А ещё через полторы недели я её потерял. Ещё более невозможным образом, настолько невозможным, что я, в полном обалдении от происходящего, даже не смог толком расстроиться. Лена начала слегка дёргаться. Но не из-за каких-либо проблем между нами. Проблем-то как раз не было. Из-за того, что слишком много начала прогуливать учёбу и слишком много начала врать родителям. Совершенно естественный напряг для хорошей девушки, а она как раз очень хорошая и есть. Что делать? Да понятно… Одно из двух: либо врать дальше, либо учинять хотя бы частичную легализацию. Я и предложил второй путь, тем более — её мать, по рассказам, выглядела человеком вполне неплохим. Лена часок-другой поприкидывала стратегию и тактику, что матери рассказывать, а что нет, так, чтобы и результата искомого достигнуть и не напугать чрезмерно, да и поехала рассказывать.
Проходит два часа. Звонит Лена. Обалделым голосом объясняет, что мама оказалась гораздо умнее, чем она думала, — не ограничившись рассказанным, умудрилась вытрясти из неё всю подноготную… И — сказала, что не против. Проходит ещё пятнадцать минут. Звонит её мама. С ещё более обалделым голосом. Объясняет, что она давно видела, что у дочери к тому идёт. Что даже обрадовалась, что человек я оказался вполне порядочный. Что она одобрила наш роман и предложила ей схему встреч, не мешающую учёбе. И наконец — что чисто для порядку изложила ей общеупотребительные возражения супротив столь неравных романов. А Лена, к её полному изумлению, — взяла да восприняла эти соображения как руководство к действию и решила прекратить со мной все отношения. Я попросил Лену к телефону. Она подтвердила. В её голосе не было ничего, что указывало бы на применение какие-либо мер воздействия. Всё явно было честно. Только вот я — не понимал ничего. Обалдение мешалось со смехом. Я отнюдь не фетишист, но у меня до сих пор в серванте так и лежит, и будет лежать, её подарок на День святого Валентина — трогательная тростниковая флейта с пришпиленной открыткой со всего двумя фразами, а какими — не скажу.
То, каким странным образом я потерял маленькую девушку Лену, не было случайностью. Это было сигналом судьбы. И дальнейшие события, первым шагом в цепочке которых был этот разрыв, не заставили себя ждать. Через час после той серии разговоров мне позвонили с назревающей международной фотографической выставки-конкурса. Почему-то я согласился, хотя уже полгода как всякая фотографическая деятельность была отправлена в отставку, да я и ранее избегал принимать участие в конкурсах. Конкурсы — они для новичков. Мне лично моё гипертрофированное самомнение давным-давно запретило в них участвовать, дозволяя лишь соглашаться быть членом жюри или, скажем, выставлять подборку вне конкурса. Фотография должна свободно говорить со зрителем, а всякие конкурсные навороты — серьёзная тому помеха. Но что-то меня дёрнуло, и я согласился. Тут же отобрал и отправил работы к выставке. Пятнадцать отпечатков, причём исключительно те снимки, что мы делали вместе с Ленкой. Уже в тот момент я с уверенностью понимал, да так оно и получилось, что Гран-при выставки возьмёт самая последняя наша с Ленкой совместная фоторабота, которая с Тимана, с копчёными хариусами во мху. Отправил, точнее, отвёз картинки, вернулся домой, и тут же, не успел даже раздеться, — позвонила Аня. Рассказала, что у неё с Ленкой состоялся долгий разговор о фотографии и о выставках, предлогом к которому было то, что у Ани на работе оказалась халявная стопка билетов. Да-да, именно на ту выставку в Сокольниках, на которую я час назад сдал наши с Ленкой работы. В общем, несмотря на все мои сомнения, не рано ли, — Аня с полной уверенностью заявила, что нужно вытаскивать Ленку на выставку, там устраивать встречу со мной и что она это сделает. Даже помимо моего желания. Пораскинув мозгами, я понял, что, наверное, таки можно. Не настолько в лоб, конечно. А только приняв массу мер защиты против возможного шокового перегруза и всякопрочего разного в этом роде, на случай возникновения проблем — массу мер по переводу программы действий в другое русло на каждом из её этапов… Ну и кучу совсем мелочей, типа стратегии и тактики, что делать с Ленкой дальше, если вдруг всё удастся. После всего того, что было, — если не устроить всего перечисленного, велика была вероятность того, что Ленку придётся везти в психушку либо прямо оттуда, либо уже от меня. А допускать подобный финал — категорически не хотелось.
