Весь вечер прокачивали альтернативные варианты, куда поехать. Либо одно, либо другое не складывалось. Сева и Антон отвалили домой. Я продолжал сидеть в Интернете, смотреть карты, смотреть расписания, читать туристские и геологические отчёты… Наконец, нашёл. С нашими сроками и возможностями — можно было ехать на Тиманский кряж и пересекать его по рекам Нижняя Пузла — Чёрная — Светлая — Печорская Пижма. Только брать не Севин кат, а наши две пластиковых надувнушки. Успев купить для них запас клея. И добыть нормальные карты. А выезжать — поездом завтра в полдень, так как следующая согласующаяся пара поездов будет только через три дня. Позвонил Севе, что на нём карты и клей, Антону… Ленка рано утром рванула за билетами… Сева в панике позвонил, что карт нет, а Интернет через пень-колоду пашет. Ладно, я на своём нашёл хоть какую карту, кинул Севе, чтобы на его принтере распечатать… Фигушки, сдох Севин принтер. В общем, навигационные средства у нас получились такими: (а) жэпээс-навигатор без картографии (б) рулончик кальки, на которой Сева ручкой прямо с экрана прорисовал с миллионной карты гидросеть по нитке маршрута в неизвестном масштабе и с неизвестной ошибкой ориентации «карты». На пятисоткилометровый маршрут по ненаселёнке, да с десятикилометровым волоком через коренную тайгу посередине. Примерно тот самый случай, как у штурмана самолёта, прокладывающего маршрут по пачке «Беломора» в условиях жёсткой экономии топлива. Ничего, в юные годы примерно по таким же картам ходили, и без жэпээсов.
Как ни странно, всё успели. И даже ничего не забыли. Кроме части продуктов, купить которые просто не успелось, но оно ерунда. У нас две пересадки и на каждой есть магазины. По перрону, однако, — пришлось бежать рысью под абсолютно неподъёмными рюкзаками. Сева так вообще воткнулся в дверь вагона минуты за полторы до отправления.
Странная была поездка. Наверное, самая странная из всех, в которых довелось участвовать. Мы тыркались как слепые котята. Всё, ровно всё противоречило ожиданиям, противоречило картам, противоречило прочитанным отчётам. А мы — шли оптимальным путём, не допуская практически ни единой ошибки. Шедшая за нами следом спустя пару недель группа, сплошь состоящая из мастеров спорта и камээсов по туризму, маршрут не прошла, не найдя пути через перевал. Не хватало одного, другого, третьего… Обходились. Четвёртого, пятого… Находили. В итоге получилась поездка, которая будет помниться до самой смерти в мельчайших деталях.
Ленка полгода спустя: «Экспедиция на Тиман была сплошной хрустальной сказкой. Никогда в жизни у меня не было ничего сравнимого. И никогда больше не будет».
Она же два с половиной года спустя: «Знаешь, вот уже второй год возвращаюсь из экспедиции, смотрю, что я там отсняла, потом смотрю фотки с Тимана, Орши и т.п. и рыдаю».
Начать просто с того, что описанная в отчётах идея подняться на вёслах по Мезени, потом по Пузле, а потом по Чёрной, потратив на это десять дней, — при изложении её местным рыбакам, которых мы пытались подрядить подбросить нас на моторке хотя бы часть пути, устойчиво вызывала изумительный эффект. Аборигены в корчах падали наземь и в течение десятка минут не могли произнести ни слова. В их представлении этот путь требовал мощной моторки, двух бочек бензина, двух недель и другого сезона. Последнее — потому, что по низкой воде Верхняя Мезень, а тем паче Пузла просто непроходимы. Лишь десятый или пятнадцатый абориген, которого мы развеселили, поведал нам, что имеется полузаброшенная болгарская дорога, ведущая аж до среднего течения Пузлы, а может быть, и дальше, и по ней вполне можно проехать.
