Подбегает Аня. На очередном круге, проносясь мимо неё, задыхаясь в дыму, только и успеваю то ли крикнуть, то ли прошептать:
– Аня, тесак, ёлки, лапы, руби!
Как ни странно, Аня понимает с полуслова, мгновенно находит мачете и тоже начинает носиться кругами, но не на корточках, а в рост, нанося удары по наиболее сильно дымящимся или откровенно вспыхивающим ветвям. Круг, другой, третий… А ведь справляемся! No pasaran!
Интересно, а как оно со стороны выглядит? Дым, пламя… Носится вокруг поляны красивая девушка в шортах и распахнувшейся рубашке, с развевающимися волосами и устрашающим тесаком, нанося тем тесаком, сверкающим в воздухе как винт самолёта, лесу урон, сопоставимый с тем, что наносила бы бригада архангельских дровосеков, усиленная кавалерийским эскадроном. А по внутреннему кругу — скачет усатый и волосатый мужик, старательно изображая собой бабуина, который нашёл на помойке ведро, научился стучать им об землю и теперь пытается напугать этим ведром молодого леопарда, на которого нечаянно наступил, пока тот спал, и неизвестно ещё, кто тут больше боится…
Десять минут, двадцать, полчаса… Вдруг осознаётся, что огня больше нет. Дым? Ага, вон там ещё прибить, там… Ура!
Усталые, чумазые, мы сидим посередине пепелища. Разводим здесь же костёр, шашлык жарим, чай кипятим, коньяк разливаем… Ну нету сил! Да и присмотр нужен. Огонь, он хитрый, затаится где-нибудь под ёлками в слое палой хвои, а чуть отвернуться – чортом выскочит, да и начинай всё сначала! Часа два нужно контролировать, смотреть, где опять дымок пойдёт… Не один десяток таких огненных захоронок пролить из ведра ещё придётся. Но это мелочи. С главным — справились. Испоганили, конечно, поляну, теперь несколько лет на ней неприятно становиться будет, но — увы. А подожгли-то — похоже, не мы. Не от нашего костровища огонь пошёл. Да и слишком далёк эпицентр от тропинок наших, чтобы туда, к примеру, бычком непотушенным докинуть можно было, да и нет у меня такой привычки. Бутылка чья-то битая? Налило осколок росой, получилась линза, упал лучик солнца, сухой мох в фокусе случился… Говорят, бывает, хоть и верится с трудом — слишком маловероятное стечение обстоятельств. Или — абориген мимо прошёл, бычок кинул, хоть и не видно следов присутствия других людей… Загадка, в общем. И настолько некстати. Или – наоборот, настолько кстати! Увидим… Но — надо же! Вдвоём с нежной девушкой — и масштабный лесной пожар обороли! Больше тысячи квадратных метров пылающей поляны и почти двести метров фронта пожара на сухом ельнике! Для профессиональной пожарной команды задачка-то, хорошо экипированной притом!
Разговаривать нет сил. Пьём чай. Рисуем что-то прутиками на золе. Периодически пытаемся прилечь отдохнуть на подстилку, но не получается — слишком горяча ещё земля… Итак, воду прошли, огонь прошли, медные трубы осталось. Что будет медными трубами-то? Чего бояться, к чему готовиться?
Из прострации нас выводит тень. Жара вдруг мгновенно спадает, вокруг вдруг замечаются первые мазки красок заката… Хватаем фотоаппарат, реквизит, и — бегом к нижнему повороту реки, туда, где под глинистым обрывом, сочащимся родниками, в тени горизонтально растущих с обрыва огромных рябин с начавшей краснеть ягодой, в воде лежит десяток валунов со стол размером.
