– Так неудивительно, вы же туда в основном водку пить ездили да в бане париться? С такого что хочешь померещится.
– Да нет, это ребята много пили. Я, когда начинаю что-то такое чувствовать, пить перестаю.
– Знаешь, Чарли, всё это какая-то ерундистика. Хоть что-то предметное — было?
– Было. Возвращались мы вечером в избушку. В Хрустальную ходили. Пятнадцать человек нас там было. Рельеф ты знаешь — лес, воронки, лес, воронки. Лыжня то спускается в воронку, то прячется за скалу, то за деревья. Мы растянулись. Идёшь вот так один, а впереди фонари то исчезают, то опять появляются. И сзади кто-то идёт, тоже фонарик то прячется, то сверкает. Близко идёт, ярко сверкает. Шагов не слышно, или забиваются скрипом моих лыж, но мою тень на снег луч этого фонарика вполне читаемую отбрасывает.
– Ну и что?
– Да так… Добираюсь до базы, захожу в избушку, а все уже там. Сидят, уже разделись, водку пьют. Понимаешь — все! Все четырнадцать! Пересчитывал несколько раз и по именам перебирал. Я шёл последним, не было за мной никого!
– Точно не пил?
– Да пошёл ты… Да, вот… Первый раз я заметил сзади фонарь, когда лыжня острый угол вокруг скалы давала; тех, кто сзади, — само собой, на этом месте видишь. Так это — та скала, которая над дальней стороной входа в пятьдесят вторую нависает, ну ты знаешь, это где Володя Киселёв несколько лет назад погиб. Я всё с тех пор думаю, не его ли дух там остался?
М-да. Разумеется, мэтр Киселёв тут совсем уж ни при чём. Габариты не те, знаете ли. А кто? Не было больше жмуриков на Железных Воротах, были бы — я бы знал. Да и чушь собачья все эти сказки про привидения. Материалист я. Могу поверить про совсем неведомое, всё ж таки не бесконечно знание наше… Но не в такую чушь, на скорую руку сляпанную из повседневно знакомого, сдобренного сосанными из пальца предположениями.
И всё же — это оно? То, ради чего меня тащило в эту пещеру, но не пускало в трёх предыдущих попытках? А тогда где установление контакта? Просто попугать? Так не из пугливых… Ну да, мозги чуток закипать начинают, но ведь не со страху, а просто на упихивание в них подобных приколов да на согласование их с имеющимися знаниями — мно-о-о-го энергии надо, перегрев-с. Логики не видно. Или это знак, чтобы готовился, а ОНО — дальше будет? Ай-яй-яй. Суеверными становимся?
А ведь в Олимпийской — за последнюю пару лет не появлялся вообще никто, а после нашей августовской вылазки так и ко входу никто не подходил. Десятью способами доказуемо. На Пинеге всегда все знают, если кто в какую пещеру собрался. А на входе в лог Железных Ворот, там, где единственная осмысленная дорога подходит, — стоит кордон карстового отряда, на котором мы и живём. Четыре избушки с банькой. На кордоне всю зиму непрерывно кто-то находился, причём все — знакомы, доступны, ну и так далее. Мы сами, к примеру, забрасываясь, столкнулись с предыдущей группой. Посторонних не было, маршруты передвижения «своих» известны. В журнале, в конце концов, расписаны. А со всех других сторон, где нет кордона на входе, — многие километры, даже десятки километров по шелопнику, что, в особенности зимой, совсем уж невероятно. Непроходимы по шелопнику большие расстояния. Да и нафиг кому к Олимпийской по шелопнику ноги квасить, если дорога есть?
Гм. А ведь верхний сифон на ручье, если карте верить, — в точности под той воронкой, где лыжня-то пропала. Трам-пам-пам. Приехали. Хватит. Дальше думать не надо, чорт знает куда ведь заведёт. Как сказал тот прапорщик из анекдота, в котором его заставили состязаться в интеллекте с шимпанзе, а чего тут думать, когда трясти надо?
– Эй, ребята, хватит отдыхать. Двигаться пора. Теперь мы знаем, где мы, дальше без проблем. Просьба одна есть. Давайте Машке про следы пока ни слова. Напугается — съёмка сорвётся. Вечером, на базе, и обсудим, и похохмим. Договорились?
– Ты — начальник. Как скажешь.
Какое-то время шли со свистом. Обратно на Белую речку вывалились ходом, без единой разведки, на слиянии надули лодки, чайку сварганили, погрузились… Даже полкилометра проплыли без единой проблемы — глубина есть, течение слабое, лодка под веслом с приличной скоростью идёт… А вот дальше, как только объёмы галерей прибавились, так оно и началось.
