Помочь боцману вызвались все свободные от вахт моряки. Но командир корабля остановился на кандидатуре лейтенанта И. Таранды. Это был хорошо подготовленный, смелый и решительный молодой офицер.
…Первым ступил на ют старший мичман. За ним в связке шел лейтенант. Лобода выбрал удобный момент, быстро перебежал к стоящей невдалеке вьюшке и крепко «пришвартовался» к ней с помощью пенькового троса. Следующая волна обдала старшего мичмана пеной, но его надежно страховал лейтенант, да и вьюшка была хорошей опорой. Потом к ней таким же образом «пришвартовался» молодой офицер, которого из надстройки страховали матросы. Теперь боцману предстояло преодолеть расстояние между вьюшкой и флагштоком. Таранда держал страховочный конец внатяжку и был готов в любой момент, если понадобится, подтянуть старшего мичмана к себе. Но Лобода успешно добрался до кормы, привязался к стойке леерного ограждения и стал крепить поврежденный флагшток. Работа заняла не более пятнадцати минут. Но это были нелегкие минуты, потребовавшие от старшего мичмана большого мужества и сноровки. Вскоре под радостные возгласы моряков, «болевших» за своих сослуживцев, лейтенант и старший мичман возвратились один за другим в кормовую надстройку. Командир корабля объявил смельчакам благодарность. Потом, когда они пили в кают-компании чай, отогреваясь после штормовой купели, я спросил Лободу, что заставило его пойти на это рискованное дело.
— Флагшток — это нечто значительно большее, чем просто корабельное приспособление. Это место, где крепится символ нашей Родины — Военно-морской флаг. Поэтому и отношение к нему особое, — ответил моряк.
…Через сутки ветер, изменив направление, стал стихать. Среди облаков появились голубые прогалины. Океан начал успокаиваться. Палуба перестала уходить из-под ног. Моряки после шторма приводили ее в порядок: удаляли выступившую ржавчину, подкрашивали надстройки и борта. А на юте засверкали искры электросварки. Вскоре флагшток как ни в чем не бывало стоял на своем штатном месте. Когда мы бросили якорь, на нем гордо взвился Военно-морской флаг.
Крабы под «парусами»
Несколько дней подряд наш корабль окружало голубое океанское безмолвие: на небе — ни облачка, на горизонте — ни мачты, ни паруса.
Чтобы спокойные условия плавания не притупляли внимание сигнальщиков, командир корабля приказал через каждые пять минут докладывать вахтенному офицеру.
— Горизонт чист, горизонт чист… — то и дело слышалось с сигнального мостика. И когда сигнальщик матрос В. Приходько с нескрываемой радостью крикнул в ходовую, что в нескольких кабельтовых наблюдает плавающий предмет, вся вахта повскакивала с мест, будто услышала нечто невероятное.
Командир корабля долго, не отрываясь, смотрел в бинокль, а потом сказал с улыбкой:
— Объявляется конкурс: кто первым классифицирует плавающий предмет.
Каких только предположений не высказывалось: скопление водорослей, связка поплавков рыболовной сети, нефтяное пятно… Командир отрицательно качал головой. А когда подошли поближе, увидели удивительную картину: по океану шла многочисленная флотилия… крабов-переселенцев, которые, подняв над водой клешни, похоже было, использовали их в качестве парусов.
Оказывается, многие виды крабов постоянно мигрируют. К этому их побуждают в первую очередь колебания температуры. Если она выходит за пределы оптимальной для них, крабы перемещаются в районы, более подходящие по тепловому режиму. Другой причиной миграций служит размещение кормовых животных: крабы кочуют в поисках пищи, пригодной для той или иной фазы их жизненного цикла. Интересно, что странствуют они, построившись в особый ордер: крупные самцы отдельно от самок и молоди. Считается, что средняя скорость их передвижения 1 узел (примерно 1,8 км/час). Но, видимо, она может увеличиваться, когда крабы «додумываются» использовать силу ветра.
— Да, немало еще удивительного в мире океана, — подвел итог импровизированному конкурсу командир корабля и добавил, обращаясь к политработнику: — К выходному дню надо викторину на эту тему подготовить — и интересно, и полезно.