Река искрилась и горела. Оранжевые вспышки отражений усталого вечернего солнца в каждой струйке боролись с пронзительной зеленью водорослей. Сухие гранитные валуны — и сочная куга вокруг. Голубые родники — и пудовые грозди нежно-жёлтой ещё рябины. Освещение, составленное из рассеянного небесного, тысяч тонких солнечных лучиков, пробивающихся сквозь ветви рябин, и тысяч не менее тонких солнечных лучиков, отражённых от струй переката. Аня великолепно вписывалась в окружение. Не зря меня что-то останавливало при любой из предшествующих попыток взять на Реку девушек для съёмок. Никакая другая и близко не годилась. Аня и Река — были созданы друг для друга. Аня была невероятно естественна в каждом жесте, в каждом взгляде. Ни намёка на игру. Её природная красота идеально вписывалась в красоту самой Природы. Абсолютная гармония. Тот самый редчайший случай, о котором мечтает каждый фотохудожник, случай, когда полотна Васнецова можно написать не кистью, а фотоаппаратом.
Сессия пролетела на едином дыхании. Единственная заминка получилась, когда всё вокруг требовало, чтобы Аня совсем разделась. Она не меня стеснялась. Аня сомневалась, не разрушится ли волшебство от того, что кто-нибудь когда-нибудь вдруг посмотрит сальным взглядом на то, что снималось как гимн Красоте. Впрочем, стоило объяснить, что имеется в виду прикрыть практически всё букетами рябины, как сомнения ушли. Оставив полплёнки на завтра и набрав пару бутылей ключевой воды, мы, абсолютно счастливые, пошлёпали по воде к лагерю, радостно окликая удирающих от нас бобров.
Уже холодно. Быстрый ужин, и — в палатку. Пытаюсь обнять – отворачивается, объяснив, что целоваться не будем. Ладно, не будем, так не будем. Медных труб будем ждать. Пытаюсь заснуть. Но уже из полусонного состояния — меня возвращает голос.
– Володь, спишь уже?
– Нет пока.
– Володь, а ведь мне очень хочется сейчас заняться с тобой любовью…
Обнимаю, начинаю целовать.
– Володь, только пойми правильно. Тебе нужна именно любовь, а это — не любовь, это другое, а что именно — не могу объяснить, сама не знаю. Как бы плохо потом не получилось.
– Ань, сейчас мне всё равно, будет потом плохо или нет. Я влюблён до полного улёта, я хочу тебя так, как не хотел ни одну девушку в жизни, а то, что потом, — будет потом.
– Володь, но ведь, наверное, это ненадолго?
– Знаешь, дорогая, это ведь, в конце концов, моя проблема: убедить тебя в том, что надолго — лучше, разве нет?
Спальники уже расстёгнуты, половина одежды уже валяется вокруг…
– Володь, ты уверен, что с тобой всё в порядке?
– Конечно, а что?
– Я никогда не видела подобной перегретости, ты практически себя не контролируешь. Ты уверен, что у тебя сердце выдержит?
– Уверен.
– Ты точно уверен? Я ведь правда боюсь за тебя. Возьмёшь да помрёшь прямо тут?
– И рад бы, да не получится!
Последние тряпочки улетают в угол… Никакая подготовка не нужна, Аня уже сама рвётся. Ну, с богом!
Ничего подобного у меня не было никогда и ни с кем. Всего один заход — но длившийся почти два часа. Два часа непрерывной страсти. Раз за разом она умирала у меня на руках, опять оживала, опять умирала… Какие мостики она умудрялась держать! Сколько поз мы перепробовали! Происходившее я помню урывками. Мы не разговаривали. Мы пытались насытиться друг другом и никак не могли. Палатки, которая у меня здоровенная, нам оказалось мало. В некоторый момент мы оказались на улице, не заметив ни холода, ни леденящего тумана, ни студёной росы… В какой-то из просверков памяти поместилось, как я стоял по колено в воде посередине реки, Аня висела на мне, а на её стоны откликались ночные птицы в лесу. Потом мы оказались на пенке около ещё углистого костра… Потом — опять в палатке…
Наконец, Аня прошептала, что очень устала и нужно отдохнуть, а через секунду уже спала. Ещё через пару минут — спал и я.
Наутро она отказалась от повторения, сославшись на то, что утреннего секса просто не любит. Я её вполне понимал. Единственное, чего я не понимал, так это того, когда нам удастся повторить. Я еле мог ходить, причём только враскоряку. Причинное место не просто ныло и болело, на нём были самые настоящие мозоли! А я-то всегда держал подобные утверждения за наглое враньё! Век живи — век учись.