Древние китайцы говорили, что одна картина равна десяти тысячам слов. Пожалуй, с точки зрения современной информатики этот тезис точен до изумления, но жизнь была бы неинтересна, если бы подобные заявления не имели исключений. Никакая кисть, никакой фотоаппарат в принципе не могут адекватно передать звенящего спокойствия предзакатной реки с ее неторопливой стеклянной водой, с нависающими камышами, чуть уже тронутыми красками заката, но ещё сохраняющими дневной серебряный блеск, с пронзительно чистым воздухом, только что освободившимся от влажных испарений луга. И тем более – всегда неожиданного хрустального всплеска поклёвки крупного хариуса, в это время года и суток берущего исключительно так: прыжком чуть ли не метр в длину и полметра в высоту, с огненным взблеском полностью расправленного многоцветного спинного флага-плавника, с атакой мушки сверху, в падении, с таким ударом хвоста, что вода из только что зеркально-гладкого омута выплёскивается на луга. Но ведь и это — даже не увертюра, а лишь первый её аккорд. Редко, очень редко первый бросок бывает удачен. Минута на вытягивание повреждённой наживки, минута на насаживание новой, три на то, чтобы вывести её в ту же точку… Ба-бах! Мимо. С каждой новой стрекозой сердце бьётся сильнее и сильнее, трясущиеся пальцы уже еле справляются с перенаживлением… И вот только теперь — на очередном ударе удилище сгибается колесом и рвётся из рук, а хариус летает над омутом, взбивая при каждом касании воды хвостом могучие фонтаны брызг. И если очень повезёт и рыбину удастся провести меж всех камней и косм водорослей все пятьдесят метров, не упустив на бешеных прыжках, завалить, наконец, в подсачек и вынести на берег — вот только ещё минут через пять, когда глаза прочистятся и сердце перестанет бешено молотить, можно будет опять взглянуть на реку и увидеть не просто красоту, а полную и завершённую гармонию. От единения с которой не может отвлечь ни всплеск следующего хариуса вон за тем поворотом, ни даже начинающие звереть комары…
* * *
Река в межень удивительно красива с воды. Стеклянная прозрачность, так что в омутах возникает ощущение полёта на аэростате, трава в полтора роста на берегу, ползающие между камнями раки. Пожалуй, я даже готов определить одну из основных причин невероятной эйфории летних валдайских сплавов. Почти у каждого есть детские воспоминания о дремучем лесе, стеклянно-прозрачной речке по колено глубиной, в которой можно как в аквариуме рассматривать жуков и рыбок, а удочкой — даже уловить рыбину в локоть размером, о траве выше роста…
Возможность целиком и полностью вернуться в мир этих ощущений, но скорректированных на современный размер, — уникальна. Та же трава выше роста, но теперь не ребёнка, а взрослого дяди; та же стеклянная вода, но не в ручейке, а в реке; рыба с локоть, теперь уже с локоть взрослого человека; дремучий лес на берегу, сквозь который и медведю проломиться затруднительно; ползающие под ногами раки; снующие в заводях и занятые своими делами бобры и выдры… Воздух, прозрачный до звона, но имеющий при том такой ощутимый объём, что хоть ломтями режь да ешь… Словом, визит к Реке — это возможность окунуться в мир детства. Всего лишь возможность, конечно. Для того чтобы эта возможность реализовалась, нужно ещё и открыть душу, впустив в неё те полузабытые эмоции и тот совсем позабытый стиль мировосприятия. Тем же, кто неспособен открыть душу, — незачем ездить на Реку, не поймут. Впрочем, думаю, что среди дочитавших до этого места подобных практически нет.
* * *
На Реку можно добраться часа за четыре пешком от автобуса через лес, а можно и плавом по самой Реке, забросившись в верховья на такси. Если плавом — байдарки и катамараны неинтересны. Тяжёлая посудина подстраивает весь поход под себя. Лучше всего брать пластиковые пляжные лодки, которые ничего не стоят, ничего не весят и чуть ли не в карман помещаются. Они везде пройдут, ничему не будут мешать, а удовольствие будет двойным. К тому же — обводы у подобных лодок достаточно дурацкие, чтобы идея грести вёслами, ускоряя движение, исчезла спустя полчаса. Бестолковое это занятие — грести на такой лодке. Лучше лежать на ней и смотреть в воду или по сторонам, только чуть-чуть пошевеливая веслом для удержания лодки на струе.
Проследим-ка мы за фрагментом одного небольшого сплава по Реке. Немножко проникнуться атмосферой. Но имея в виду, впрочем, что все сплавы — оченьразные. Река никогда не повторяется.