А сигнальщику матросу В. Приходько была объявлена благодарность за бдительное несение вахты. Пожалуй, для моряка это будет одно из самых памятных поощрений.
Мурка
Большой противолодочный корабль «Адмирал Трибуц» шел в Индийском океане. Стояла характерная для тропических широт зимняя погода: незнойное ласковое солнце подкрашивало нужной голубизной прозрачный чистый воздух и серебряными бликами играло в ярко-синих волнах. Было не жарко и даже свежо. Где-то далеко стороной прошел шторм. Мы разминулись с ним, и только могучая океанская зыбь мерно раскачивала корабль. После тяжелого душного зноя экваториальной зоны, которую мы недавно пересекли, команда наслаждалась подарком погоды: свободные от вахт моряки искали работу на верхней палубе и постепенно почти все собрались — кто на юте, кто на шкафуте, кто на вертолетной площадке…
Ближе к вечеру погода вдруг стала меняться. Как-то сразу задул резкий, довольно сильный ветер. Крутые бока зыби подернулись морщинами ветровой ряби. Небо на западе заволокло плотными темными тучами. Солнце кануло в них, как в пучину, и только над горизонтом проступили неземной расцветки полосы: сквозь лиловые и оранжевые тона просочились алые потеки. Ветровое волнение быстро усиливалось и, перемешиваясь с зыбью, создавало на воде беспорядочную толчею. Корабль не кренило, не швыряло, как обычно бывает в шторм, а трясло, словно телегу на булыжной мостовой. И, наверное, от этого в висках начало болезненно стучать, а в груди возникло необъяснимое беспокойство. Оно нарастало и нарастало, и вскоре я, не в силах больше находиться в каюте, вышел на шкафут.
Там группа моряков, возбужденно жестикулируя, обсуждала необычное начало шторма. Ветер уже вовсю свистел в мачтах. До шкафута долетали сорванные с волн тугие и хлесткие брызги. Корабль все сильнее, как бьющееся в агонии животное, колотила страшная дрожь. И тут произошло то, чему мы потом долго не могли найти объяснение.
За дверью, ведущей в коридор личного состава, послышались дикие вопли, и на шкафут выскочила взъерошенная и орущая корабельная кошка Мурка. Кто-то из матросов принес ее на корабль за несколько дней до начала похода. Моряки с любовью относились к Мурке, и она быстро привыкла к корабельной жизни. В плавании мы штормовали уже несколько раз, и кошка вполне достойно переносила эти тяготы походной жизни: затихала в отведенном ей уголке и не выходила оттуда, пока шторм не прекращался. Но в тот день ее словно подменили. Шерсть у Мурки стояла дыбом, глаза вылезли из орбит и бешено вращались. Она носилась по шкафуту и кричала, словно зашедшийся в плаче ребенок. Вдруг Мурка метнулась к борту, между лееров мелькнула ее дымчатая шерстка, и стало тихо. Лишь ветер продолжал свистеть в мачтах. Мы долго стояли молча, пораженные самоубийством кошки…
Вечером шторм уже вошел в свое нормальное русло. Корабль сильно кренился, и вестовые в кают-компании влажными скатертями застелили столы, подняли на них специальные бортики, чтобы не сбрасывало на палубу посуду. Офицеры были грустны, обсуждали и все никак не могли объяснить загадочную гибель Мурки.