Интересный город Кослан. Живут бедно, машин немало, а найти машину, чтобы за деньги отвезла за двести вёрст, невозможно. Деньги их не интересуют, лень главнее. Зато там пекут самый вкусный хлеб на свете. Сидим на автобусной остановке, кто-то раз за разом обходит город, опрашивая водителей всех встретившихся машин приемлемой грузоподъёмности. Периодически рассылаем гонцов в соседние городки. Бодаемся с козлом. Забавный там козёл на автобусной остановке отирается. Любимая его пища — бычки, в смысле окурки. За день он их съел, наверное, килограмма три, и хоть бы что ему. Абсолютно железный желудок. Но при всей любви к бычкам, от прочего тоже не отказывается. Чуть зазеваться — и нет полбулки хлеба. То по-пластунски подползёт, то через щель в стене пролезет, то запрячется между рюкзаками и выждет момент для рывка, чтобы хватануть и смыться! Сперва зрелище было в кайф, но потом стало надоедать. Козла начали отваживать. Сначала мирно, потом пинками, а под конец — ловили, брали за рога, раскручивали в воздухе и метали с косогора. Козёл обиделся. И стал подкрадываться не только к еде, но и к нам. Дабы исподтишка бодануть, быстро обежать вокруг остановки и затаиться в новой засаде.
В общем, на поиск машины ушёл целый день, и ехали уже в сумерках, а приехали — совсем ночью. Под дождём. Водитель ткнул пальцем в темноту, что вон там течет Чёрная, усомнился, что выше по ней можно проплыть, и отбыл, оставив нас одних.
Мы полночи ползали по лесу на коленях, собирая в свете фонарей морошку и периодически подползая к костру попить чаю. Дождь лил, лил, лил… Хотелось дождаться окошка, чтобы распаковать рюкзаки и не намочить всё на свете, ставя палатки. Наивные… Это были последние наши сухие минуты на ближайшую пару недель.
Выспавшись, начали разведку. Сева с Антоном упилили вперёд по просеке, которая, похоже, вела в нужном направлении посуху, мы с Ленкой — рванули на Чёрную. Чёрная была совсем непроходима. Но хоть грибов набрали. А Сева с Антоном, похоже, прошли полпути до Светлой, километров пятнадцать, и просека шла дальше в её сторону. Груза было много. Шли сначала в три ходки, потом, когда количество еды стало значимо уменьшаться, — в две. Каждые полчаса начинался очередной ливень. Но даже когда не лило, шли преимущественно сквозь кусты. И вся вода, вылитая дождём, — висела на их ветвях. Вода была со всех сторон. Вода чавкала под ногами, вода водопадами валилась с ветвей, сыпалась с неба, смешанная с потом пропитывала одежду… День, другой, третий… Три километра туда, скрип ремней рюкзака, три километра обратно, усталая руготня на дождь и комаров… А когда добрели до перевала — погода стала настолько отвратной, что даже днёвку устроить пришлось.
И вот на этой-то днёвке и обнаружилось, что у нас проблемы. Началось с мелочей. Подивившись в очередной раз, с чего бы это из сепульки с остатками хлеба и плюшек пахло откровенной тухлятиной, разобрали её до дна. Ко всеобщему удовлетворению и прочему хохоту, на дне обнаружили раздавленное тухлое яйцо. Взятое в поезд, да не съеденное. Начав разбирать продукты — не остановились, перебрали все. Продуктов было мало. Планируясь, мы имели в виду, что подъём будет по рекам, а в реках есть рыба. А поднимались посуху. По расчётам, к моменту выхода на Светлую еды у нас останется всего на пару дней. Ружья нет. Грибов и ягод, конечно, прорва, но ими не проживёшь. Рыба — хорошо, но когда она ещё будет? Возвращаться же — ещё глупее, назад дальше. С этого конца мы машины не найдём за полным отсутствием людей, а по воде оно полтысячи километров. То есть — только вперёд. Со временем — тоже напряг: Антону на учёбу, Ленке на работу надо. Торопиться придётся. Грустно. А чуть позже Ленка отвела меня в сторону и, смущаясь, сообщила, что идти ей стало тяжело. У неё не закрылись месячные, кровотечение продолжается, что делать – непонятно.