* * *
Поворот реки. Др-р-р-р… За следующим поворотом помаленьку исчезает выводок вспугнутых лодкой уток. Утята уже достаточно крупные, но летать ещё не научились. Хлопунцы. Могут только со страшной скоростью глиссировать по воде, поднимая невероятный шум и брызги. Мы неоднократно пытались с близкого расстояния понять механизм этого глиссирования, но так и не смогли. Похоже, что «движками» одновременно работают бешено вращающийся хвост (в режиме винта) и крылья (в режиме пароходных колёс), а лапы при этом выполняют роль подводных крыльев. Во всяком случае, эффективность системы сумасшедшая –даже просто по энергетике для птички ростом в кулак мчаться многие километры со скоростью не в один десяток километров в час, да ещё и в фонтанах брызг — ни один торпедный катер на такое не способен.
Сплавляемся мы сейчас именно летом, по самой низкой воде. Первая попытка, до того по низкой не рисковали. Вдвоём с сыном. То есть — затея была, конечно, глупее некуда в смысле, что лодку можно было бы взять и побольше. В одну условно трёхместную галошу, рассчитанную на взрослого и двух детей без груза, два стратегических рюкзачища и куча кофров да сумочек уже помещаются еле-еле, с горкой посередине. Сидеть же приходится одному на носу, второму на корме. Свесив ноги в воду, спинами к серединной горке. При такой перегруженности лодка сидит настолько глубоко, что сотню метров можно плыть, следующую сотню вести на буксире, а третью тащить волоком. Причём большую часть расстояния — это плавание поперёк реки, в поисках струи поглубже. Работа, кстати, тяжелейшая. Но и удовольствие великое.
Удочки и сачки для наживки в боевой готовности, натыканные в кучу рюкзаков. И чуть только по курсу обозначаются кормежные плюхи — в воду летит импровизированный якорь из садка, набитого булыганами, разматываются удочки и вытаскиваются один-два очередных хариуса. К вящему удовольствию сидящей на вершине кучи барахла вороны Машки, на долю которой немедленно достаются потроха, ибо хариуса на жаре следует немедленно выпотрошить, засолить, завернуть в тряпицу и убрать под рюкзаки, где прохлада. Иначе эта нежнейшая рыба испортится до состояния, что из неё можно будет вынимать плавники пальцами, уже через час.
Глиссирующие утки — ощущение совершенно особое. То есть, я, конечно, и до первой встречи с ними на Реке пару раз ходил в сентябре по Онежскому озеру на «Метеоре», удивляясь огромным стаям распугиваемых уток, идущих на взлёт параллельными кораблю курсами и ещё до отрыва от воды обгоняющих корабль. Но там — волна, рёв тысячесильного мотора, да и утки уже взрослые. Воспринимается не более чем курьёзом. Нет собственного участия в действии. Здесь же, спугнув очередной выводок, первую минуту просто глохнешь, не понимаешь, что происходит, а потом — приходишь в почтительное изумление.
Один выводок — ерунда. Старинная хохма насчёт «вумный как вутка» явно писана с натуры. Идея отсидеться в камышах и пропустить лодку в голову уткам не приходит. Один выводок, два, три… И вот уже перед лодкой несётся целый эскадрон. Да так, что река кипит во всю ширину.
Позже я специально проверил, что происходит потом — не являются ли подобные развлечения изведением живности. Нет, здесь всё в порядке. Утята в итоге таки забиваются в траву, пропуская лодку — но по одному, по два, с интервалом один-три километра. Когда выводок рассасывается весь, мамаша взлетает, тоже пропуская лодку, после чего спокойно собирает утят обратно. Просто при плотности уток два-три выводка на километр возникает ощущение, что они все перед лодкой, а на самом деле — меняются. Своеобразный коллективный манёвр по сбитию с толку возможного супостата и по маскировке реальной численности. Так кто тут вумный как вутка?
И ещё добавлю. Даже если что-то случается — либо утёнок заблудится, либо мамашу-утку браконьер подстрелит, либо орёл схарчит — природа утиная и на такой случай всё предусмотрела. Видел я раз на Байкале, и даже сфотографировал, «выводок», в котором одна утка пасла пятьдесят шесть утят. Чисто детдом утиный. Молодцы птицы.
