— Их купил мой приказный в Венеции, на тамошнем невольничьем рынке, тому уж два года. Я выучил их нашему языку, чтению и письму. Они оказались очень смышлены. Даже более, нежели ребятишки нашей дворни, с коими я тоже занимался ученьем.
— Во сколько же они встали?
— В три десятка цехинов каждый.
— У нас, признаться, они стоят дороже.
— Верно, спрос велик. Наши же бояре держат у себя калмычат да татарчат. Эти подешевле, а иной раз и просто даром достаются. Воеводы в презент присылают, — отвечал князь. — У нас вообще человек дешев, даже мастеровитый. Торговля крепостными людьми процвела, хоть я сему противился. Наступил на мозоль царству. Искони такое непотребство здесь ведется.
— А вы, князь? — осторожно вопросил граф. — Своих, надеюсь, не продаете.
— Нет, своих не доводилось. Однако прикупал нужных людишек — было дело, — гримаса на лице его означала, что разговор ему неприятен. — Увы, рабству нашему не видно конца, хотя подневольный труд неприбылен. Я как-то произвел выкладки да представил их государю Федору Алексеевичу. Выходило, что труд вольных хлебопашцев обогатит государственную казну, да и помещики не останутся внакладе. Он аж глаза выкатил. «В своем ли ты уме, — говорит. — Бояре да дворяне нас с тобою в порошок сотрут за таковые-мысли. А уж если их на письме представить, то кровавый бунт разразится». — «Это меж нами, государь», — успокоил я его. А он все едино переполошился. «Ты, — говорит, — замкни уста и ни с кем о том не трактуй. Дойдет до бояр, кои в Думе сидят, они тебя живьем сожрут». Таково и с королем Яном. Государи молоды, государыня робка да нерешительна, каково бояре приговорят, так тому и быть. А как уж я говорил, Польша — наш давний недруг.
— Мне это известно. Но пора перемениться, — убежденно сказал граф.
— Пора, верно. Стычки наши давние. С той поры, как король Ян-Казимир пошел поводом на Левобережье, да мы его осадили; с Андрусовского перемирия мы друг друга щадим. Но еще не изгладилось в памяти народной смутное время. Еще живы те, кто отстаивал, да не отстоял Киев — мать городов русских. Еще помнится и оборона великой нашей святыни — Троице-Сергиева монастыря, под стенами которого стояла польская рать. Перемирие наше шатко, оно и есть перемирие — вот-вот разрушится. Надобен мир, прочный мир.
— Вот я к тому и клоню. Король Ян Собеский, как вам известно, великий неприятель турок…
— Известно, известно, — подхватил князь. — В том-то и дело, что он — истинно христианский воин. Не раз бивал турок. Под Хотином — сильной турецкой крепостью, подо Львовом расколошматил… Он мне люб.
— А известно ли вам, что ныне под самой Веной стоит двухсоттысячное войско великого везира Кара-Мустафы. И что император Леопольд со всем своим двором бежал из столицы. Ее ныне обороняет граф Етаремберг, но ему вряд ли удастся ее удержать. Так вот, он призвал на помощь короля Яна. И слышно, турки побежали. Король Ян непременно их добьет.
— Повторяли сторонники короля Яна, — наклонил голову князь. — Но нас с Польшею связывает лишь шаткое перемирие. Нам же всем, всем без исключения нужен прочный мир. Более того, не только мир, но и союз. Единое войско для сокрушения турецкого. Ибо враг вековечный грозит всем нам оттуда. Полагаю, король Ян это понимает. А потому я полон желания трактовать о заключении вечного мира с Польшею. Пока я у власти, такой мир, помедлив да поразмыслив, мы можем заключить ко всеобщей пользе.
— Думаю, король Ян с легким сердцем примет такое предложение, Впрочем, у вас — Дума, у нас — сейм и сейма. Ведомо ли вам, что такое либерум вето?
— О, еще как! Я о сем в Думе рассказывал. Бояре посмеивались, хоть и сами все более голосом берут, а не рассуждением. Горлохваты! От такого «свободного голоса» одни раздоры да несогласие. Каждый волен высказаться, это я понимаю. Но всегда должен побеждать здравый смысл, умная воля.