Ленку разгрузили до предела. И всё равно — она еле шла, закусив губу. Повторялась ситуация с Оршей. Я бегал взад-вперёд, таская то свой рюкзак, то Ленкин, то ведя её саму. Антон с Севой пахали как два трактора, перетаскивая всё остальное. Нам опять повезло. Светлая оказалась ближе, чем выходило по расчётам, вышли мы на неё всего за день. Причём вышли метр в метр в той самой первой точке, от которой был возможен сплав. И вторично повезло. Комары вдруг пропали. Больше мы их не видели до самого конца поездки. Смешно — но и в третьем нам повезло. Погода резко улучшилась. Дождей стало всего два-три в день, причём коротких. Только вот рыбы в реке — увы, но не было совсем. Да ладно, Светлая — она короткая, может, в Пижме рыбы больше.
Лодки были заклеены и надуты. На борта были наляпаны вырезанные из самоклейки названия: большая посудина теперь называлась «Лапоть», малая — «СтюдибейкерЪ». Короткая процедура крещения, при которой Ленка вмазала по носу каждой лодки бутылью с денатуратовкой (восхитительно сиреневого цвета и странного вкуса водка, за время перехода настоянная одновременно на чернике, голубике, шикше, морошке, бруснике и горькой жимолости), погрузка, и — вперёд. Первый день сплава был приятен. Стремнины, пиление завалов, сумасшедший гряб против обратного течения в ямах, слалом по узким крутым протокам с бешеной струёй… К вечеру в реке даже стал появляться хариус. Начисто отказавшийся брать на любые искусственные наживки. На стоянке всё же смогли взять четырёх рыбин. Двух на муху, за которой я гонялся целый час, а ещё двух всё же уговорили цапнуться на блесну. Но что такое четыре не особо крупных рыбы на четверых? Так, побаловаться…
А вот следующие два дня стали сущим кошмаром. Река замедлила течение и заросла калужницей от берега до берега. Здоровенные лопухи высотой по пояс, со стеблями толщиной в руку, держали лодки вмёртвую. Более того — закрывали видимость. Раз за разом мы втыкались в тупиковые протоки, вылетали в замаскированные этими чортовыми лопухами ямы глубиной по грудь. И рыба опять исчезла. А еда — заканчивалась стремительно. От гордых названий лодок — оставалось по одной-две буквы, все прочие были давно содраны о лопухи. Любимой темой для шуток стал удачный выбор названий. Которые никаким прореживанием букв не допускали варианта с достославной яхтой капитана Врунгеля. На Ленку стало страшно смотреть. По возможности я держал её в лодке и тащил сам, но периодически заросли лопухов настолько густели, что ей тоже приходилось впрягаться. Ленка становилась ходячим привидением. Я потом десятки раз себя спрашивал, почему наша лодка шла первой? Почему нельзя было пропустить вперёд Севу с Антоном, а самим плыть по пробитому ими в лопухах проходу, что было бы гораздо легче? И ответ был один и тот же – для Ленки. Пусть ей это слегка труднее, но пусть именно её поддерживает адреналин первопроходства. По протоптанному она бы, наверное, скисла.
