» согнали, телевизионщиков с каким-то криминальным сериалом и сама там помелькала в массовках.
Когда я затеял следующий выездной фотопроект с тремя новыми моделями и об этом распространился слух — Алле хватило трёх дней на то, чтобы:
1. Вычислить, кто есть эти модели.
2. Найти каждую из трёх и прописаться к ней в близкие подруги.
3. Познакомиться в каком-то клубе с неким новым русским, собиравшимся в те же дни, на которые мы наметили съёмку, праздновать свой день рождения с большой помпой, фейерверками и сотнями гостей.
4. Утащить всех трёх моделей туда, причём так, что те мне позвонили об отмене всего часов за несколько до намеченного выезда.
Собственно, это только пример. Приколы, подобные описанному, поступали в количестве одного-двух в неделю. Ну, разве не гениальная особа?
Гениальность всей этой страшной мести я, конечно, оценил уже много позже. Без стёба. Действительно оценил. Воспоминания об этом периоде теперь ничего, кроме мощного заряда эстетического удовольствия, уже не несут. Но тогда…
Тогда она почти победила. Я был раздавлен. Я был почти в панике. Я потерял половину всех друзей и две трети всех натурщиц. То окружение, которое я титаническими усилиями собирал несколько лет подряд. И разрушение продолжалось. Продолжалось с такой изобретательностью, с такой виртуозностью, с таким напором, что становилось страшно.
И тогда я решился на тот шаг, который почти лишил меня самоуважения. Никаких человеческих способов унять гиперактивность взбесившейся Аллы не просматривалось. Либо силовые, либо подлые. Но силовые — это значило сдаться. Если женщина тебя переигрывает на поле интриг, действовать силой — это даже не просто сдаться, а сдаться под ноль. С разгромным счётом. Значит, нужна ответная комбинация в её стиле. Подловато, конечно. Но если построить комбинацию чисто оборонительную, то есть сыграть не на её поле, а на своём, — возможно, и переживу. То есть методами нехорошими, но защитить от дальнейшего вмешательства свой круг, не подвергая атаке её круг. Приблизительно так.
Включил агентурные способы. Выяснил, что основным методом воздействия был свист на тему подоплёк того гарема и того, кто какую роль в нём сыграл. То есть, в каком виде меня живописали — ух! Хоть вооружайся ведром краски, отращивай бороду и размалёвывай её в ярко-синие цвета. И ведь объяснять им встречь свою позицию тоже нельзя. Оправдания — дело последнее.
Тэ-э-эк. А ведь то, на чём она играет, — элементарное любопытство. Причём она его не утолила, а, наоборот, только разожгла. Понятненько… Так. Контуры ясны. Оставшийся круг общения — невелик; если человек шесть ключевых, исключительно женского полу, в одно место собрать да обработать, на сей раз удовлетворив любопытство полностью, — достаточно ведь будет. Поплывёт встречная волна слухов, до Аллы дойдёт сразу. Думаю, испугается, даст задний ход. Понимает ведь, что тоже не дурак и если кинусь в интриги — тяжёлая игра пойдёт. Не нужна ей тяжёлая игра.