Дальше был аврал. Неделю шло согласование программы с двадцатью задействованными помощниками и помощницами, что и как они должны делать и говорить в каждом из сотни возможных вариантов разворота событий. Кто может оказать медицинскую помощь, кто устроит отвлекающий разговор над ухом и какой, или даже дебош и как… Кто диспетчеризует действия остальных, кто обеспечивает оперативную связь… Проверочные встречи с более нейтральными знакомыми, если вдруг сомнения… Анализ маршрутов передвижения по залу. Планирование дальнейших действий на случай, если Ленку удастся вытащить… Обеспечение эшелонированной защиты. Планы мгновенного провоцирования повторного налёта и схем даже не то чтобы просто обороны, а полного и тотального пресечения любых поползновений в дальнейшем. То есть — обороны глубоко эшелонированной, многослойной, активной и с обязательным захватом пленных и проведением с ними воспитательной работы. С участием ФСБ и прочих. Планы реабилитации Ленки. И так далее.
Задействованы были все, до кого удалось дотянуться. Сложнее всего было с ближним кругом наблюдения, куда, понятно, годились только девушки, причём вида, не допускающего и мысли об их принадлежности к «спецслужбе». Пришлось звонить Нике и активировать её с подругами. Жестокий я человек, оказывается. Второе «узкое место» — было в том, что, из ряда соображений, на мне по сценарию тоже должна была какая-нибудь девушка висеть достаточно убедительного вида. Дабы быть немедленно забытой при правильном ходе встречи, мишенью для ехидства при неправильном, а также центральной фигурой в трёх из прогнозировавшихся катастрофических вариантов. Совсем я жестокий человек. Александру пригласил. Единственная оказалась из свободных в тот день знакомых девушек, такая, чтобы и хорошо знающие меня люди ни на секунду не усомнились. Впрочем, учитывая то, что было когда-то, и то, что виделось неизбежным когда-нибудь, – представлять здесь было нечего и незачем. Потому как чистая правда — она же одновременно отъявленная ложь. Да и то, что пара Сашкиных фотографий всегда висела у меня на стенах, добавило бы убедительности.
Параллельно были приняты меры косметического плана. Понятно, что если Ленку вытаскиваем — то ближайший год-другой будут сплошным путешествием, так что надо было срочно расширить парк снаряжения всем, чего нам не хватало, а также заменить всё, что было на грани износа. Были куплены новые спальные мешки, жэпээс-навигатор с самой мощной картографией, уникальный сверхлёгкий водомётный лодочный мотор, новая лодка и много, много, много всего прочего.
Собственно, только в день, на который была назначена операция, я осознал наличие ещё одного знакового совпадения — что это тринадцатое марта, годовщина нашего с Ленкой первого поцелуя. Впрочем, будем последовательны. Операция провалилась с треском. Увидев карточки, Ленка пошатнулась, ухватилась за колонну и быстро шепнула Ане, что надо немедленно смываться. Но, отойдя на три шага, вернулась. Смотрела долго, много улыбалась. Потом увела Аню в кафе. Молча пила кофе и курила. Вернулась опять к карточкам. Опять в кафе. Заговорила. Говорила часа полтора. Потом Аня дала сигнал, что встреча со мной необходима, и вывела Ленку в удобный для встречи холл. Мой бог, во что Ленка превратилась! Всегда худощавая, теперь ещё вдвое тоньше. Вместо роскошных длинных волос — дурацкая короткая взбитая причёска. Кожа на лице, всегда гладкая, — вся в каких-то черноватых прыщах. Собственно, на следующий день я, наконец, и догадался, что это именно винт, просмотрев труды по наркологии как раз на предмет симптомов, связанных с изменениями кожного покрова. Впрочем, версии психогенной экземы и гормональных проблем я тоже изучил. Но отбросил.