Наконец, лопухи расступились. Дальнейший сплав по Светлой был удивителен. Удивителен тем, что проходил как будто во сне. Восстановить последовательность событий — абсолютно невозможно. Есть одно большое ощущение сна. И плавного течения этого сна, проносящего нас по местам красоты настолько сумасшедшей, что описать её и даже вспомнить в деталях — нельзя. Но в то же время любая деталь, если навести на неё лупу памяти, всплывает в мелочах. Нереальная прозрачность ледяной воды… Гигантские плиты известняка, выстилающие дно и светящиеся сквозь ту воду… Двухсотлетнего возраста курная избушка размером со стандартную собачью будку, сидеть в которой можно было только на плашках десяти сантиметров высотой, упираясь головами в потолок… Кусты смородины вокруг избушки… Вырезанные на брёвнах автографы туристов девяностолетней давности… Заросшие берега, по которым не ходил ни один человек, и наклонённые над водой вековые лиственницы… Стометровые скалы, на вершинах которых лоси осенними ночами трубят свои песни… Висящая над водой жимолость, почему-то горькая как хина… Медведь, к которому мы подплыли метров на двадцать и который от щелчка Ленкиного фотоаппарата подпрыгнул высоко в воздух и в панике бросился бежать… Родник, бьющий фонтаном на полметра… Вид с вершины утёса, уходящая в дождливую и туманную даль тайга, уходящая туда же река с цепочкой островков, похожих на плывущих друг за другом крокодилов… Дайка странного базальта, покрытая коркой ржавчины, которая вполне могла оказаться состоящей из какой-либо алмазоносной породы, но времени на обследование которой не было… Огромные омута со склонившимися над ними неожиданно гигантскими для Севера вётлами… Сёмга, висящая в одном из омутов на глубине метров пяти, мимо которой нас проносило столь мощное течение, что никакой возможности притормозить и кинуть блесну не просматривалось… Мощная усталость… Десять-двенадцать ходовых часов в день, а потом — палатку ставить, ужин варить, вещи сушить… Хочется днёвку, а на это нет ни времени, ни еды… Одна галета и чайная ложка крошек от размоловшихся галет, выдаваемая на завтрак кроме небольшой порции геркулеса на воде, но с ягодой… Жареные без масла грибы… Последняя пригоршня чаю… Заваренный для его экономии взвар из шиповника с брусникою, оказавшийся столь мочегонным, что всю ночь бегали ежечасно… Последняя пригоршня соли, последняя поллитровая бутыль сахарного песку… И всё это — смятое во времени, плавно перетекающее одно в другое… Большая куча погнувшихся, потёкших, подплавившихся, даже отчасти сплавившихся один с другим моментов жизни, накрытая сверху для сохранности полупрозрачной тканью. Вот чем примерно является воспоминание о Светлой.
Ура! Люди. Люди!!! Люди!!!!! Впереди — впадение Светлой в Пижму, там, на берегу, избушка, а около неё — два человека и собака! Сквозь хрустальные струи Светлой, сквозь мутный и тёплый поток Пижмы, сквозь береговую траву в полтора роста высотой – мы выплываем, выползаем, выбегаем к избушке. И — накидываемся на чай, на хлеб, на мёд, на уху из хариусов, на сгущёнку… В избушке — приехавший на рыбалку главный лесничий района с сыном, послезавтра они обратно, еду не всю доели, отсюда и возможность пиршества. К сожалению, с собой нам практически ничего не обломилось, так, горсточка соли и полбуханки хлеба. Всё лишнее просто съели, не отходя от кассы. Но наконец мы сыты. И наконец, мы «из первых рук» услышали, что нам ждать дальше по реке, и теперь можем относительно точно планироваться. Начиналась новая жизнь.
Прикидка времени показала, что идём притирку, но пока не опаздываем. Беспокоило состояние Ленки. Кровотечение не прекращалось, она становилась всё более и более нервной и всё более и более замкнутой. То, что с ней происходило, скорее походило не на названную ей проблему, а на выкидыш на раннем сроке. Регулярно стало доходить — не то чтобы до конфликтов, но до перебрасывания одной-двумя злыми фразами, как правило, на пустом месте. Немного спасала рыба, которой вдруг стало сколько угодно. Мне ещё в детстве мама рассказывала, как её выхаживали при тяжёлых болезнях диетой, состоящей исключительно из густейшей ухи из сигов и хариусов. А именно такая уха и стала основной, если не практически единственной нашей пищей на обозримое будущее. Думаю, что в немалой части из-за этой ухи физическое состояние Ленки стабилизировалось. Но психическое продолжало ухудшаться. Замыкалась. Постепенно теряла активный интерес к чему бы то ни было, лишь отстранённо смотрела и впитывала глазами происходящее вокруг. Даже с тем медведем — Ленка взяла фотоаппарат в руки только после моих слов, хотя смотрела на него с самого начала эпизода.