Неправильно мы снаряжение рассчитали. Нужно было брать не как сейчас — один гидрокостюм и три лодки, а строго наоборот. Берёзовый ручей в верхнем течении, оказывается, по зимней малой воде пребывает в самом паскудном состоянии из возможных. Воды ровно столько, чтобы в сапогах практически нигде нельзя было пройти, особенно имея в виду топкую глину на дне, и при этом достаточно мало, чтобы лодки прочно на мели сидели. Настолько прочно, чтобы наш единственный огидрокостюмленный бурлак (разумеется, Маша) гружёную лодку не мог даже сдвинуть с места без риска подрать в клочья. Вот если бы всех в гидрокостюмы, а лодки только для транспортировки аппаратуры, перекуса, ну и на антураж… А так — где по берегу, где по воде, где несколько метров проплыть, где Маша протянет. Трудно и медленно. Джентльмены фиговы. Трое мужиков каждый в своей лодке сидят покуривают, а бедная девушка, отдуваясь, тащит весь этот плавучий поезд.
Не доходим мы до водопадов. Полкилометра не доходим. И хоть ты тресни. То есть дойти, конечно, можно, но только похоронив завтрашний выход. По времени и по силам. Да и не факт, что на фото силы останутся. Так что придётся поворачивать назад. Жалко. Одно хорошо — без фотографий остаться не должны. Были красивые пейзажи по дороге, и не один… Сделаем. Аппаратуру можно изготовить сразу, сплав спокойный, просто по лодке разложить… Кадров на шесть-семь постановка практически готова, каждый можно за пять минут щёлкнуть. А на кристаллах отыграться толком можно и в Ломоносовской, сделаем завтра второй выход и все дела.
Одно непонятно. Если пещера столько времени не пускала, а теперь пустила, и предчувствие было, и драйв соответствующий был, не говоря уж о приколах со следами всякими, — почему застряли, почему возвращаться приходится, да ещё и в столь невразумительном месте? Не сбивается оно как-то, что-то явно здесь не то…
Программа съёмок накрывается на первом же кадре самым замечательным образом. Как выразился тот же хирург из того же анекдота по поводу третьего падения того же попа с той же колокольни, третий раз несомненно означает привычку. Останавливаем на присмотренной точке лодки, объясняю всем затею кадра и действия каждого, достаю технику. Идеально вышколенная фотоассистентка Маша (без издёвки, лучшей мне за последний десяток лет не попадалось) внимательно смотрит, как я ей показываю лазером, куда какую вспышку класть и куда целить, снимает варежки, вытирает руки сухим платочком, вооружается парой главных вспышек, а также полиэтиленками, которые под них подстелить (высоковольтные вспышки органически не переваривают даже единственной капли воды), идёт к первой точке, суёт вспышку прямо в жидкую грязь, идёт ко второй точке, опять суёт вспышку прямо в жидкую грязь, и продолжает исполнять то же самое далее по всей схеме! Завершив процедуру убиения работоспособности всех наличных вспышек, не торопясь возвращается. Даже, кажется, мурлыча что-то музыкальное себе под нос.
Абсолютно не в моих правилах воспринять эдакое спокойно. При продвинутом ляпе, хоронящем всю содержательную программу целого выхода, я обычно начинаю по-адмиральски фитилить направо и налево этажей на шесть, да с вывертом. Здесь же – идиотизм ситуёвины был настолько запредельным, что ни сил, ни желания ругаться не было. Ни на секунду не возникло мысли, что Машка могла так ошибиться или свредничать. Явное помрачение. В полном обалдении я вылупил глаза, соскочил с лодки и мягким таким голосом спросил Машу, зачем, собственно, она намочила вспышки и тем самым их погробила? В полном соответствии с логикой событий она ответила, что не знает, после чего стукнула себя по лбу и удивлённо высказалась в смысле, что ведь и впрямь погробила. То ли сила удара по лбу была чрезмерной, то ли помрачение продолжалось… Как бы то ни было, в момент стуканья себя по лбу Маша поскользнулась и начала падать. Ну и упала бы. Ну и хрен бы с ней. На то она и фотомодель, чтобы в гидре ходить и не бояться промокнуть, даже поплавав в речке. Но я-то в сапогах стою. И повисшая на шее Маша добавляет мне ровно столько веса, чтобы я начал медленно, но верно тонуть в жидкой глине. По самое это самое. На этот раз — уже оглашая окрестности фигурными и фигуральными загибами. Мало того. Люди вообще животные отзывчивые и понятливые. Состраданием к ближнему одержимые. В общем, попрыгавшие со своих лодок ребята начинают меня вытаскивать, и — тонут сами. По самое это самое. В итоге имеем скульптурную группу из трёх вцепившихся друг в друга мужиков, торчащих из воды приблизительно от середины бёдер, удерживающих повисшую посередине Машу. Опять потерявших дар речи. Великое, между прочим, искусство — одним движением руки основательно намочить три вспышки и трёх мужиков!