Если бы я не был предупреждён, я бы вообще Ленку не узнал. Изменилась не только внешность. Изменилась походка, став слегка деревянной, изменилась пластика движений, стиль одежды… Пересекались на встречных курсах. Ещё издали, увидев столь отсутствующий вид и столь механические движения, я понял, что Сашку надо стряхивать сразу — всё равно не заметит. Прав был. Она и меня-то заметила только когда я с ней поздоровался с дистанции полуметра. Разговор не вышел. Ленка спросила одно — продолжаю ли я заниматься фотографией и походами. Когда ответил, что нет, — заметила, что жаль. От всех моих вопросов — уходила. Только нейтральные темы. Дурацкие темы. На прямой вопрос о двух звонках, при которых звонивший молча слушал, а потом вешал трубку, причём один из них был в новогоднюю ночь, тех, про которые я физически чувствовал, это она, — не просто отрицание, а отрицание с театрально поставленной артикуляцией голоса и улыбкой до ушей. Двойственность, которую заметила Аня, — не просто имела место быть, она определяла всё ощущение от разговора. Улыбка при каждой фразе, выразительная, но механическая. Мимика… Как будто передо мной некий экспериментальный робот с первой черновой программой лицевой мимики, в которой тупо прописаны «позы» лица, долженствующие быть при произнесении того или иного слова. Но губы — дрожат, и в глазах — боль. Непробиваемо. Любой вопрос, любое предложение — одна и та же последовательность улыбок при ответе. Руки висят плетьми. Беру за руку — никакой мышечной реакции вообще, только лёгкая общая напряжённость мышц. Не до деревянности, чуть-чуть. Приподнимаю ей руку. Никаких изменений в мимике. Начавшаяся улыбка продолжает развиваться. Зрачки — не шелохнутся. Лицо отдельно, глаза отдельно, тело отдельно. Отпускаю. Рука падает. Никаких изменений в динамике улыбки. Немного сдвигаюсь сам – продолжает смотреть туда, где я был только что. Нас обступают плотным кольцом человек шесть из «ассистентов», в том числе двое знакомых Ленке — она их не видит. И это мне не показалось, потом я её спросил прямо. Она действительно никого не видела. Наверное, самое правильное слово — зомби.
Через пять минут Аня увела Ленку, сказав потом, что просто почувствовала, что той становится очень плохо. Возможно, это было ошибкой, даже почти уверен, что здесь была ошибка, но — Аня была в плотном контакте, она могла видеть многое, чего не видел я. И она — слышала Ленкин рассказ, чего опять же не слышал я, так что могла оперировать информацией из двух источников. В этот момент — на острие атаки была Аня, и только она могла решить, кому отдавать пас.