Через два дня мы проезжали мимо микродеревушки при метеостанции. Еды нам там не обломилось, но Ленка смогла позвонить матери. Та, судя по всему, наорала и повторила свой ультиматум. Во всяком случае, когда вечером вдруг зажгли полярное сияние — Ленка грустно посмотрела на него и сказала, что жаль… — Что жаль? – Я впервые его вижу. И жаль, что больше не увижу.
Ровно один раз Ленка немного воспряла. Наверное, это был последний раз, когда я её видел счастливой, за исключением отдельных редких и кратких проблесков спустя месяцы и годы… Последний раз, когда я видел весёлое и радостное сверкание её глаз, потом — только болезненное. А произошло это, когда на медленном участке реки нас догнал тот лесничий и предложил немного поддёрнуть своей моторкой. Много не получилось, километров двадцать всего, дальше он отцепился, выключил мотор и взялся за блесну. Но — как ехали! Пляжные пластиковые лодки и мощный мотор — вещи малосочетаемые. Вести подобную лодку на буксире –задача вообще головоломная. Через год сам попробовал, убедился. Вести две сразу — задача для виртуозов. И виртуозом должен быть не только ведущий, но и ведомые. В первые же пять минут Сева начерпал полную лодку и промочил всё своё и Антоново барахло. Дальше для получения хорошего настроения достаточно было оглянуться и посмотреть на мокрого как свежевыстиранный кот Севу, лежащего пузом в луже, философски смотрящего то вперёд, то на экранчик своей жэпээс и при том управляющего лодкой, идущей на глиссировании, при помощи самых обычных вожжей. Не надо было махать вёслами. Можно было всласть любоваться проплывающими берегами, тайгой, утёсами, столбами… Щёлкать фотоаппаратами, как те японцы на экскурсии… Задранный нос, натянутые вожжи, с шипением расходящийся от лодки вал воды – скорость всё же была раза в два больше предельной для водоизмещающего хода, поэтому лодки разгоняли преизрядное мини-цунами… Стартующие с воды стайки перепуганных молодых уток… Плюс – наличие какого-никакого перекуса и даже глотка денатуратовки! Целых полтора часа настоящего сибаритского блаженства!
Как думаете, сколько нужно рыбы, чтобы прокормить четырёх человек, если другой еды совсем нету? Я сам поразился, когда выяснилось, что пуд в сутки — это то количество, которое всего лишь позволяет не ощущать зверского голода. Уха выглядела примерно так. Налавливалось огромное количество хариуса… При том что он был преимущественно совсем мелкий. Тратился час на чистку… Дальше в котле варились плотно набитые туда рыбьи головы, штук сто в пяти кружках воды. Потом головы вытряхались в таз, а в оставшихся четырёх кружках крепчайшего бульона варилась одна луковица и килограмм шесть рыбьих тушек, упрессованных в котёл чуть ли не ногами. Когда собственно уха съедалась, традиционно остававшиеся полуголодными Сева с Антоном приступали к главной части действа. Головы. Вид двух кадавров, сноровисто жрущих в ночи селёдочные головы, наваленные горкой в тазике, был поразителен, ностальгичен и философичен одновременно. В отличие от того дубля профессора Выбегалло наши кадавры успевали обсосать каждую косточку, успевали чистить бороду от объедков и съедать их, успевали, извинившись, выхватывать друг у друга из-под носа головы покрупнее и посочнее, успевали комментировать ход трапезы… Зрелище!
Впрочем, уха, сколь бы хороша она ни была, — блюдо не только малосытное, но и быстро приедающееся. Как мы только ни упражнялись в попытках создать из тех хариусов что-либо отличное от! Жарили на жалких остатках масла… Пекли в глине, фольге и золе… Чищеными и нечищеными. Коптили во мху… Фаршировали ягодой. Комбинировали с солёными и жареными подосиновиками. Кстати, великая была идея — в начале сплава, пока ещё были соль и пряности, заготовить ведёрко рассола, поставить в лодку и ежедневно подсыпать в него пару-тройку мисок бланшированных грибов, а столько же съедать уже просолившимися.