— Не могу с вами не согласиться, — граф был явно доволен. — От этого «либерум вето» и зашаталась власть. Но король непреклонен. И пока он не уступает крикунам.
— Вечный мир, вечный мир, граф. Так и доложите его величеству. Я на том стою и стоять буду! За вечный мир меж Русью и Польшей!
— И я, и я!
И оба подняли бокалы.
Глава вторая
Кто в тереме живет…
Зимою 1682 года, по смерти царя Федора Алексеевича, случился в Кремле великий пожар. Огонь пожрал все деревянные хоромы, принялся лизать и Успенский собор. Однако всем миром отстояли святыню, сгорела лишь кровля да оконницы в главах.
Груда черных головешек дымила на месте терема царевен. Ах ты беда-то какая! Мало что успели вынести — жемчуга да каменья, золотые понизовья, ценинную посуду да платья аксамитные.
Почали царевны Софья, Катерина; Федотья, Марфа, Евдокия и Марья жить на Потешном дворе. Статочное ли дело — все не свое. То благо, что царевна Софья из затвора вырвалась и в силе была. В таковой силе, что повелела выстроить для сестер и теток каменный терем о трех житьях, то бишь этажах. Нижний отводился для сиденья с бояры, дабы слушать всяких дел. Прежде такое не водилось в женском терему, да все царевна Софья устроила по-новому. Царевнам было заборонено показываться на люди. Оно и понятно: девам царского роду неможно было являть свой лик простонародью. И замуж они могли выходить только за иноземных принцев и ни в коем разе за своих соотечественников. А так как иноземные принцы были в редкость и на Русь ездить избегали, то и царевнам приходилось в девках век вековать.
Самой смелой да смышленой из них оказалась Софья. Кабы не она, вовсе бы увяли царевны. Софья им пример показала: вышла из затвора смело. И пуще того: завела себе галанта, то есть любовника. Да еще какого: князя Василья Голицына — красив да умен, все угодья в нем.
Всем то ведомо, да помалкивают, потому как в изумленье пришли от таковой дерзости. А на Софью-то глядя, и другие царевны стали себе галантов присматривать. Из услужающих — те попроще да посговорчивей. Словом, пустились во все тяжкие, чего прежде не могли и помыслить.
Софья, разумеется, самой смышленой и предприимчивой из царевен была, однако ее ума для дел государственных не хватало. Кабы не князь Василий, не высветилась бы столь ярко. Князь был ума недюжинного и во всех делах сведом. Повезло Софье, уж как повезло!
Особенным докою был князь по дипломатической части. Уж как не тщились обыграть его иноземные послы, министры их, князь все разгадывал и делал упреждающий ход. Царевна-правительница только бумаги подписывала, которые подсовывал ей князь Василий. А царям Ивану и Петру ничего до поры не оставалось, как согласно кивать головами.
Все международные дела вершил князь Василий без промашки, с пользой для царства. Уж как старались цесарские послы заключить с Москвой договор противу врагов Христова имени турок. Великую надежду возлагали они на московское войско, о котором наслышаны были, что оно сильно укрепилось и построено на европейский манер. Великий герой победитель турок под Веной и Парканами польский король Ян Собеский оплошал под Каменец-Подольским, а посланный им в Молдавию гетман Яблоновский вынужден был к ретираде. Турки осмелели.
Цесарские послы толковали о союзе. Блюм Берг и Жировски объявили желание своего императора, чтобы московское войско двинулось на Крым, который есть правая рука турецкого султана. Крымчаки то и дело разоряют цесарские владения да и украинским от них достается, Русь опять же терпит.
Голицын не согласился: «У великих государей с королем польским осталось токмо девять перемирных лет, и ежели великие государи, вступившись за цесаря и польского короля рати свои в войне с султаном утрудят, то какая будет прибыль великим государям. Посему не заключив вечного мира с Польшею, великим государям в сей союз отнюдь вступать нельзя».