Опять поворот. Др-р-р-р… Следующий волок. До чего же не хочется из лодки вылезать! Плыть бы и плыть, раз в пять минут ворочая веслом, а тут опять резать руки верёвкой и спотыкаться о булыжники… Но, между прочим, в этом-то вся и соль. Главный кайф — он не в том, чтобы плыть и рассматривать разворачивающуюся панораму, а именно в том, чтобы после очередного переволока плюхнуться в лодку, выровнять её по струе, вооружиться бутербродом, пихнуться — и вот теперь взглянуть и оценить. Если через пятнадцать-двадцать минут не начнётся очередной волок или перетаск, может стать и просто скучно, но такой возможности валдайские речки обычно не предоставляют.
Снова справа на холме деревушка. Что за чорт! По-моему, мы её уже четвёртый раз лицезреем за последние два часа. Неужели ещё не прошли? А между прочим — молодцы древние. Так поставить деревню, чтобы она и с реки не мозолила глаза, и в то же самое время была видна с любой стороны, причём во всех вариантах прекрасно вписанная в пейзаж, — это же уметь надо! И не просто уметь, а и желание к тому иметь и вкуса бездну. Да и не барская ведь усадьба, а так себе — пять дворов с коровником…
Ш-ш-ш-ш… Очередной дождь. За сегодня — уже третий. Лодка, она чем хороша — шмотьё на ближайший остров перекидал, эту же лодку над ним в качестве тента опрокинул и отсиживайся, отдыхай. Если, конечно, дождь именно кратковременный. Тем более, отдохнуть и так пора. Я-то пока в норме, а у сына от волоков уже глаза в разные стороны смотрят, хотя и виду не подаёт, что устал. Причём главное ещё впереди — от реки до автобусной остановки не один километр, да в гору, да по жаре, да с рюкзачками стратегическими.
Хороши июльские десятиминутные ливни. Всего несколько мгновений — и всё вокруг уже новое. На каждой свесившейся над водой травинке алмазно сверкают капли, воздух прозрачен как никогда и — исключительно свеж. Причём что опять же важно, так это правильно проведённая граница. Если вы в лесу — вы мокры, несмотря ни на какие плащи или зонты. Если в доме или в палатке — сухи, но не имеете непосредственного контакта с дождём. На берегу под перевёрнутой лодкой — всё в правильном балансе. Под собой — сухой песок или галька, протянуть руку — стена падающей воды. И никакой физической преграды. Даже то, что непосредственно от дождя защищает не отдельно от вас существующий потолок, а нечто, опирающееся на ваши же руку и голову, — тоже важно. Чтобы можно было, уловив момент перед последней каплей, отбросить лодку — и первым ощутить обновлённую природу.
Поворот. Др-р-р-р… Нет. Вылезать нельзя. Хрен с ним, с упущенным автобусом, но разрушать такую мизансцену — ни под каким видом. На бережку между старым мостом, почти обвалившимся, и новым, действующим, стоят с удочками над омутом десятка полтора колоритных деревенских ребят самого разнообразного возраста, от голопузой мелочни до подростков. И даже ничего не комментируют — просто, широко распахнув глаза и раззявив рты, в застывших позах смотрят на то, что выплывает из-за поворота вслед за эскадроном уток, галопирующих в фонтане пены. Да уж, пожалуй… Я как-то только в этот момент впервые попытался представить, на что мы похожи со стороны. Разноцветная детская лодка, еле возвышающаяся над водой, нагруженная целой горой разнообразных неупакованных предметов — палатка, спальники, котелки, чайник... Из горы под самыми разными углами торчит целый арсенал удочек, два подсачека, ярко-оранжевый сачок для наживки. На носу и на корме сидят, привалившись к горе и свесив ноги в воду, два загорелых, если не сказать, основательно обгорелых, организма. В форме одежды — оранжевые штаны от гидрокостюма и шляпа. Один с игрушечными сине-жёлтыми вёслами и бутербродом, второй — с шестом и фляжкой. В довершение — на верхушке горы сидит ворона и весело каркает.
* * *
Нет, не получается так полного впечатления. Не там стартовая точка эпизода установилась. Правильная стартовая точка — это когда журчание реки начинает перекрываться непонятного происхождения нарастающим шумом. Глаза у всей ребятни нацеливаются в поисках источника шума вверх вдоль реки, и тут — с пеной, воплями и брызгами из-за поворота вылетает тот эскадрон глиссирующих уток. Рты у зрителей начинают раскрываться. Публика в лёгком оцепенении ждёт, что же ещё появится из-за поворота и прояснит неслыханное утиное поведение? И вот тут… Вот тут и выплывает по струе, покачиваясь на стояках последнего переката и медленно проворачиваясь вокруг собственной оси, вышеупомянутая инсталляция из кучи барахла, двух странных типов и вороны.