С солью, кстати, вышел любопытный казус. Сева пару дней назад разжился парой горстей, выменял на блёсны у проплывавших мимо рыболовов, свои блёсны уже пообрывавших. И вдруг — подплывает к нашей стоянке рыбнадзор совместно с егерями заказника. Объясняют, что о нас уже слышали. Что плыть и рыбу ловить в рамках общих правил — разрешают. А напоследок просят нас больше не дарить блёсен местным браконьерам. Вот как таёжный телеграф работает!
Вершиной же наших кулинарных изысков стало копчение во мху. Не только гастрономической вершиной. Эстетической — не менее. Фотография нашей коптильни стала одной из самых известных моих фотографий и даже взяла Гран-при одной из крупных международных конкурсных выставок. А суть процесса такова. Протапливается костёр из толстых брёвен, так, чтобы достаточно большая площадка стала полностью покрыта раскалёнными углями. Сверху наваливается толстый, сантиметров в тридцать, слой мха — сфагнума или кукушкиного льна, какой уж есть. Охапок десять нужно. Сверху раскладывается в один слой рыба, и всё сооружение прикрывается ещё одним таким же слоем мха. Важная деталь — не полениться перебрать мох. Это не продувка макарон, это действительно важная операция. Тиманские болотистые леса, где мха много, — поросли таким количеством аконита, что в каждой охапке мха количество кустов аконита превышает три. А ядовит он — очень. Тамерлана им травили, если кто историей интересуется. И массу других известных личностей.
Пока идёт процесс — надо сосредоточенно затыкать всякую образующуюся в пласте мха дырку свежим пучком того же мха. Минут тридцать подряд. И только тогда можно будет открыть костёр и быстро-быстро спасти из вспыхивающего в разворошённом мху пламени результат. Вкусно — невероятно, в особенности если дать часок-другой полежать, настояться. Умопомрачительно вкусно. И — столь же упопомрачительно красив процесс. Дым, идущий из такой коптильни, густ, влажен, осязаемо плотен и в то же время — разноцветно струйчат. Дым накрывает всю «сцену», он везде, он неизвестно где образуется, он сочится отовсюду. Совсем как тот таинственный свет на картинах Рембрандта, тайну которого до сих пор безуспешно разгадывают фотографы и кинооператоры. Материя, соединившая в себе лучшие качества воздуха, воды и света, — вот что такое этот дым.
Ленка теперь выходила из лодки только на стоянках. Даже громадная нависшая над рекой скала с гротами, зарослями удивительно крупной брусники на уступах, картинными соснами, старинным золотым рудником на вершине — не привлекла её внимания. Быстрее вперёд, а то будет поздно, отпуск просрочится, с работы выгонят, так что всё, что вокруг — как ни жаль, но придётся оставить. Примерно вот к этому она и сводила каждый разговор. Антон тоже начал лить воду на ту же мельницу… Пропускать занятия ему было не с руки, паникёром он тогда был изрядным, а имеющиеся по расчётам три дня запаса казались ему хиловатым резервом. Плохо это. Нельзя так. Когда половина команды нытики – поездка превращается в кошмар.
Для экономии времени попробовали срезать большую излучину, на которой сорок километров сплава можно было заменить пятью километрами волока. Фиг там экономия. Посланные на разведку Сева с Антоном заблудились и, потратив пять часов, дорогу так и не нашли. Пришлось ночевать, а дорогу искать уже утром. И таскать в две ходки. Ленка упиралась. Пыталась идти самостоятельно и нести рюкзак. Сделав шаг в сторону с тропинки — терялась в лесу. Присев отдохнуть — выключалась и не слышала криков, которыми её искали. Словом, на волоке мы потеряли вдвое больше времени, чем ушло бы на сплав. Не считая потраченных сил и нервов. Впереди — оставался один день сплава по ненаселёнке, а дальше уже пойдут деревни.