— В связи с этим мне вспомнился один случай, — завладел вниманием кают-компании заместитель командира корабля по политической части капитан 3 ранга Игорь Лисовский. — Это произошло в районе Бермудского треугольника. Корабль, на котором я тогда служил, выполнял там учебно-боевую задачу. Идем как-то утром после небольшого шторма. Безветрие. Легкое остаточное волнение. Видимость прекрасная. Прямо по курсу видим яхту. Поморгали ей семафором. Никакого ответа. По радио на международном канале запросили — молчание. Сбавили ход, приблизились. Паруса на яхте спущены, двигатель не работает. На палубе — ни души. Яхта дрейфует. Старпом в мегафон покричал, пытаясь вызвать кого-нибудь наверх. Безрезультатно. Что делать? А вдруг там беда какая, людям помощь нужна? Решили баркас спустить. Вместе с аварийно-спасательной группой пошел на яхту и я. Обошли вокруг нее, позвали — никаких признаков жизни. Пришвартовались, оставили в баркасе двоих, остальные перебрались на яхту. На ходовом мостике — никого. Штурвал не закреплен, вращается туда-сюда. На столике — вахтенный журнал. Записи сделаны на английском языке. Последняя из них — шестнадцатичасовой давности — констатирует небольшое усиление ветра. Больше ничего тревожного. Спустились в каюту. Никого нет. Судя по вещам, здесь было трое: двое мужчин и женщина. Никаких признаков, заставляющих думать о какой-либо трагедии. Казалось, обитатели каюты минуту назад вышли отсюда наверх и вот-вот появятся снова. Но мы обследовали всю яхту и никого не обнаружили. Поразило то, что все механизмы были в полном порядке, имелся многодневный запас воды и продовольствия и, что самое странное, оставались нетронутыми надувная резиновая шлюпка и спасательные жилеты. Ими никто не воспользовался, хотя команда, теперь уже никто не сомневался в этом, несколько часов назад покинула яхту. Мы поставили яхту на якорь, связались по радио с ближайшим портом и сообщили о находке. Что с ней было дальше, не знаю.
— Случай удивительный, но при чем здесь Мурка? — недоуменно произнес кто-то.
— Уже вернувшись из похода, — словно не слыша вопроса, продолжал Лисовский, — в одном из научно-популярных журналов я прочитал гипотезу о «летучих голландцах». Суть ее в том, что в исключительно редких случаях во время шторма или накануне его возникают такие колебания волн или воздуха, которые соизмеримы по частоте с молекулярными колебаниями человеческого или иного живого организма. Происходит явление резонанса, которое губительно действует на мозг, психику. Это проявляется в состоянии вроде бы беспричинного беспокойства, которое иногда достигает предельных для психики параметров. Некоторые животные, в первую очередь кошки, особенно остро чувствуют это. Вот почему на кораблях и судах они, как правило, не выживают. Конечно, гипотеза есть гипотеза. Но я не знаю иного объяснения ни поведению Мурки, ни вроде бы беспричинному покиданию яхты ее командой.
Слушал я Лисовского и думал о том, как много мы еще не знаем об океане и воздействии его на человека. А еще о том, что каждый океанский поход даже для очень опытных моряков — это по сути дела плавание в неизвестное.
Черепахи-путешественницы
Наш корабль находился в трехстах милях от Азорских островов. Был знойный безветренный полдень. Солнечные лучи серебряными нитями уходили в воду и веером рассыпались в глубине. Вдруг рядом с бортом величаво проплыла оливково-зеленая черепаха. Ее панцирь, покрытый крупными роговыми щитками, был не меньше метра в диаметре. Вскоре рядом с кораблем проплыла еще одна черепаха, потом еще… Откуда они здесь, почти в самом центре океана, ведь общеизвестно, что черепахи обитают в прибрежных водах?
Штурман капитан-лейтенант С. Галкин внимательно обследовал взглядом каждый миллиметр навигационной карты в районе счислимого места корабля — везде значились многокилометровые глубины. Тогда офицер включил эхолот: может быть, корабль находится над неизвестной до сего дня банкой, где глубины резко отличаются от преимущественных? Но прибор подтвердил: под кораблем океанская бездна. Откуда же тогда черепахи?
Вот как прокомментировал нашу встречу в океане инженер-гидролог В. Каминский:
— Постоянное местопребывание морских черепах — прибрежные воды, где на глубине 4–6 метров простираются «пастбища» с густой порослью зостеры и талассии.
Зеленая, или суповая, черепаха, с которой, судя по всему, мы встретились в океане, широко известна благодаря своему вкусному мясу. Когда в начале XVI века Колумб пересекал Карибское море, гигантские стада зеленых черепах буквально преграждали путь кораблям в районе Кайманских островов. Сейчас черепах стало значительно меньше, сказывается промысел.