По пути к метро девушки продолжали разговор. Вкратце — Ленка рассказала Ане свою версию всей истории. Разумеется, отличающуюся от моей. Ненамного. Главное различие — в роли матушки. В Ленкиной версии матушка была бедной заблудшей овечкой, которая не ведает, что творит. Про наркотики разговора не было. Но Ленка много говорила о том, что продолжает любить меня и будет любить до конца жизни. О том, что со мной у неё масса всего общего, а с Мишей — общего нет ничего. О том, что те полгода со мной были непрерывной сказкой, которая не повторится. О том, что уже сто раз вернулась бы ко мне, но, пока существует Миша, она этого не сможет сделать. О том, что купила лодку и сейчас пытается купить болотные сапоги, чтобы весной провезти Мишу по тем речкам, по которым возил её я. Что замуж она за него не вышла и никогда не выйдет, так как в любом раскладе хочет иметь резерв свободы, да и люди они слишком разные. О том, что ещё одна-две таких случайных мимолётных встречи — и она опять пойдёт за мной куда угодно…
Страшная штука — винт. И вдвойне страшная — потому, что не представляет интереса для правоохранительных структур. Сетей транспортировки и торговли с крупными партиями зелья нет и быть не может, так как срок хранения готовой дури измеряется несколькими часами при неумелой варке и несколькими сутками при высокотехнологичной. Больших денег тоже нету, так как варится по простейшим технологиям на кухне из дешёвых и легкодоступных компонентов, самый нелегальный из которых — эфедрин, выпускаемый фармакологической промышленностью, во многих странах продающийся свободно, а в нашей — хоть и по рецепту, но достать нет проблем. Да и изготовление винта, вместе с употреблением, происходят внутри замкнутых мелких групп — варщик и сколько-то потребителей. Варщика выбить — варить станет другой из той же группы, благо секретов нет, а процесс примитивен. Выбить целую группу — от неё ни одной ниточки на другие группы не потянётся, замкнуты группы. Невыгодная вещь для милиции — ловить винтовых, нельзя на этом громкого дела слепить, которое в газеты попадёт, а потом начальство по головке погладит.
В наркологии действие винта и симптоматика винтовой наркомании прописаны также слабо, преимущественно теоретически. По тем же причинам — кастовость и неинтересность для милиции, винтовые наркоманы попадают ко врачам-наркологам только на той фазе, когда у них уже разрушена половина органов. Так что те их и перепасовывают к другим врачам. Для лечения посаженных систем организма. Когда я допёр, что дело скорее всего в винте, точнее, не сам допёр, а друзья подсказали и доказали, и убедился, что медицинская литература здесь помощник слабый, — мне пришлось самостоятельно найти несколько действующих винтовых наркоманов и четырёх бывших, двое из которых уже полные инвалиды, заручиться гарантиями их друзей, открывающими двери и развязывающими языки, и как следует с ними потолковать. И такая вот раскрылась картина.
Подлый это наркотик. Варится он на основе эфедрина, потому большинство даже считает, что действующее вещество там тот же эфедрон, что и в мульке. А чорта с два. Действующее вещество там первитин, он же метаамфетамин, что намного серьёзнее. По действию это психостимулятор, близкий к кокаину и амфетамину, но психостимулятор с двумя исключительно своеобразными побочными действиями.
Первое из них есть то, ради чего данный препарат разрабатывался изначально, кажется, в двадцатых или тридцатых годах. Получен он был при поиске химии, которой предлагалось кормить проституток в борделях, дабы активнее себя в постели вели. Второе — определяет его применение в наши дни в армии США (не постоянное, а разовые дозы перед боем в отдельных родах войск). Первое — таково. В течение получаса после приёма дозы принявший становится абсолютно внушаемым, абсолютно управляемым и абсолютно безвольным. В большей степени, чем под гипнозом, и даже в большей степени, чем под скополамином или другими «сыворотками правды». Второе — это именно выраженный психостимулятор, резко обостряющий скорость мышления, обостряющий чувственность, поднимающий скорость принятия решений и подавляющий усталость до тех пор, пока не наступит откат.
Вот отсюда и получается вся подлость винта как наркотика. Физиологической зависимости он не вызывает, но сила психологической зависимости, так как она складывается из трёх факторов сразу, говорят, превышает силу физиологической зависимости от героина или от алкоголя. Мало того, что бедняга привыкает к ускоренной работе нервной системы, как с кокаином. Мало того, что теряет способность к получению без наркотика полного сексуального удовольствия… Так ещё и попадает в рабскую зависимость от варщика, особенно если тот хоть чуть-чуть в этом разбирается. Гипнотическое внушение — штука предельно страшная и мерзкая при злоупотреблении.