Дальнейший расклад становится предельно ясен. Съёмке капут. Исследованию тем более капут. Все идеи, все неясности, все чудеса пускай идут себе лесом, а нам — пора позаботиться о том, чтобы остаться в живых. В пещере два градуса тепла, на улице было минус пять-шесть, но сейчас ночь, могло и подморозить. Вода, в которую курнулись, — ледяная. Сменной одежды нет. Большой тряпки-самоспаса, которой можно накрыться, завести под ней огня и немного отогреться, тоже нет, а если и был бы, так в примусе газа осталось минут на пять. А переохлаждение штука суровая. Если нет возможности быстро двигаться, то и быстрая. До кордона в лучшем случае часа два ходу по пещере и столько же по поверхности, то есть на том самом пределе, когда шанс не заболеть уже весьма призрачен, но ещё есть. Если торопиться. А если не торопиться, так и ласты склеить запросто. Впрочем, если так вопрос встанет, резерв есть — на поверхности дров много, можно костёр завести. В любом случае — надо рвать когти. Сейчас быстренько упаковать аппаратуру, по мере возможности вылить воду откуда только можно, отжать все мягкое, погрузиться, гнать самым полным до слияния рек, там сдувать лодки, а если почуем надвигающееся переохлаждение, так и не сдувать, оставить там в подарок и во назидание следующей группе, рысью на выход, галопом к избушкам. Такая вот приблизительно стратегия с тактикой. А что ещё делать?
Долгое, кстати, занятие — сдувать лодки. Всем хороши китайские пляжные пластиковые посудинки, только вот клапана у них абсолютно уродские. Единственный способ за вразумительное время сдуть — это вставить во все три клапана по спичке и разлечься на лодке как на диване, минут через пять сложить её вдвое, опять разлечься… И так до победного. В целом процедура занимает минут пятнадцать-двадцать-двадцать пять.
Вставили. Разлеглись. Лежим, курим, слегка трясясь от холода. Пять минут, десять, пятнадцать… И тут… Из галереи, по которой объединившаяся река уходит к концевому сифону, за которым начинается Ломоносовская, раздаётся громкий и отчётливый женский голос. Или — громкий и отчётливый глюк. А может, и с другой стороны. Обманчивы звуки в пещерах. Несколько слов, которые не расслышал никто. Вообще-то звуковые эффекты, в том числе имитирующие голоса, — штука под землёй отнюдь не редкая. Вода – она на самые разные фокусы способна. Капель с высокого свода, попадающая в дырочки в глиняном полу или в озеро, хлюпанье под медленно погружающимся сводом сифона, бульканье на водопадике… Да сколько угодно вариантов. Усиленных и искажённых своеобразной акустикой. Так что — пока оставляем без внимания.
Именно что пока! Ещё пара минут… Опять! С той же стороны, теперь сомнений нет. На этот раз — голос поёт песню. И сейчас слова слышны и разборчивы. Разборчиво, правда, не всё. Манера пения классическая, почти бельканто, голос — высокое контральто. Сложноватое для восприятия. Улавливается приблизительно одно слово из трёх-четырёх. Забежав вперёд, отмечу, что позже, на кордоне, слова, которые были расслышаны и запомнены, записали. Независимо. На четырёх бумажках. Минимум на моей бумажке — восемь, максимум на Машиной — четырнадцать. И шесть из них — совпадают. Во всех четырёх бумажках. Причём ни одно из слов в отдельности не имеет никакого видимого отношения к делу, а набор в целом не интерпретируется совсем никак. О содержании песни догадаться нельзя даже в первом приближении. Да и мелодия песни удивительна — вроде бы явственная, красивая, незнакомая, но абсолютно незапоминающаяся. При том что у меня музыкальный слух имеется и неплох, Максим с Лёшей меломаны завзятые, а Маша — вообще из музыкальной семьи непоследнего ряда, не пошедшая по той же дорожке исключительно из природной лени. Собственно, потому в её бумажке и четырнадцать слов, что слух абсолютный.