Последний кусок «настоящего» сплава происходил уже не в режиме «сна», а в режиме «бреда». По-видимому, мы плыли по самым красивым местам Южного Тимана. Суровые стены нависали над рекой. Сверкали белизной ягельники у подножий. Перстами указующими на склонах стояли высоченные каменные столбы, и в каждом втором мерещился достославный жест, обычно исполняемый при помощи среднего пальца правой руки. Иногда известняковые плиты, поросшие вдоль трещин «змейками» маленьких сосенок, выходили на берег и уходили дальше на дно реки. В таких местах течение становилось совсем бешеным. Наверное, там опять была бы первоклассная рыбалка. Но половить удалось всего полчаса, причём с серьёзным конфликтом. Ленка ныла, что надо быстрее. Ныла, что хочет угостить маму малосольными хариусами. Садок же взял да распоролся — и вся рыба, на то предназначенная, ушла. Вот я и остановил лодки на этом убойной красоты повороте с предложением часок отдохнуть да пофотографировать, пока я восполняю рыбный запас. За полчаса ходу до деревни, в которой ночёвку наметили. В итоге — обида надолго.
Собственно, остаток маршрута подробно описывать незачем. Из каждой деревни Ленка звонила матери. Та её продолжала накачивать. Ленка замыкалась всё сильнее и сильнее, всё больше и больше обижалась на каждую мелочь, на каждое слово, на каждую задержку… Нет, скандалов не было. Никто из окружающих даже не видел быстро растущей между нами стены отчуждения. Даже бабушка, у которой мы объедались простоквашей в деревне, стоящей на месте Великопожненского скита, в котором когда-то произошло массовое самосожжение шестидесяти восьми раскольников, долго умилялась, насколько у нас дружная и хорошая семья… Я не находил себе места. Пытался пробить эту стену всеми способами, со всех сторон… Безнадёжно. Грустная улыбка, поцелуй и полный отказ разговаривать о будущем. Видимость сохранения всех отношений и автоматически работающая программа их прекращения.
Пожалуй, вот зарисовка того момента, который врубился в самое болезненное место памяти. Последнего момента, когда был ещё хоть какой-то призрачный шанс остановить быстро раскручивающееся колесо грядущих несчастий. Собственно — последнего момента перед тем, как мы окунулись обратно в цивилизованное общество, в котором свои обычаи и правила и в котором кроме нашей воли и наших умений есть масса других сил, и не только на добро нацеленных. Итак, паром через Печору. Колоссальной ширины и мощи река. На этом берегу остаётся Тиман, на том — вырастает древний город Усть-Цильма. Низкие, быстро проносящиеся по небу рвано-серые облака. Почти сбивающий с ног и свистящий в такелаже ледяной порывистый ветер. Паром, то есть ржавая-ржавая баржа, которую надрывно тащит пришвартованный к борту буксир. Почему-то оставленное откинутым кормовое ограждение, оно же мостки для въезда машин. Острая и злая метровая волна, с такой силой шлёпающая в ржавое днище, что рёва машин буксира не слышно. И — тонкая-тонкая Ленка в облегающих джинсах и в красной курточке, ни за что не придерживаясь, неподвижно стоящая над бушующей водой на самой корме и глядящая назад на Тиман с физически ощутимой давящей болью в глазах, но без единой слезинки… Стоящая с неподвижностью статуи. При том что баржу болтало нехило, а ветер так и просто рвал одежду. Вот так.
Ранним утром мы добрались до дома и скинули рюкзаки. Я в темпе побежал вытащить оставшееся на кухне и основательно протухшее помойное ведро, а когда вернулся… Ленка с невероятной скоростью и деловитостью бегала по квартире, собирая свои вещи. Не отвечая ни на один вопрос. Ни разу не посмотрев в мою сторону. Убедить её выпить чаю и поговорить было очень сложно. Но — удалось. Минут десять уговаривал попить чаю, и потом ещё минут через десять — удалось вытащить на разговор.