Как удалось выяснить, свойства винта и даже его упрощённого варианта, мульки, как стимулятора сексуального — довольно частый предмет «злоупотреблений». Этот наркотик можно не только колоть, но и нюхать и глотать… Запах не особо сильный и неприятный, вкус тоже. Можно легко подмешать практически во что угодно, подсунуть девушке, её сразу становится гораздо легче уговорить, а потом она превращается в сексуальную рабыню, так как однократно испробованный секс под винтом или под мулькой – может отшибить всякое желание к сексу «обычному». В некоторых компаниях шпаны из-за такого применения упрощённые варианты винта так и называются «сексовкой».
И по последствиям винт не лучше того же героина. Мало, что винт очень быстро разрушает нервную систему. Варка дури в бытовых условиях, а иных не бывает из-за малого срока хранения, оставляет в продукте огромное количество загрязняющих примесей, рушащих и почки, и печень, и сердце, и кроветворную систему… Черноватые прыщи, к примеру, — канал вывода организмом избытка йода (используется в основном из нескольких технологических процессов варки), с которым не справляются почки, прямо через кожу. Бензин, толуол, десяток других загрязнителей… И всё это — в кровь. Обычно три-пять лет, и человек превращается в полного инвалида. А слезть с винта — можно только с помощью очень сильных внутренних поплавков. Потому, кстати, женщинам соскочить с иглы и проще, чем мужчинам, — одним из таких поплавков может стать беременность. Второй способ слезть с винта – от ужаса. Так как винт на одной из фаз действия неплохо «прочищает» мозги, иногда наступает момент, в который человек видит, что ещё одна доза — и конец. И может осмыслить свойства этого конца. А на этом может испугаться настолько, что завяжет, причём без рецидивов. К сожалению, люди, сорвавшиеся с помощью этого механизма, в большинстве случаев уже инвалиды. Первый способ – всяко лучше.
Ну как, теперь чуток становятся понятны некоторые особенности Ленкиного поведения во всей этой истории? Учитывая гипнотическую составляющую… Вот и я про то. То есть, когда всё сложилось — ну таким дурнем себя чувствовал, столько себя проклинал за то, что столько времени не видел того, что настойчиво лезло в глаза, начиная с самого первого после разрыва Ленкиного визита… А что тут можно сделать, как помочь — загадка сия велика есть. Каждый из винтовых, с кем я говорил, — толковал о полной безнадёжности. Только сама… Только с помощью «внутренних поплавков»… Ах, эти поплавки утонули и починить их можно только внешним воздействием? Ну, пробуй-пробуй, а мы посмотрим.
Не чокаясь, мы пили водку. Я понимал, что это — конец. Что из такого состояния — Ленка сможет выйти только сама, и очень-очень нескоро. И только если чудом. Что даже если выйдет — возвращать её ко мне будет нельзя. Не появится того драйва, который был и который необходим, чтобы её реабилитировать. Даже в постели будут одни разочарования, так как после подобного человек на годы теряет способность получать без наркоты полное сексуальное удовольствие, а для неё это всегда было очень важно. Одна только Аня была преисполнена энтузиазма, утверждая, что половина дела сделана и что быстрое вытаскивание Ленки она просто даже обещает и гарантирует. Как я её не убеждал, что это абсолютно нереально и что единственное, что она сможет сделать, — это позвонить Ленке, рассказать о знакомстве со мной и предоставить возможность порасспрашивать.
А у меня на той «вечеринке» — начинался самый странный, самый идиотский период жизни. Ко мне возвращалась Ника. Ко мне возвращалась Саша. Ника рассказывала, что она послушалась советов, пошла к психиатрам, ходила к ним неоднократно, и как раз сегодня — должна была ложиться на лечение, а вместо этого поехала помогать в операции. Что сегодня она получила такую встряску, что теперь сомневается, нужно ли то лечение. В ней всё перевернулось. Саша в свою очередь — рассказывала, что у неё со своим вся эпопея подходит к окончательному разрыву. С дикой тоской вспоминала те планы, которые мы с ней когда-то строили. Намекала об их осуществимости. Обещала поднять меня из того полумёртвого состояния, в котором я пребывал, и — тащить, тащить, тащить… Саша долго не замечала, что рядом Ника, долго не могла понять, кто она мне. Впрочем — я и сам тогда не понимал. Наконец, Саша заметила. Посмотрела на меня странным взглядом. Ещё раз посмотрела на Нику.