Следующие несколько мгновений выглядят весьма странно. Оба парня пребывают с шарами на лбу, головами крутят на пару оборотов то в одну сторону, то в другую, прямо-таки как два филина, слова всякие разные произносят на зависть любому старой закалки боцману… Если очистить от этажностей и фигуральностей, то с суммарным смыслом — что надо бы немедленно отсюда улепётывать, иначе возможен всеобщий абздец. Кругами не бегают и не вопят дурными голосами, по-видимому, исключительно по той причине, что велено лодки сдувать, так вот каждый на своей лодке разлёгся и тремя руками придерживает спички, в три клапана вставленные, а четвёртой — сигарету, которую ронять на лодку не хочется. Машка держится чуть достойнее. Смотрит с приоткрытым ртом в направлении голоса, в глазах — сложное выражение, преобладает интерес, но и испуг просматривается и озадаченность…
Забавны собственные ощущения. То есть, винегрет полный. В смысле — это я уже потом, по воспоминаниям свои ощущения анализировал да по полочкам разбирал, а тогда не до того было. Перво-наперво, просто изрядно не по себе. Глюк или нет? Крыша съехала или нет? Ведь невозможно же такое… Кондовое любопытство. Забрезжившее понимание того, что наконец — вот ОНО. То, что назревало, то, что звало, то, что вело всю причинно-следственную цепочку событий. Страх за народ. Свихнуться ведь можно! Досада. Ну вот ещё и это ко всему… За себя немного страху. Ведь если подумать, что из меня сделают, если у кого и впрямь крыша поедет! Особливо у девицы: и несовершеннолетняя, и не вполне понятно, отпустили ли её дома или без спросу поехала, и семейство непоследней руки у неё, всякие там известные композиторы, кинорежиссёры, графья да князья от российских до португальских… Ещё и гражданство канадское. Словом, мало не покажется. Мозги лихорадочно крутятся на предмет, как бы панику пригасить, пока она не началась всерьёз. И всё это ещё и сдобрено совсем дурной мыслью, пульсирующей где-то глубоко внутри: а вдруг не брешут сказки, вдруг это горы Хозяйка надумала показаться — побеседовать ведь есть о чём, и немало…
Я вот тут пишу про мгновения наблюдений за ребятами, про свои мысли… Чушь пишу. Короткие это были мгновения. Как вспышка. Всё осознавалось уже потом. Существенно потом. А сейчас — я бежал. Вот только что я лежу, развалившись на лодке и изумлённо вслушиваясь в песню, и вот — уже успев вскочить, осмотреться, подумать о многом, бегу в ту сторону, откуда донёсся голос. Держа в руке фонарь со свежими батарейками и мощной галогенкой, который планировался для фотоустановки, да не понадобился. Как, когда, кто достал его из сепульки — не помню. То же самое мгновенное переключение. Был фонарь там, а через секунду — он здесь.
На бегу — практически все мысли были уже другими. Окончательно откристаллизовавшаяся мысль, что есть о чём побеседовать, уже не пульсировала внутри, а лупила по голове кувалдой. Вторая мысль, также напряжённая до физической боли, гласила – быстрей! Третья — где? И четвёртая — абзац, приехали. Философичная такая мысль… Без оттенка страха. Констатация факта, не более.
Не помню больше ничего. Ни как звучали собственные шаги, ни шумела ли река… Продолжал ли звучать голос… Не слышал и не видел ничего, всё происходило как бы в мёртвой тишине. Впереди был поворот галереи, из которого послышался тот голос, и я бежал к этому повороту. Метров сорок там, наверное, было.
На повороте включили звук и обзорное зрение. Резко тормознулся. Пейзаж впереди, за поворотом, нарисовался примерно таков: река превратилась в озеро, берегов нет. До тупика с сифоном – метров пятьдесят-шестьдесят. Фонарь пробивает. Стенки почти прямые и почти гладкие. Ни одного угла, за которым можно спрятаться. Тишина практически полная, все звуки, которые есть, идут сзади. Никакой капели. Стены опускаются в воду вертикально, полого ныряющих сводов, под которыми могло бы хлюпать, нету. Есть только стелющийся над водой туман, слегка размывающий очертания стен, да около ног, там, где речка впадает в озеро, имеется распадающееся на мелкие завихрения и быстро затухающее течение. Глубина невелика, в сапогах — можно идти свободно. Бежать уже и нельзя, и не хочется. Здесь надо именно идти, причём неторопливо. Переставляя ноги так, чтобы ни единого всплеска. По возможности — чтобы не единой волны…