И как теперь портить ребятам всё впечатление, приставая к берегу и превращаясь из бредового видения в обыкновенных туристов? Неэстетично, пожалуй, будет… Придётся плыть до следующей пристани, а возможно, и ночевать в ожидании следующего автобуса.
* * *
Стоп-стоп. У нас тут затесался новый персонаж — ворона Машка. Персонаж, абсолютно достойный отдельного представления. Не подумайте чего — Машка гордо носит своё имя отнюдь не в честь той Машки, что ездила с нами на Пинегу и в болота. Скорее наоборот. Она была раньше. И никакое другое имя ей не подходило.
Жена с мелким сыном отобрали во дворе у котов воронёнка, принесли домой, вручили мне, заявили, что через недельку ворона научится летать и я смогу её отпустить, а сами уехали отдыхать в Крым.
Первое, что ворона сделала, это отобрала у меня чайную ложку, с которой я пытался её напоить, проглотила её, нагло посмотрела мне в глаза и каркнула, на чём и стало ясно, что звать её не иначе как Машкой. Я кинулся звонить знакомым орнитологам. А когда вернулся — Машка тут же отрыгнула ложку, раззявила огромного размера пасть и со всей дури завопила, что хочет жрать.
Отпускаться через неделю Машка категорически отказалась. Раз принёс домой — корми и воспитывай, мол, а я буду орать и гадить. Ну что ж, если гора не идёт к Магомету… Позвонил я старшему сыну и предложил съездить на Реку. А ворону — взять с собой, чтобы она сама там и отпустилась. Гм.
Ехали с отдельным цирком на тему, как следует управляться с вороной в пути. В Твери, например. Как электричку на Торжок подали, да не одну, а в паре с вышневолоцкой, и как к ним толпа рванула — нечего и думать было о том, чтобы нести ворону чинно-спокойно на руке или, скажем, на рюкзаке. Собьют и затопчут в ноль секунд. Следовательно — за пазуху. Сыну, разумеется. Так как у меня по пузу кофр тяжёлый молотит. Влезаем, садимся, отдуваемся — галоп с рюкзаками сквозь толпу хоть и короток, но основательно сбивает с ритма. Тут Машка из-за пазухи голос подавать начинает. Звуки — совершенно ни с чем не сообразные, и вдвойне странные, когда раздаются со стороны чьего-либо живота. Народ, опасливо косясь на нас, постепенно начинает перетягиваться в другие секции, подальше. Ура! Скамейка совсем освободилась. Можно расстелить газетку, высадить на неё Машку и наконец накормить. И вот здесь-то весь оттянувшийся народ подтягивается обратно, обступает плотным кольцом и начинает комментировать по типу: «Уй ты, как эта ворона кушает-то! Вы только посмотрите, сколько непосредственности и азарта!» И было на что посмотреть — каждый появляющийся из пакета кусочек встречался радостными воплями, раскрыванием пасти, дрожанием всех членов, по мере приближения к пасти — блаженным прикрыванием глаз… И провожался удовлетворённой отрыжкой, которая, впрочем, никак не мешала встрече следующего куска по тому же сценарию. Ну совершенно не умеет птица культурно кушать — каждому кусочку так радуется, что вопли самого разнообразного ассортимента слышны небось за километр. Удивительно только, почему у взрослых ворон всё это вокальное разнообразие исчезает напрочь.
И вообще, ручная ворона в качестве наживки для ловли душ — оказалась средством замечательным абсолютно: стоит лишь посадить её на рюкзак, в момент вокруг собирается куча интересных собеседников. Даже в деревне. Например, подходит пара старичков – самодеятельных краеведов. Такое рассказывают — кто бы мог подумать! И вполне ссылками сыплют, я даже некоторые потом не удержался и проверил. Всю жизнь меня учили о том, как на Руси было устроено крепостное право, а вот о существовании таких мест, где его не было, — молчок. А ведь были такие, и один из примеров — вот эта группа деревень вдоль Реки. Когда строился Санкт-Петербург, мастера были всякие нужны, а ближайшие мастера по добыче дикого камня и строительству из него — жили именно в этих краях. Так как глушь изрядная, на вполне вольном режиме. И вот за то, что мастера «добровольно отмобилизовались» на строительство Питера, — собственноручным Петровским рескриптом земли эти были ныне и присно и во веки веков закреплены за жителями. Так-то вот. Ладно, проехали. Только вот странные все эти люди — толпятся вокруг вороны в три круга, всякий и погладить, и угостить норовит, и сожалеет, что у самого нет такой зверушки, а предложишь вполсерьёза забрать в подарок –сразу тушуется.