– Вов, слушай меня внимательно. И запомни. Этот. Человек. Тебя. Любит.
У Саши начиналась истерика. Она лежала на диване, замотав лицо в волосы. Слёзы текли ручьями. Пришлось утешать. Вот попробуйте представить такую сцену. То ли две, то ли три девушки и один мужчина, принимавшие участие в операции, оживлённо беседуют за столом. В метре от стола, на диване — мы целуемся с Сашей. Сбоку, в метре как от стола, так и от дивана, на стуле сидит Ника и смотрит на нас тем самым взглядом, от которого весь воздух в комнате наполняется вибрацией. Представили? Станиславский отдыхает?
Маразм крепчал. Саша вдруг, исследовав висящие на стенке фотографии, обнаружила, что у неё с Ленкой, несмотря на то что они абсолютно разные во всём, есть одна общая черта. Одинаково длинные и почти одинаковой формы носы. Мало того. Не помню уж, к какому слову пришлось, но вдруг выяснилось, что Сашин всё ещё хахаль и Ленкин урод — однофамильцы. Саша, наверное, полчаса бродила в прострации, приговаривая про двух длинноносых дур, сбежавших от одного и того же человека к двум однофамильцам-пустобрёхам, один из которых алкаш, а другой наркоман. А вернувшись домой — повесила на стену плакатик, гласящий: «На свете есть две дуры с одинаковыми носами. А у дураков мысли сходятся». Вот так.
В общем, кончилось тем, что Ника осталась. И на этот раз уже почти прочно. Половина идиотизма, наполнявшего наши отношения ранее, исчезла. Та половина, «автором» которой была Ника. Оставался только тот идиотизм, который привносил я. Привносил начавшим развиваться рецидивом романа с Сашей, избежать которого я не мог, да и не хотел. В то время мне казалось, что именно Саша является единственной женщиной, которая меня действительно сможет поднять, если захочет. Было похоже, что она хотела. Я — человек подчас очень жестокий. Но врать я не умею и не хочу. Я прямо говорил Нике, что такой выворот возможен. А эта невероятная женщина — ждала.
Саша упорно появлялась раз за разом. Делала всё, чтобы меня покорить. Приезжала в пошитом с великолепным вкусом эльфийском костюме. Привозила гитару, на которой начала учиться играть. Часами просматривала карты, намечая возможные путешествия. Часами просматривала фотографии, выбирая ландшафты и сюжеты под себя. Просила объяснить некоторые основы фотографии, брала напрокат камеры, пробовала снимать что-то сама... И каждый раз — срывалась на личные темы, почти доводя до той фазы, на которой её уже дважды срубало в страшные истерики, заканчивавшиеся очередным разрывом. Но сейчас — она каждый раз останавливала накрутку за полшага до того обрыва, резко меняя тему, резко начиная хохмить и хамить…
– Саш, что происходит? Ты же так изведёшь и меня и себя. Неужели не помнишь сама, чем дважды заканчивалось?
– Да всё я, Вов, помню. Так больше не будет.
– Пока ты ко мне не вернёшься — так и будет. Ты же сама это прекрасно видишь.
– Не вернусь. У меня есть Виталий, я за него скоро выйду замуж. Ну да, мы с ним срёмся, ну да, он спивается. Но это мой выбор. Не надо было тогда меня отпускать.
– Попробовал бы я тебя тогда не отпустить. Кто ж меня спросился-то? А кто мне все уши прожужжал, что не любит, а параллельно ещё кучу любовников держит?